Зона действия - Блинов Геннадий Яковлевич - Страница 34

— Думаешь, для чего люди вкалывают? Светлое будущее приближают? Это для дураков слова о светлом будущем. Каждый о своем брюхе да и кармане, как бы их поплотнее набить, думает.

— Зачем же тогда, папа, ты за звание бригады коммунистического труда соревнуешься? Ведь тебя же «маяком» называют.

Отец валился на пузатую новенькую, только что привезенную с базы софу и дрыгал ногами, изображая этакого залихватского парня, который смеется над всеми, знает больше всех и больше всех понимает то, что надо понимать.

— Соревнование? Да это одни слова, сын. А я не отказываюсь, делаю вид, что верю во всю эту болтовню. Потому что мне это выгодно.

Если бы Яшка, кроме школы, не бывал среди строителей, он бы, может, и поверил отцу. Но он знал, что и Хромой Комендант, и Марфушина мама верят в силу соревнования, и оно, это соревнование, помогает в работе, делает людей добрее и сильней. И Яшка, все больше приглядываясь к Антошкиному отцу, увидел в нем человека, который не любит лишних слов, но заботы стройки — его заботы. Яшка не раз слышал, как Антошкин отец мечтал увидеть огромный-огромный завод, а их, пацанят, хозяевами прокатных станов, доменных печей. Яшка как-то сказал, что лично он будет строить, на заводе пусть работают другие. И вот сейчас, раздумывая о своем отце, он не мог припомнить хотя бы какой-нибудь захудалой, но все-таки возвышенной мечты отца. В лучшем случае его желания не поднимались выше покупки автомобиля. У Антошкиного отца главное слово было «наше», Яшкин отец любил слово «мое». И эти два местоимения разделяли двух бригадиров огромной, почти непроходимой пропастью.

— Чужой ты человек, папа, — сказал однажды Яшка. Отец, видимо, не понял, что этим сын вынес ему приговор, и постарался свести все к шутке:

— «Чужой человек», Яков, в два-три раза зарабатывает больше трепачей, которые о светлом будущем думают. У твоего дружка Антона в комнате три табуретки да неструганый стол, а у нас не дом — полная чаша, жизнь — не хуже райской.

Близости между сыном и отцом так и не появилось. Мать для Яшки была тоже чужим человеком, хотя он и любил ее. Но Яшка уже находился в том возрасте, когда, говоря громкими словами, людей роднит не только кровь, а, главным образом, чувство общности интересов, идейные соображения. Изольда Яковлевна этого не понимала, да и не хотела понимать, принимая сына за несмышленыша, малыша, и на глазах теряла его, переживая эту утрату сама, а еще большую боль и тоску приносила сыну.

Еще вчера вечером Мария Федоровна сказала Коржецкому:

— Хватит, Глебушка, самому всухомятку питаться и парню желудок портить. У нас Яков поживет.

Яшка не возражал. Он всем своим существом чувствовал ту доброту и ласку, которой окружали его старики. И ему стало смешно оттого, что еще совсем недавно он поверил Игорьку, который стращал его строгостью бабы Маши и ее педагогическими нотациями. Ему нравилось то, что старики видят в нем взрослого человека, прислушиваются к его мнению.

Вскоре после ухода Изольды Яковлевны в гости к Яшке нагрянули Марфуша и Антошка.

День стоял жаркий. Солнце уже поднялось высоко, над Маяковой горой повис жаворонок, и, сливаясь со струями восходящего воздуха, высоко поднялся, и трезвонил об уходящем лете.

— Птаха еле заметная, а поет — заслушаешься, — сказала Марфуша. — Мамка рассказывала, что вчера вечером на берегу Томи была и вдруг соловья услышала. Уж он так заливался, такие коленца выдавал, что любой музыкант позавидовал бы ему.

Марфуша замолчала. Потом тихо сказала:

— Говорят: фрукты-ягоды, страна Муравия, а для меня лучше наших краев нет. Даже соловьи поют. Здорово, правда, мальчики?

— Соловьи — это цветочки. В Кузбассе есть такая река — Кия, так на ней длинноногих фламинго видели. Представляете, тропическая птица, раскрашенная, как радуга — и у нас.

