Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 117

— Посмотри, Дэвид, я совсем забыла об этих красивых фарфоровых подсвечниках!.. — И затем: — О господи, посмотри, как облезла эта сухарница, а продавец клялся, что она никелированная! — Или: — Правда, Дэвид, милый, я домовитая хозяюшка?

Дэвид снял куртку, засучил рукава и принялся переставлять мебель. Потом, встав на колени, толчёным кирпичом и парафином начистил заржавевшую решётку камина. Немножко поскрёб пол, выполол густо заросший сорной травой клочок земли, который Дженни когда-то обещала превратить в сад. Так он помогал ей до трёх часов, затем они пообедали тем, что имелось под рукой. Поев, Дэвид умылся, привёл в порядок свой костюм и вышел из дому.

Чудесно было очутиться снова в родном городе, оставив позади грязь, и страдания, и ужасы войны. Он не спеша брёл по Лам-стрит, чувствуя, как снова окунается в жизнь Слискэйля, глядя на чёрные силуэты копров, высившихся над городом, над гаванью и морем. По дороге к Террасам его несколько раз останавливали знакомые, здоровались, поздравляли с благополучным возвращением. Их дружелюбие согревало душу, окрыляло жившую в ней надежду.

Он пошёл прежде всего к матери и провёл у неё целый час. Смерть Сэмми заметно отразилась на Марте, а известие о его женитьбе она приняла очень странно. Марта не хотела ничего знать об этом браке; она целиком вычеркнула его из своего сознания. Весь город знал о женитьбе Сэма; мальчику Энни было уже одиннадцать месяцев, и его назвали при крещении Сэмюэлем Фенвиком. Но для Марты этого брака не существовало. Она отгородилась от него стеной и тешила себя иллюзией, будто Сэмми никогда никому, кроме неё, не принадлежал.

Было уже пять часов, когда Дэвид ушёл от матери и направился по Инкерманской Террасе к дому Гарри Огля. Гарри Огль был старший из сыновей Огля, брат Боба, погибшего в шахте, сорокапятилетний человек, бледный, жилистый, с всегда почему-то хриплым и беззвучным голосом, в своё время поддерживавший Роберта Фенвика и преклонявшийся перед ним. Несмотря на отсутствие голоса, Гарри был популярен и пользовался среди шахтёров репутацией большего умницы. Он состоял секретарём местной организации шахтёров, казначеем Кассы врачебной помощи и гласным слискэйльского муниципального совета от Рабочей партии.

Гарри Огль обрадовался Дэвиду, и после того, как они, сидя в тесной кухонке, обменялись новостями, Дэвид с сосредоточенным видом наклонился вперёд.

— Гарри! Я пришёл просить вас об услуге. Я хотел бы, чтобы вы посодействовали выдвижению меня в кандидаты на выборах в муниципалитет в будущем месяце.

Гарри редко задавал вопросы и никогда ничему не удивлялся. На этот раз он довольно долго молчал.

— Выдвинуть в кандидаты легко, Дэвид, но я боюсь, что пройти тебе никак не удастся. В вашем участке твоим соперником будет Мэрчисон. Его вот уже десять лет подряд выбирают в городское управление.

— Я знаю! И он бывает на одном заседании из шести.

Ответ Дэвида, видимо, рассмешил Гарри.

— Может быть, оттого-то он так долго и держится.

— Я хочу попробовать, Гарри, — сказал Дэвид с прорвавшейся вдруг тенью былой горячности. — Попытка не пытка.

Новая пауза.

— Ну что ж, — отозвался, наконец, Гарри. — Раз тебе так этого хочется… Сделаю, что могу.

В этот вечер Дэвид возвращался домой с сознанием, что сделал и второй шаг. Он ничего не говорил Дженни до тех пор, пока, десять дней спустя, не была утверждена его кандидатура. Тогда только он рассказал ей.

Муниципальный совет! Дэвид — кандидат в городское самоуправление! Дженни пришла в бурный восторг. И почему он ей не сказал раньше? Она думала, что Дэвид просто её дурачит, когда он заговорил об этом в первый вечер, на Скоттсвуд-род. «Но это ведь замечательно, попросту замечательно, Дэвид, миленький!»

Дженни с восторгом окунулась в предвыборную кампанию. Она усердно вербовала избирателей, сшила себе прехорошенькую кокарду цветов партии Дэвида, подавала разные советы: у Клэри, мол, есть приятель шофёр, он мог бы одолжить им автомобиль, и она сама будет с Дэвидом объезжать избирательный участок. Или почему бы не убедить директора нового кино «пропустить на экране что-нибудь насчёт Дэвида?» На каждом окне их дома она наклеила плакат с надписью ярко-красными буквами: «Голосуйте за Фенвика».

