Рождество Эркюля Пуаро - Кристи Агата - Страница 8

— В этом ты права, — усмехнулся Гарри и с явным удовольствием задержал на ней взгляд. — И, знаешь, ты здорово смотришься на фоне всех этих…

Он умолк, ибо в комнату быстрыми шагами вошла Лидия и направилась прямо к нему.

— Здравствуйте, Гарри! Я Лидия, жена Альфреда.

— Здравствуйте, Лидия! — Он протянул руку, с первого взгляда оценив ее умное, живое лицо и изящество — очень немногие женщины умеют красиво двигаться.

Лидия в свою очередь тоже тайком его рассматривала.

«Очень уж груб, хотя и привлекателен. Нет, с ним нужно держать ухо востро…» — подумала она.

А вслух, улыбаясь, произнесла:

— Как вам у нас по прошествии стольких лет? Заметили какие-нибудь перемены?

— Почти никаких. — Он огляделся. — Впрочем, вот в этой комнате действительно что-то поменялось.

— И не один раз.

— Я имею в виду не вещи, а дух, привнесенный вами. Теперь она смотрится совсем иначе.

— Надеюсь, да…

Внезапно он усмехнулся. И эта его — отнюдь не добрая усмешка — сразу напомнила ей старика наверху.

— Теперь в ней есть шик! Недаром старина Альфред женился на девушке, предки которой, как я слышал, явились сюда с Вильгельмом Завоевателем.

— Вроде того, — улыбнулась Лидия. — Но с тех пор они порядком разорились.

— А как поживает старина Альфред? — спросил Гарри. — Он все такой же, не терпит никаких новшеств?

— Не мне судить, вам со стороны виднее.

— А остальные мои родичи как? Разбрелись по всей Англии?

— Да нет. По случаю Рождества все до одного здесь.

Гарри пристально на нее посмотрел:

— Вот это да, рождественская семейная идиллия! Что это с нашим стариком? Уж чем он никогда не грешил, так это сентиментальностью. Семья вообще, насколько я помню, никогда его не интересовала. Видать, здорово изменился!

— Возможно, — сухо отозвалась Лидия. Пилар не сводила с них широко открытых от изумления глаз.

— А как старина Джордж? — продолжал Гарри. — Все такой же скряга? Помню, как он убивался, если нужно было выложить хотя бы полпенни из своих карманных денег.

— Джордж — член парламента, — сказала Лидия. — От Уэстерингема.

— Что? Пучеглазик в парламенте? Это замечательно!

Откинув голову, Гарри захохотал — безудержно, громко. Его раскатистый хохот казался таким неуместным в этой утонченно-изящной комнате, таким грубым… Пилар судорожно втянула в себя воздух. Лидия чуть съежилась.

Внезапно Гарри умолк, словно почувствовав позади себя какое-то движение… Он резко обернулся. Он не слышал шагов, но теперь увидел, что в дверях стоял Альфред. Стоял и смотрел на Гарри, и лицо у него было очень-очень странное.

Гарри некоторое время молча выжидал, потом на его губах заиграла улыбка. Он сделал шаг вперед.

— Господи, да это Альфред! — воскликнул он.

— Привет, Гарри, — кивнул Альфред.

Они снова принялись друг друга разглядывать. Лидия затаила дыхание.

«Как нелепо! Точно два пса — смотрят, смотрят, того и гляди, сцепятся», — подумала она.

Глаза Пилар расширились еще больше.

«Как глупо они оба выглядят… Обнялись бы, что ли? Нет, у англичан это не принято. Хоть сказали бы что-нибудь. Что без толку глазеть?» — думала она.

— Ну и ну, — произнес наконец Гарри. — До чего же забавно очутиться здесь снова!

— Наверное. Прошло много лет, с тех пор как ты исчез.

Гарри вскинул голову и провел пальцем по подбородку. Это был характерный его жест, означающий, что он настроен по-боевому.

— Да, — отозвался он. — Я очень рад, что наконец-то приехал… домой, — помолчав, с нажимом сказал он.

— Видимо, я всегда был большим грешником, — признался Симеон Ли.

Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво поглаживал пальцем высоко вскинутый подбородок. Перед ним танцевали языки ярко разгоревшегося пламени, а рядом, держа в руке маленький экранчик из папье-маше, сидела Пилар. Она то прикрывала им лицо от жаркого огня, то обмахивалась, точно веером, округлым жестом изгибая руку в запястье. Симеон смотрел на нее с удовольствием и продолжал говорить, скорее самому себе, но явно воодушевленный ее присутствием.

