Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 115

— Алло, Салли! А где моё семейство?

В ответ на его стремительно-радостное приветствие, она тоже улыбнулась, но как-то принуждённо.

— Приятно увидеть вас снова, Дэвид. Мне надо поговорить с вами. Как поезд запоздал! Я так долго ждала, что должна теперь выпить чашку кофе.

— Что ж, — улыбнулся Дэвид, — если вам хочется кофе, едем по скорей на Скоттсвуд-род.

— Нет, — возразила Салли. — Мне хочется выпить кофе сейчас же. Пойдём в буфет.

Недоумевая, он пошёл за ней. Салли уплатила у стойки за две чашки кофе и отнесла их на один из круглых мраморных столиков. Дэвид наблюдал за ней. Он сказал протестующе:

— Не надо мне никакого кофе, Салли. Я только что в поезде пил чай.

Салли точно не слышала его. Она уселась за столик, испещрённый мокрыми кругами в тех местах, где кто-то ставил налитый через край стакан с пивом. Дэвид тоже сел, по-прежнему недоумевая.

Салли сказала:

— Мне надо потолковать с вами, Дэвид.

— Ну что же, говорите. Но разве мы не можем поговорить дома?

— Там неудобно. — Салли взяла ложку и помешала свой кофе, но пить не стала. Глаза её не отрывались от Дэвида, и в этих глазах была трагическая жалость, но Дэвид её не заметил. Глядя на мрачное некрасивое лицо Салли, скуластое, с несколько массивным подбородком, он начал подозревать, что с нею что-то стряслось.

Ока пила кофе очень медленно, словно цедила его; наконец, всё же почти допила. И Дэвид с подавленным нетерпением потянулся за своим солдатским мешком.

— Ну, пойдём же! Поймите, что со времени моего последнего отпуска прошло девять месяцев! Я умираю от желания поскорее увидеть Дженни и малыша. Как поживает мой сынок?

Салли снова посмотрела ему в лицо своими тёмными глазами, — на этот раз с внезапной решимостью.

— Дэвид, Дженни не виновата…

— В чём?!

— Это случилось не потому, что она пошла работать и всё такое… — Салли помолчала. — Вы знаете ведь, что мальчик всегда был слабенький. Я хочу, чтобы вы поняли, что Дженни тут, в сущности, ничем не виновата…

Дэвид сидел за мраморным столиком с мокрыми следами стаканов и смотрел из Салли. В буфете было сильно накурено, снаружи доносились крики толпы, которая приветствовала возвращавшихся с войны «храбрых ребят». Пронзительно и насмешливо свистел паровоз.

Слова были не нужны. Теперь он знал, почему Салли так пристально на него смотрела. Он понял, что больше никогда не увидит Роберта, которого так мечтал поскорее увидеть.

Пока Салли, понизив голос, рассказывала ему о происшедшем (о том, как в августе у ребёнка сделалось внезапное воспаление кишок… он проболел только два дня… Дженни боялась сообщить ему), он слушал молча, стиснув зубы. По крайней мере, этому он научился на войне: держать себя в руках. Когда Салли кончила, он долго оставался до странности молчалив и неподвижен.

— Вы ведь не будете суровы к Дженни? — умоляюще сказала Салли. — Она нарочно послала меня…

— Нет, я ничего ей не скажу. — Он поднялся, вскинул свой мешок на плечо, и открыл дверь, пропуская вперёд Салли. Они вышли из вокзала и направились на Скоттсвуд-род. Перед № 117А Салли остановилась.

— Я сейчас не пойду домой, Дэвид. У меня ещё есть кое-какие дела.

Дэвид стоял и смотрел ей вслед. Несмотря на терзавшую его боль, он подумал о том, как хорошо было со стороны Салли встретить его. Славная душа эта Салли! Может быть, она знала, что он был против поступления Дженни на военный завод в Виртлее и переезда её с Робертом из Слискэйля с его чистым морским воздухом в этот густо населённый фабричный город. Дэвид отмахнулся от этой мысли. Усилием воли согнал с лица мрачное выражение и вошёл в дом.

Дженни была внизу одна, она лежала, свернувшись калачиком, на старом волосяном диване, сняв туфли и с раскаянием поглаживая пальцы своих ножек в шёлковых чулках. Эта знакомая картина — Дженни, отдающая обычную дань искалеченным тесной обувью пальчикам, — затронула в его памяти какую-то трепетную струну. Он по звал с порога:

— Дженни!

Она подняла глаза и ахнула, потом взволнованно протянула ему руки:

— О Дэвид! — вскрикнула она. — Наконец-то!

