Врата судьбы - Кристи Агата - Страница 14

— Не совсем. Будут еще сведения из переписи населения, свидетельства о смерти и ее причинах и, ну, масса всего прочего.

— Ну что ж, — сказала Таппенс. — Звучит интересно — это уже что-то.

— Можно просмотреть подшивки старых газет в редакциях.

— Ты рассчитываешь найти отчеты об убийствах и судебных сессиях?

— Не обязательно, но время от времени попадаются люди, которые в курсе дел. Их можно разыскать, задать Несколько вопросов, возобновить старые знакомства. Помнишь, как мы занимались частным сыском в Лондоне? Я думаю, найдутся люди, которые снабдят нас информацией или посоветуют, к кому обратиться. В таких случаях важно знать подходящих людей.

— Да, — согласилась Таппенс, — верно, я знаю по собственному опыту.

— У нас разные методы, — сказал Томми, — твои, в принципе, не хуже моих. Никогда не забуду, как я вошел в этот пансионат, или что это было, — Сан — Суси, — и первое, что увидел там, — ты сидишь и вяжешь и называешь себя миссис Бленкинсоп.

— Я проводила исследования и никого не нанимала, — заметила Таппенс.

— Да уж, — сказал Томми. — Ты залезла в платяной шкаф в соседней комнате, пока я вел очень интересный разговор, точно узнала, куда меня посылают и зачем, и ухитрилась добраться туда раньше меня — Подслушивание, ни больше, ни меньше, Какая низость.

— Со вполне удовлетворительными результатами, — сказала Таппенс.

— Да, — сказал Томми, — у тебя просто нюх на успех. Тебе все как-то удается само собой.

— Так что когда-нибудь мы узнаем все и об этом деле, только слишком уж много времени прошло. Я не думаю, что слухи о чем-то важном, спрятанном где-то здесь, или находящемся у кого-то, или связанном с этим домом или людьми, жившими в нем, беспочвенны, — я почему-то не верю в это. По крайней мере, мне ясно, что следует делать дальше.

— Что же?

— Поверить в шесть невозможных вещей до завтрака, конечно, — сказала Таппенс. — Сейчас без четверти 11, и я хочу спать. Я устала. Кроме того, я ужасно вымазалась, играя с этими грязными старыми игрушками. Я подозреваю, можно и еще кое-что найти в.., кстати, почему она называется кай — кай?

— Не знаю. А как это пишется?

— Не знаю. Думаю, к—а—й, а не просто КК.

— Потому, что так звучит таинственней?

— Звучит по-японски, — с сомнением проговорила Таппенс.

— Не вижу, почему. Я не слышу в этом ничего японского. Больше похоже на что-то съедобное, какое-нибудь блюдо из риса.

— Я иду мыться, соскребать с себя паутину и спать, — заявила Таппенс.

— Помни, — подсказал Томми, — шесть невозможных вещей до завтрака.

— Думаю, у меня это получится лучше, чем у тебя, — сказала Таппенс.

— Ты иногда бываешь очень неожиданной, — сказал Томми.

— Ты чаще бываешь прав, чем я, — проговорила Таппенс. — Как это раздражает. Что поделать, так Господь испытывает нас. Кто же это нам говорил? И частенько.

— Какая разница. Иди смывай с себя пыль десятилетий. Ну и как, Айзек — приличный садовник?

— Он считает, что да, — сказала Таппенс. — Мы можем проверить его…

— Только вот, к сожалению, сами плохо разбираемся в садоводстве. Еще одна проблема.

Глава 4

Поездка на Вернойлюбви; Оксфорд и Кэмбридж

— Вот тебе и шесть невозможных вещей до завтрака, — заметила Таппенс, выпив чашку кофе и глядя на отставленное на буфет яйцо, окруженное двумя аппетитными почками. — Куда лучше завтракать, нежели думать о невозможных вещах. Томми отправился на поиски невозможных вещей. Исследования, ну-ну. Только будут ли результаты?

— Как приятно, — сказала она, — есть совершенно другой завтрак.

Долгое время Таппенс ухитрялась довольствоваться на завтрак чашкой кофе и апельсиновым соком или грейпфрутом. Хотя подобный завтрак весьма успешно разрешал проблему веса, удовольствия он доставлял мало. По контрасту, горячие блюда на буфете вызывали активное выделение желудочного сока.