— Да, — повторил он, — я был грешником. Что ты на это скажешь, Пилар?

— Монахини говорили, что все мужчины грешники, — пожав плечами, отозвалась Пилар. — Поэтому и нужно за них молиться.

— Но я был более грешен, чем остальные. — Симеон засмеялся. — И знаешь, совсем не жалею об этом. Нет, я ни о чем не жалею. Я получал удовольствие от жизни… От каждой ее минуты! Говорят, что, когда становишься старым, приходит раскаяние. Чепуха! Я ни в чем не раскаиваюсь. Ну так вот: грешил я с размахом, нарушал все заповеди разом! Обманывал, воровал, лгал… Да! И женщины! Их у меня было столько… Мне кто-то рассказал на днях об арабском шейхе, у которого была охрана из сорока его собственных сыновей, причем все они были приблизительно одного возраста. Целых сорок! Насчет сорока не знаю, но держу пари, что тоже мог бы составить себе немалую охрану, если бы разыскал всех своих незаконнорожденных отпрысков! Ну, Пилар, что ты на это скажешь? Здорово я тебя ошарашил?

— А почему это я должна быть ошарашена? — искренне изумилась Пилар. — Мужчин всегда тянет к женщинам. И моего отца тоже тянуло. Потому-то жены так часто несчастливы, и им ничего не остается, как только ходить в церковь молиться.

Старый Симеон нахмурился.

— Я тоже сделал Аделаиду несчастной, — еле слышно, как бы самому себе пробормотал он. — Господи, какой она была хорошенькой, когда я женился на ней, сама беленькая, щечки розовые! А что потом? Вечно ныла и плакала. В мужчине, когда его жена постоянно в слезах, просыпается дьявол… У Аделаиды был слишком мягкий характер — вот в чем беда. Если бы у нее хватило духу со мной спорить! Но она ни разу даже не пыталась. Когда я женился на ней, то искренне верил, что угомонюсь, оставлю прежние привычки, что у нас будет семья…

Он умолк и долго-долго смотрел в огонь.

— Семья… О Господи, разве это семья? — вдруг зло рассмеялся он. — Ты только на них посмотри! Ни одного внука, некому продолжить наш род! Что с ними? Ведь в их жилах течет и моя кровь, а? Ладно, внука, но ведь и сына стоящего, не важно, законного или незаконного, тоже нет. Вот, например, Альфред. Господи Боже, да на него ведь тошно смотреть! Вечно уставится своими по-собачьи преданными глазами.., все готов стерпеть, лишь бы мне угодить. Ну не дурак?! А вот его жена Лидия… Лидия мне нравится. У нее есть характер. Но она меня не любит. Нет, не любит, хотя и ладит со мной ради своего дурачка. — Он взглянул на сидящую рядом девушку. — Запомни, Пилар, на свете нет ничего более скучного, чем рабская преданность.

Она лукаво улыбнулась. А он продолжал, согретый присутствием этой воплощенной юности и женственности:

— Ну а Джордж? Что такое Джордж? Ничтожество! Холодный слизняк! Напыщенный пустозвон, безмозглый, да к тому же скупой! Дэвид? Дэвид всегда был глупцом. Глупцом и фантазером. Сын своей матери. Не отходил от нее. Единственный разумный его поступок — это женитьба на степенной и вполне приятной женщине. — Он стукнул кулаком по ручке кресла. — Лучший из них — Гарри. Бродяга и неудачник! Но в нем, по крайней мере, чувствуется жизнь!

— Да, он славный, — согласилась Пилар. — Он здорово смеется — громко так и откидывая голову назад. Да, мне он очень нравится.

— Правда нравится? — посмотрел на нее старик. — Гарри знает, как понравиться женщине. Это ему передалось от меня. — И он засмеялся натужным хриплым смехом. — Нет, я неплохо пожил на свете, совсем неплохо. Много чего повидал. И попробовал.

— У нас в Испании есть поговорка, которая звучит примерно так: «Бери, что хочешь, но помни о расплате, говорит Господь».

Симеон одобрительно стукнул по ручке кресла.

— Отлично сказано, девочка. Бери, что хочешь… Я всю жизнь так и делал. Брал, что хотел…

— И расплачивались за это? — вдруг звонким голоском спросила Пилар.