Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 97

Все дружно находили, что Баррас поступил великолепно. Об этом случае много писали в газетах: «Аргус» поместил заметку в два столбца под заголовком «Отец-спартанец», «Воскресное эхо» — статью «Шапки долой перед патриотом». Дело это произвело потрясающую сенсацию не только в Слискэйле, но и в самом Тайнкасле. Баррас шествовал в ореоле ослепительной славы, и это было ему далеко не неприятно. Несколько раз, обедая с Гетти в Центральной, он замечал, что является предметом всеобщего внимания, и не мог подавить в себе трепета удовольствия. Он теперь много бывал на людях, греясь в лучах всеобщего одобрения. Он дошёл до такого состояния, когда сознательно меняют весь строй жизни. Вначале он делал это из инстинкта самосохранения, теперь — сознательно. У него не бывало минут тайного раздумья, критического самоанализа. Некогда, некогда! Казалось, он, запыхавшись, раскрасневшись, бросает слово на ходу, через плечо, и спешит, спешит куда-то. Он был весь поглощён внешним миром, все больше уходил в свою общественную деятельность, его тешили только яркий свет, шум, приветственные клики и толпа вокруг него.

В Трибунале он удвоил усердие. Когда Баррас заседал тут в роли вершителя судеб, то даже в самых бесспорных случаях уже нечего было надеяться на освобождение от призыва. Нетерпеливо барабаня пальцами по столу, он делал вид, что беспристрастно выслушивает бессвязные аргументы и взволнованные протесты. На самом же деле он не вдумывался в логику проходивших перед ним случаев; его решение бывало принято уже заранее: никому никакого освобождения.

С течением времени, когда его усердие начало слабеть, он всё ускорял процедуру суда и, пропуская дела одно за другим, гордился количеством их, рассмотренных в каждом заседании. После такого удачного дня он возвращался вечером домой с чувством удовлетворения и сознанием, что он заслужил одобрение своих сограждан.

А в этот вечер, когда он шёл с рудника домой по Каупен-стрит, на лице его было написано ещё большее, чем обычно, довольство собой. Это гордое чувство было вызвано принятым сегодня решением относительно прокладки новой дороги в «Нептун». Месяц за месяцем он сетовал на то, что доступ в «Парадиз» преграждён обвалом, но не мог решиться на большие затраты, которых требовало проведение нового штрека через подмытую водой твёрдую породу. Наконец, теперь, представив куда следует свои веские соображения, он получил разрешение отнести расходы по прокладке дороги в «Парадиз» за счёт будущих поставок государству угля из «Парадиза». Новая дорога была оплачена ещё до её прокладки. Ничто не могло помешать увлекательному процессу накопления «прибылей военного времени». Цена на уголь поднялась ещё на десять шиллингов за тонну, и Баррас богател на «Нептуне» скорее, чем он когда-либо мог себе представить. В глубине души он тайно упивался сознанием своего богатства, это сознание поддерживало его как наркотик.

Он не был скуп, он просто знал цену деньгам. Он любил тратить их, ему доставляла почти детское удовольствие мысль, что истратить пять фунтов для него всё равно, что истратить пять пенсов. И то возбуждение, в котором он теперь постоянно находился, вызывало потребность в мелких тратах, чтобы жизнь, открывавшая ему столько возможностей не прошла буднично, без всяких событий. У него появилась страсть приобретать. В «Холме» уже произошли разительные перемены: новая мебель, ковры, новый граммофон, автомобиль, роскошные новые кресла, специальный аппарат для смягчения питьевой воды, электрическая пианола, заменившая старый американский орган. Знаменательно, что картин он больше не покупал. Это он делал только в те времена, когда меньше давал волю своей страсти к приобретению. Правда, его и сейчас ещё тешило сознание, что он владеет «сокровищами искусства», и он частенько повторял с довольным видом: «мои картины — целое состояние», но в годы войны он этой своей коллекции не умножал. Теперь его привлекало больше все вычурное, вкусы его стали примитивнее и неустойчивее. Он покупал под влиянием прихоти; у него появилась настоящая страсть к выгодным покупкам «по случаю». Он стал постоянным посетителем Тайнкаслского Пассажа, где было множество лавок антикваров и старьёвщиков, и из этих экспедиций он всегда возвращался домой с триумфом, таща какую-нибудь покупку.