— Я думаю, — рассуждала Таппенс, — Паркинсоны только так и завтракали. Яичница или яйца — пашот с беконом, и, возможно… — ее память обратилась к старинным романам — да, возможно, холодная куропатка на буфете, потрясающе! В романах это выглядело воистину потрясающе. К детям, видимо, относились пренебрежительно и давали им только ляжки. Ляжки птиц очень удобно грызть. — Она умолкла, пережевывая последний кусочек печенки.

Через дверь доносились очень странные звуки.

— Надо же, — сказала Таппенс. — Похоже на концерт, на котором сфальшивили.

Она снова сосредоточилась, держа в руке гренку, и подняла голову, когда в комнате появился Элберт.

— Что происходит, Элберт? — спросила Таппенс. — Только не говори мне, что наши рабочие взялись на чем-то играть. На фисгармонии или на чем-то другом?

— Пришел джентльмен регулировать фортепиано, — ответил Элберт.

— Что делать с фортепиано?

— Настраивать. Вы мне велели найти настройщика.

— Боже мой, — проговорила Таппенс, — и ты так быстро нашел? Замечательно, Элберт.

На лице Элберта появилось довольное выражение, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, что с действительно замечательной быстротой умеет выполнять необычные поручения, даваемые ему иногда Таппенс, а иногда Томми.

— Он говорит, что оно сильно расстроенное, — сказал он.

— Неудивительно, — сказала Таппенс.

Она выпила полчашки кофе и направилась в гостиную. Над роялем, обнажив почти все его внутренности, колдовал молодой человек.

— Доброе утро, мадам, — приветствовал он ее.

— Доброе утро, — ответила Таппенс. — Я очень благодарна, что вы нашли для нас время.

— Его давно пора настроить.

— Да, — сказала Таппенс, — я знаю. Видите ли, мы только что переехали, а переезды плохо сказываются на роялях. Ну и, конечно, его давно не настраивали.

— Да, это заметно, — сказал молодой человек.

Он нажал три разных аккорда подряд, два веселых, мажорных, и два печальных, ля минор.

— Прекрасный инструмент, мадам, если позволите.

— Да, — сказала Таппенс, — это «Эрард».

— Сейчас такой рояль достать нелегко.

— Он повидал виды, — сказала Таппенс. — Был под бомбардировкой в Лондоне. Бомба попала в наш дом. К счастью, нас тогда не было, и дом пострадал в основном снаружи.

— Да. Да, отлично сделанная вещь. С такими не приходится возиться долго.

Приятная беседа потекла дальше. Молодой человек сыграл начало прелюдии Шопена и перешел на версию «Голубого Дуная». Вскоре он объявил, что дело сделано.

— Не оставляйте его без дела, — посоветовал он. — Я бы хотел через некоторое время подойти и попробовать его, потому что иногда бывает, что они — как бы это объяснить — немного сдают. Знаете, не заметишь какую-нибудь мелочь, бывает.

Обменявшись несколькими дружелюбными замечаниями — и о музыке вообще и о фортепианной музыке в частности, они расстались, вежливо попрощавшись, как два человека, одинаково ценящих удовольствие, доставляемое р нашей жизни музыкой.

— Над домом вам, судя по всему, пришлось поработать, — заметил он, оглядываясь.

— Да, прежде, чем мы переехали сюда, он некоторое время стоял пустой.

— Понятно. И переходил из рук в руки.

— У него есть целая история, — сказала Таппенс. — В нем жило столько людей и происходило столько странных событий.

— А, вы, верно, имеете в виду ту давнюю историю. Даже не знаю, произошло это во время последней войны или предпоследней?

— Что-то, связанное с военно — морскими секретами, — с надеждой добавила Таппенс.

— Возможно. Ходила масса всевозможных историй, как мне рассказывали, но, разумеется, сам я ничего не знаю.

— Вас тогда еще не было, — сказала Таппенс, с удовольствием глядя на его юное лицо.

Когда он ушел, она села за рояль.

— Я сыграю «Дождь на крыше», — решила Таппенс, которой попытки настройщика исполнить прелюдию напомнили о Шопене. Затем она перешла на аккорды и начала играть аккомпанемент к песне, сначала тихонько мурлыча мелодию, затем напевая слова.