Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 98

Она резала спаржу, а на душе у неё было тревожно. В довершение «несчастья с Артуром» (это было совершенно в духе тётушки — смягчить таким двусмысленным выражением арест Артура) её ужасно волновали отношения между Гетти и Ричардом. Разумеется, Ричард был вне подозрений. Но в Гетти тётушка Кэрри была теперь не слишком уверена; все эти подарки в последнее время вызывали у неё опасения. Временами тётя Кэрри почти ненавидела Гетти.

Весь вечер она не могла отделаться от беспокойства и не решалась лечь спать до возвращения Ричарда.

Он вернулся около одиннадцати. И Гетти приехала с ним. Он предложил ей прокатиться с ним на свежем воздухе после духоты в театре. А из «Холма» Бартлей отвезёт её домой.

Они вошли в гостиную, оба в прекрасном настроении.

— Оставаться у вас долго я не могу, — весело объявила Гетти. Она взяла папиросу, предложенную Баррасом, уселась на ручке кресла и лениво болтала одной из своих стройных ножек, перекинув её через другую.

— Не хочешь ли сэндвич? — блаженно улыбаясь, предложил Баррас. И вышел в столовую за подносом с закусками, приготовленным тётей Кэрри.

Ему явно не хотелось отпускать Гетти. И он не спрашивал себя, почему. Он всегда считал себя человеком нравственным и довольствовался механическим утолением своих физических потребностей у источника законной любви, наверху в спальне. Но со времени катастрофы он стал другим человеком. Он жил какой-то напряжённой жизнью, кровь лихорадочно билась в его жилах. Он переживал последнюю вспышку молодости. Порою ощущение физического благополучия достигало необычайной остроты. Правда, раз или два с ним случались такие сильные головокружения, почти обмороки, что он шатался и хватался за мебель, чтобы не упасть. Но он был уверен, что это пустяки, совершенные пустяки: никогда в жизни он не чувствовал себя лучше.

Он вернулся в гостиную.

— Вот, закусывай, дорогая.

Гетти молча взяла сэндвич с ломтиком цыплёнка.

— Что-то ты очень притихла, — заметил он, несколько раз украдкой бросив взгляд на её нежный профиль.

— Разве? — отвечала она, отводя глаза в сторону.

Сосредоточенное восхищение, выражавшееся на лице Барраса, вдруг обеспокоило Гетти. Перемены в нём нельзя было не заметить. Вот уж несколько дней его обращение с ней, знаки внимания и частые подношения предвещали что-то новое, и это совсем не нравилось Гетти. Это ей было не по вкусу. Она хотела бы всегда пользоваться преимуществами своего положения и ничего не давать взамен. Во-первых, Гетти, по её собственному выражению, была честная девушка. В сущности, у неё не было никаких моральных принципов, но она оставалась чистой, потому что это было выгодно, от греха её оберегала высокая рыночная стоимость её девственности. Она имела твёрдое намерение «сделать хорошую партию», выйти замуж так, чтобы брак принёс ей богатство и высокое положение в обществе, и отлично понимала, как важно для этого сохранить девственность. Это ей было легко, так как, вызывая в других чувственные желания, она сама не знала их (её сестре Лауре досталась, видно, двойная порция). Вначале внимание Барраса льстило Гетти и служило ей утешением. Арест Артура нанёс ужасный удар её тщеславию и разом вычеркнул Артура из её радужных планов будущего. Теперь она ни за что не выйдет за него замуж, никогда, ни за что! Сочувствие его отца она принимала как нечто естественное; уже одно то, что её встречали с ним в публичных местах, должно было чрезвычайно способствовать «спасению её репутации». Они объединились против жалкого человека, который таким постыдным образом опозорил их.

В гостиной горело несколько ламп под новыми абажурами; разливая лужицы мягкого света на ковре, они оставляли потолок в таинственном полумраке.

— Как красиво! — воскликнула Гетти и, встав, подошла к абажуру и принялась перебирать пальцами бахрому. Потом весело обернулась:

— Отчего вы не курите? — (Она подумала, что, занявшись сигарой, Баррас будет не так опасен.)

— Не хочется, — ответил он неуклюже, не отрывая глаз от её лица.

Гетти беспечно рассмеялась, как будто услышав шутку, и сказала:

— Ну, а я выкурю вторую папиросу.