Эти плакаты приводили Дженни в экстаз. Она по несколько раз в день выходила полюбоваться на них.

— Ну вот, Дэвид, наконец-то ты будешь знаменит! — твердила она весело; и не понимала, почему такие замечания заставляли Дэвида огорчённо сжимать губы и отворачиваться.

Она, разумеется, была убеждена, что Дэвид «пройдёт», и уже заранее представляла себе, как будет приглашать на чай жён его товарищей, гласных муниципального совета, как будет делать визиты миссис Ремедж в новом большом доме Ремеджей на вершине Слус-Дин; она смутно надеялась, что все это как-то будет способствовать их продвижению в обществе. «Конечно, денег муниципальный совет не даст, но он может открыть дорогу к какой-нибудь карьере», — оживлённо рассуждала Дженни. Она органически не способна была понять побуждения, которые руководили Дэвидом.

Наступил день выборов. Дэвид в глубине души сомневался в успехе. Имя, которое он носил, пользовалось уважением в Слискэйле, отец его погиб в копях, брат убит на войне, и сам он три года пробыл на фронте. То, что он перед самыми выборами возвратился с войны, придавало ему выгодный романтический ореол (который он презирал). Но у него не было необходимой ловкости и опыта, а Мэрчисон имел обыкновение во время выборов открывать широкий кредит в своей лавке и как бы невзначай совать в корзинки покупателей то кусок душистого мыла, то коробку сардин, — и это делало его опасным соперником.

В субботу днём, когда Дэвид направился на Террасы, он встретил Энни, шедшую из новой школы на Бетель-стрит, где происходило голосование. Энни остановилась.

— А я только что голосовала за вас, — сказала она просто. — Я постаралась пораньше управиться дома, чтобы попасть вовремя.

Дэвид весь вспыхнул от тона, каким Энни сказала это, от мысли, что она специально ходила в город голосовать за него.

— Спасибо, Энни.

Они молча стояли друг против друга. Энни никогда не отличалась словоохотливостью. Она не стала делиться с ним своими мыслями, не выражала восторженной уверенности в его успехе, но Дэвид угадывал её доброжелательность. Он почувствовал вдруг, что ему нужно очень много сказать Энни. Ему хотелось выразить ей сочувствие по поводу смерти Сэмми; спросить о мальчике; у него появилось непреодолимое желание поговорить с ней о маленьком Роберте. Но мешала шумная, людная улица. И вместо всего этого он сказал только:

— Я ни за что не пройду.

— Кто знает? — промолвила Энни с слабой улыбкой. — Можете пройти, а можете и не пройти, Дэви. Но попытаться следует. — И, кивнув со своим обычным выражением, пошла домой нянчить ребёнка.

Дэвида после встречи с Энни поразило то, что она так умно и так ободряюще говорила о его шансах на успех.

Когда был объявлен результат голосования, оказалось, что он получил только на сорок семь голосов больше Мэрчисона. Но в гласные он прошёл.

Дженни, немного озадаченная шаткостью победы, была тем не менее в восторге от избрания Дэвида.

— Видишь, ведь я тебе говорила!

Она ожидала первого заседания нового муниципалитета с таким суетливым нетерпением, точно это она была новым его членом.

Дэвид едва ли разделял весёлое настроение Дженни. Дэвид, получив доступ к архивам, протоколам, документам, знакомился с мелочными треволнениями местной политики, вскрывая обычную мешанину социальных, религиозных и личных интересов, извечный принцип «рука руку моет». Главной силой был, конечно, Ремедж. Последние четыре года Ремедж командовал муниципалитетом. Дэвид сразу увидел в Ремедже человека, с которым ему придётся воевать.

Вечером 2 ноября собрался новый муниципальный совет: председательствовал Ремедж. Кроме него, гласными были Гарри Огль, Дэвид, преподобный Инох Лоу из церкви на Бетель-стрит, Стротер, директор школы, торговец мануфактурой Бэйтс, Конноли из «Газового общества» и Раттер, секретарь городского управления. Сперва произошёл грубовато-фамильярный обмен приветствий в передней между Ремеджем, Бэйтсом и Конноли; громко смеялись, хлопали друг друга по спине, весело разговаривали о каких-то пустяках, а преподобный Лоу делал вид, что не слышит наиболее неприличных шуток, был почтителен к Конолли и подобострастно ухаживал за Ремеджем. На Дэвида и Гарри Огля никто не обращал внимания. Только когда они направились в зал заседаний, Ремедж бросил холодный взгляд на Дэвида.