Подарки, которые он делал Гетти, были в таком же роде. Это были не прежние простые знаки отцовской привязанности, не конфеты, духи или перевязанная лентами коробка носовых платков, а подношения совсем иного характера.

Подумав о Гетти, Баррас самодовольно усмехнулся. Почти незаметно он привык смотреть на Гетти как на нормальное развлечение после тяжких трудов. Гетти ему всегда нравилась. Ещё в те далёкие времена, когда она, двенадцатилетняя девочка, вскакивала к нему на колени и просила «прозрачную тянучку», — так она называла пастилки, которые он всегда носил в жилетном кармане, — он испытывал к ней странное влечение. Он вдыхал исходивший от неё запах мыла и свежей, хорошо вымытой кожи и думал о том, что из Гетти выйдет славная жена для Артура. Но теперь, после позорного поведения Артура, всё изменилось. Перемена произошла в то воскресенье, в столовой «Холма», когда Гетти, зарыдав, позволила Баррасу утешать себя. С этой минуты Баррас принялся «искупать» прегрешение Артура. Предлогом служило сострадание к Гетти. Нужно было загладить обиду, развлечь Гетти, и когда произошла окончательная катастрофа — заключение Артура в тюрьму, — заставить её не думать об этом. Всё это отвечало настроению Барраса и увлекало его тем сильнее, чем больше возрастало это новое, постоянно подхлестывающее его беспокойство. Он стал заметно франтить, переменил портного, носил шёлковые галстуки и носки; у него вошло в обыкновение заезжать в Стэрроксу на Грэйнджер-стрит делать себе массаж лица и электризацию головы для укрепления волос.

Мало-помалу он стал приглашать Гетти в театры и рестораны уже с некоторой нарочитой мужской галантностью. Сегодня вечером она должна была идти с ним в Королевский театр смотреть новое обозрение «Зигзаг».

От предвкушения этого у Барраса сердце прыгало, пока он шёл по дорожке к дому и входил в переднюю. Он пошёл прямо наверх, принял ванну, вытянувшись во весь рост в горячей воде, от которой шёл пар, и наслаждаясь сознанием своей мужской силы. Затем тщательно оделся и спустился вниз, чтобы выбрать себе цветок в петлицу.

В оранжерее он встретил тётушку Кэрри, которая только что кончила растирать спину Гарриэт и шла в огород нарезать спаржи. С тех пор как началась война, огород стал предметом особых забот тётушки Кэрри. Она распространила свою деятельность также на разведение кур и уток, так что когда были введены для всех «постные» дни и нормировка продуктов, когда множество людей часами простаивало в очередях за несколькими фунтами картошки, или кусочком мяса, или парой унций маргарина, — стол «дорогого Ричарда» всегда изобиловал превосходной пищей.

При входе Ричарда тётушка Кэрри подняла глаза и шепнула:

— У вас сегодня был трудный день, Ричард.

Он посмотрел на неё милостивее обычного:

— Я решил провести новую дорогу в «Парадиз», Кэролайн.

— О Ричард! — Его милостивая откровенность привела тётушку в трепет. — Как это хорошо!

— Теперь можно будет извлечь из шахты тех десять человек, — сказал он серьёзно. — Это-то меня и радует, Кэролайн.

— Да, понимаю, Ричард.

— Необходимо будет устроить торжественные похороны. Я об этом позабочусь. Надо почтить их память.

Тётя Кэрри утвердительно наклонила голову. Она направилась к двери.

— Я хочу нарезать для вас спаржи к обеду. Это первая в нынешнем сезоне.

Она напряжённо ожидала: Ричард всегда хвалил её за отличную спаржу.

Он кивнул головой.

— Да, кстати, оставьте сегодня в столовой несколько сэндвичей, Кэролайн. Возможно, что я вернусь поздно. Я еду с Гетти в театр.

Тётя Кэрри покраснела, и её сердце под вылинявшей шёлковой блузкой покатилось вниз, прямо в старые рваные садовые башмаки. Она ответила дрожащим голосом: «Хорошо, Ричард». — И вышла в сад.