Когда он зажёг ей папиросу, она отошла к граммофону и поставила пластинку с песенкой Вайолет Лоррен: «Если бы ты была единственная девушка на свете».

— Завтра я иду к Дилли пить чай с Диком Парвисом и его сестрой, — сказала она вдруг ни с того ни с сего.

Баррас переменился в лице. Он уже дошёл до того, что ревновал Гетти; он не выносил этого молодца Парвиса. Офицер воздушного флота, Дик Парвис, этот прежде довольно незаметный друг детства Гетти, в данный момент был героем. Во время последнего воздушного налёта германцев на Северо-восточное графство он вылетел один против вражеского цеппелина и бросил в полной темноте бомбу, от которой загорелся дирижабль. Весь Тайнкасл был без ума от Дика Парвиса; говорили, что он получит крест Виктории. Пока же, стоило ему появиться в ресторане, как его встречали бурными овациями.

Все это Баррас вспомнил и, сильно нахмурясь, сказал:

— Ты, кажется, здорово бегаешь за этим Диком Парвисом.

— Ах, нет, — запротестовала Гетти. — Вы знаете, что это не так. Просто на него сейчас такой спрос! Вы понимаете, что я хочу сказать? Все смотрят на наш столик и завидуют. Это очень весело!

Баррас нетерпеливо зашевелился, мысленно представив себе этого аляповато-красивого юношу с детскими голубыми глазами, льняными волосами, расчёсанными на прямой пробор и гладко прилизанными, с самодовольной усмешкой, скользившей по его губам в то время, как он курил папиросу и беспрестанно поглядывал вокруг, ища поклонения.

Баррас с трудом подавил раздражение. Он снова сел на кушетку, красный, тяжело дыша. И через минуту, сказал:

— А я хочу, чтобы ты села возле меня!

— Мне хочется походить по комнате, — возразила она весело. — Я довольно насиделась в театре.

— А я хочу, чтобы ты села возле меня!

Пауза. Гетти поняла, что отказаться значило серьёзно обидеть его, и неохотно подошла и села, отодвинувшись на самый край кушетки.

— Вы сегодня все меня дразните, — сказала она.

— Разве?

Она кивнула с лукавой миной, — по крайней мере попыталась снова быть лукавой, но это ей не очень удалось. Слишком ощутимо было его присутствие рядом, его налитое кровью лицо, массивные плечи, даже мясистые складки жилета.

— Нравится тебе браслет, который я тебе подарил? — спросил он наконец, дотрагиваясь до тонкой платиновой полоски на её руке.

— О да, — сказала Гетти поспешно. — Вы меня балуете, право.

— Я достаточно богат, — возразил он. — Я имею возможность подарить тебе кучу всяких вещей. — Он был ужасно неловок и неопытен: страсть душила его, лишала самообладания.

— Вы всегда добры ко мне, — ответила Гетти, опуская глаза.

Баррас потянулся, чтобы взять её за руку, но в этот миг граммофон замолк, и Гетти, чувствуя, что спасена, вскочила и отошла к нему.

— Я переверну пластинку, — заметила она и стала заводить граммофон.

Он тяжёлым взглядом исподлобья следил за девушкой все с той же застывшей масляной усмешкой. Он дышал тяжелее, чем всегда, нижняя его губа выпятилась.

— Это красивая вещица, — продолжала Гетти. — Она страшно модная и легко запоминается.

Решив не возвращаться на кушетку, она прищёлкивала пальцами в такт и двигалась по комнате, точно танцуя под музыку. Но когда она скользила мимо кушетки, Баррас внезапно нагнулся, схватил её за тонкую руку у кисти и притянул к себе на колени.

Это произошло так неожиданно, что оба были охвачены удивлением. Гетти не знала, закричать ей или нет. Она не сопротивлялась, она только уставилась на Барраса широко открытыми глазами.

И в ту минуту, когда они сидели в такой позе, неожиданно отворилась дверь за их спиной, и в комнату вошла тётя Кэрри. Услышав необычный шум в такой поздний час, она сошла вниз, но при виде пары на кушетке остановилась в дверях, словно окаменев. Глаза её расширились от ужаса. Лицо совсем посерело. Это была самая жуткая минута в её жизни. Она почувствовала, что близка к обмороку, но величайшим усилием воли овладела собой и, повернувшись, почти выскочила из гостиной.