Они шли к вагончику комсомольского штаба сегодня необычным путем — по тропинкам, через луговины и перелески.

Впереди высилось огромное здание.

— Так это же насосная станция, — сказал Антошка. — Ее к сдаче готовят. Эту ведь станцию твой отец, Яков, строил…

Строителей уже не было видно, зато на площадке работал бульдозер. Своим стальным ножом он гнал в котлован гору земли. В котловане дыбились полузасыпанные железобетонные балки, швеллеры, десятки досок из-под опалубки, трубы.

Ребята переглянулись. Даже им было понятно, что здесь творится недопустимое, что в землю закапываются материалы, которых не хватает на стройке.

Перед котлованом была свалена куча кирпича. «Машин пять будет, — прикинул Антошка. — Здесь кирпич валяется, а в других бригадах каждая штука на счету». Антошка вспомнил, что в комсомольском штабе после слов «раствор» и «бетон» чаще всего говорили слово «кирпич». Его нехватка сдерживала строительство завода.

— Вот так египетская пирамида, — сказал Яшка. Между тем бульдозерист направлял свой лемех на брошенный кирпич, чтобы сгрести его в котлован и завалить землей.

«Да что же он делает? — горько подумал Антошка. — Он что, пьяный?»

Бульдозерист, приминая широкими траками машины грязь, с каждой секундой приближался все ближе и ближе к кирпичу. И тут Антошку словно кто-то толкнул: он сорвался с места и встал перед наступающей машиной. До стального ножа оставалось два-три метра. Бульдозерист дернул было трактор в сторону, потом снова выровнял его и, постепенно отпуская сцепление, сантиметр за сантиметром начал наступать на мальчика.

— Антошка! Он же задавит тебя, — испуганно крикнула Марфуша. Бульдозерист продолжал двигать машину вперед. И Антошка подумал, что летчики часто вспоминают при разговорах о психических атаках. Это, наверное, тоже атака, и Антошка должен обязательно выйти из нее победителем. В конце концов не будет же бульдозерист давить его своей машиной — надо быть ненормальным.

Стальной нож приближался, еще каких-нибудь двадцать сантиметров, и он подцепит Антошку. Мальчик почувствовал, что его бьет мелкая нервная дрожь. Он старался смотреть в глаза бульдозеристу, но через плохо протертое стекло их нельзя было различить. Антошка видел перед собой круглое лицо, на котором выделялся маленький приплюснутый нос, и мальчику почему-то вспомнился поросенок с носиком-пятачком. Он видел этого поросенка у Машки и Пашки в деревне, малыши называли поросенка не очень благозвучно — «Жуликом», потому что он проникал в огород через любую дырку и портил своим пятачком грядки. И Антошка почему-то перестал бояться бульдозериста. «Все равно остановит, только бы рука не дернулась — иначе нож поведет в сторону и он заденет меня», — пронеслось в голове мальчика.

Нервы бульдозериста не выдержали. Антошка уже ощущал кожей металл огромного ножа, когда бульдозер дернулся и замер на месте.

Не глуша мотора, бульдозерист с гаечным ключом в руке выскочил из кабины.

— Жить надоело? А ну, убирайся ко всем чертям!

Теперь Антошка уже точно знал, что нисколечко не боится этого парня с поросячьим носиком.

— Никуда я не уберусь, — сказал он. — И кирпич закапывать — позор!

Парень опешил.

— Ну, ты даешь, пионер! А ну, марш со стройки! Снуют под ногами тут всякие.

Марфуша встала рядом с Антошкой. На кучу кирпича полез было Яшка, но девочка велела ему срочно бежать в комсомольский штаб и вызывать Коржецкого.

— Есть в штаб! — отчеканил Яшка и крикнул бульдозеристу: — Глуши свой самовар, враг народного добра!

Бульдозерист погрозил Яшке ключом и полез в кабину. Он, видимо, понял, что нахрапом здесь не взять и без вмешательства комсомольского штаба, по всему видно, не обойтись.

Яшка бежал и думал, что невезучий он человек — снова попал в переделку: придется жаловаться не на какого-то отвлеченного строителя, а на собственного отца. Это ведь он работал на насосной и его грехи закапывает бульдозерист.

Коржецкий возился около «ковровца».