Дэвид медленно подошёл к ней. В судорожном порыве обняла она его руками за шею, прижалась щекой к его куртке и заплакала.

— Не гляди на меня так, о, не сердись, Дэвид, родной. Я не виновата, право, не виновата. Бедный крошка всё время бегал, а я была на работе, и мне и в голову не приходило позвать доктора, а потом вдруг его милое личико сразу словно съёжилось, и он уже меня не узнавал, и… о, Дэвид, как я страдала, когда ангелы взяли его от меня. О боже… боже!..

Жалобно всхлипывая, она распространялась о пережитом ею горе, незаметно для себя открывая некоторые подробности смерти её нежеланного ребёнка. Дэвид слушал молча, с застывшим лицом. Под конец она воскликнула, кидаясь к нему на шею:

— У меня бы сердце разбилось, если бы ты не возвратился, Дэвид. Как чудесно, что ты уже здесь. Ты не знаешь, как… о господи, господи!.. Как я все эти месяцы… Ведь ты понимаешь, что это не моя вина, — скажи, что понимаешь, Дэвид, ну, пожалуйста! Я не могла с этим примириться, я так страдала! — Она громко всхлипнула. — Но теперь все хорошо, раз ты возвратился, раз мой большой храбрый муж возвратился с войны. О, я не могла ни спать, ни есть…

Он успокаивал её, как только мог. В то время как Дженни рыдала на диване, описывая свои страдания, горе после утраты Роберта и мучительное ожидание Дэвида, одна из подушек свалилась с дивана на пол, и под ней оказалась большая, уже наполовину опустевшая коробка шоколадных конфет и юмористический журнал. Продолжая успокаивать Дженни, Дэвид, ни слова не говоря, водворил подушку на место.

Наконец, Дженни подняла голову и улыбнулась сквозь слёзы.

— Дэвид, ты рад, что вернулся ко мне? Скажи, рад?

— Да, это такое счастье вернуться домой, Дженни. — Он помолчал. — Война позади, и мы с тобой сразу же уедем и начнём жизнь сначала.

— О да, Дэвид, — согласилась она с лёгкой дрожью в голосе. — Я тоже этого хочу. Право, ты — лучший из мужей! Ты будешь держать экзамен на бакалавра и, не успеем оглянуться, как станешь директором школы.

— Нет, Дженни, — сказал Дэвид каким-то странным тоном. — Учителем я больше не буду. Это тупик. С этим кончено. Мне давно следовало бросить это дело.

— Но чем же ты займёшься, Дэвид? — спросила она, чуть не плача.

У Дэвида появились какие-то новые чёрточки под глазами и новая суровость в лице, почти пугавшая Дженни.

— Гарри Нэджент дал мне письмо к Геддону, в Тайнкаслское отделение Союза, и я несомненно получу там работу, Дженни. Конечно, небольшую; пока канцелярскую работу, но ведь это только для начала. Это — начало, Дженни! — Страстное увлечение прорвалось сквозь вялость его голоса. — И оно приведёт меня, наконец, к настоящему делу.

— Но, Дэвид…

— Да, я знаю, платить будут мало, — перебил он её. — В лучшем случае — два фунта в неделю! Но этого нам на жизнь хватит. Ты завтра поедешь в Слискэйль, Дженни, милая, и приведёшь в порядок дом, а я разыщу Геддона и договорюсь с ним.

— Но, Дэвид, послушай, — в ужасе ахнула Дженни. — Два фунта в неделю! А я… я зарабатывала четыре.

Он пристально взглянул на неё.

— На деньги нам наплевать, Дженни. Я не денег добиваюсь. На этот раз не будет никаких компромиссов.

— Но ведь я могла бы… — молила она, по старой привычке теребя его за отворот куртки, — я могла бы продолжать свою работу ещё некоторое время. За неё хорошо платят.

Дэвид крепко сжал губы, сдвинул брови:

— Дженни, милая, — начал он спокойно. — Нам надо раз навсегда понять друг друга…

— Но ведь мы понимаем друг друга, Дэвид, — заторопилась она с неожиданной уступчивостью, снова прижимаясь головой к его куртке. — И ты знаешь, что я люблю тебя.

— И я тебя люблю, Дженни, — сказал он медленно. — Итак, мы завтра собираем вещи и уезжаем в Слискэйль, к себе домой.

Он смотрел прямо перед собой, словно вглядываясь в будущее.

— Теперь у меня будет настоящее дело. Гарри Нэджент — мой друг. Я буду работать в Союзе горнорабочих и буду баллотироваться в муниципальный совет. Если меня проведут…