Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 23

Светила полная луна, и между берез в ее синеватом свете он вдруг различил силуэт человека, — он будто бы перебежал от одной березы к другой. «Мафия! — прострелила мысль. — Соперничающая мафия! Они знают о моем задании, решили меня захватить. Может, и устранить с дороги. Ах, я глупая башка! Пошел в лес и не подумал».

Встал за ствол большой березы. В кармане в специальном пакете было несколько влажных повязок на рот и нос на случай применения газовых баллончиков. Вынул свой баллончик — сильный, парализует в мгновение и укладывает на три-четыре часа. Нащупал в кармане пистолет. Слух обострился, и он ловил каждый шорох. Ага! Шаги. Совсем рядом. Вот и тень человека. Это уже второй. Их много!

Опустился на колени, лег пластом, на живот. Тихо пополз в сторону густо темнеющих кустов, — видимо, орешника. Полз все быстрее и оглядывал лес, каждое дерево. Вдруг у них собака! Но нет, собаки, кажется, не слышно. И они его потеряли, они сами его боятся.

Забравшись в кусты и почувствовав себя в относительной безопасности, продолжал напряженно размышлять, кто да с какой целью его выслеживает, какие силы вступили в игру и откуда их направляют. Одно он знал наверняка: за ним охотятся, старуха, сидящая на куче золота, — в осаде. И охоту на нее ведет не одна, а может, и две, и три мафии. И тут кавказцы! У них носы длинные, и сюда успели их сунуть. Но Старрок! Как он мог выдать их тайну?

И хотя им овладел нешуточный страх, он зорко оглядывал лунные пятна между деревьев, — не прошмыгнет ли тень? Не зашуршит ли трава под ногами? Осторожно выбрался из зарослей, уже видел знакомый силуэт крайней на поселке дачи, знал, что возле нее с противоположной стороны — пруд, а за прудом густой, почти непроходимый лес. Он там не однажды собирал грибы и знал, где и как укрыться, и как незаметным пробраться к дому дяди Васи.

Лес хранил тишину, и Костя, подвигаясь по избранному им маршруту, уже начинал думать, что все ему померещилось, что в лесу никого нет. Ему стало неловко за свою трусость, он ускорил шаги, перешел на бег и вскоре захлопнул за собой дверь и облегченно вздохнул. У двери на коврике лежал Персик — небольшой беспородный пес, и по тому, как он был спокоен, Костя понял, что во дворе, в саду и в самой даче нет посторонних и он может ложиться спать.

Сон не приходил долго. Думал о том, кто и как мог организовать за ним слежку, — уж не Старрок ли? Одно было ясно, — и это утешало, — никому не нужна его жизнь, а нужно золото, на опасную, рискованную охоту за которым он устремился.

Заснул он под утро и проспал до двенадцати часов. Пришел к Анне, она писала и была так сосредоточена на своих думах, что не заметила Костю. Он стоял и любовался молодой «Жорж Санд». И думал: «А что, может, она и поталантливее будет, чем Жорж Санд, мадам де Сталь, Агата Кристи? Почему бы и нет!» И стоял у двери, и смотрел, как рука ее, пухлая, словно у младенца, летает над листом и как строчки нижутся одна к другой.

— Не помешаю?

Ответила не сразу.

— Помешали, но все равно, — рада вас видеть.

Отклонилась на спинку кресла, приветливо улыбнулась.

— Поди, рано встала?

— Да, в пятом часу. До семи писала, потом ездила на автомобиле. Машина — прелесть, это такая радость, такая радость!

У Кости сердце зашлось: не предупредил, не остерег, — могли бы кавказцы напасть. Почему-то думалось, что мафия, учинившая за ним слежку, — кавказская.

— Тебя никто не останавливал?

— Нет, кому я нужна? Да и езжу по углам медвежьим, петляю по лесу, словно лисица.

— Совет тебе дам один: научись разгадывать, нет ли за тобой хвоста. На такую машину подонки разные зарятся.

— Буду осторожна.

Задумалась. Смотрела в открытую дверь балкона. Знать, опасная работа у Кости, коль предупреждает. Болело за него сердце, лезли в душу дурные предчувствия. И он, видимо, понял ход ее тайных мыслей.

— О чем думаешь, Анюта? Не обо мне ль кручина?

Повернулась дева в его сторону, смотрит на Костю. И такой теплый, лучистый свет льется из ее больших серо-синих, как донская вода, глаз! Так она по-домашнему хороша в накинутой на плечи вязаной кофте, такая свежесть от пухлых губ, румяного лица, от всей ее девичьей, туго сбитой фигуры. Костя смотрел на нее и боялся, что все тайные мысли она разгадает, что поймет: он любит ее, как не любил никого на свете, что с того дня, как он ее увидел, вся его жизнь наполнилась одним единственным желанием видеть ее, слышать ее голос и что нет для него выше счастья, чем сознавать: она рядом, он может с ней общаться, говорить, смотреть в ее ясные и такие завораживающие глаза.

— Уехать тебе надо, Аннушка, — проговорил тихо, и тревога электрическим током пронзила ее сердце.

— Куда?

— Домой. На время, пока я не позову.

— Нет! — сказала она твердо. — Я не поеду. Останусь с вами. И буду помогать. Вы только укажите, что мне делать.

Он помешал кочергой в камине, стал накладывать дрова. Не глядел в сторону Анюты, но знал: она смотрит на него неотрывно, ждет ответа. А он, в свою очередь, понял, что Анюта одного его не оставит. И это вселяло надежду: она может его полюбить, может быть, уже любит. Возникло желание рассказать ей о предстоящем деле, но, посмотрев на лежащую перед нею на столе тетрадь, подумал: «У нее свой путь, не надо навязывать ей опасную работу». В раздумье проговорил:

— Хорошо. Оставайся здесь. Но обещай: ты будешь меня слушаться.

Она кивнула:

— Готова повиноваться. Мне приятно иметь господина.

Костя подошел к Анне, взял ее за руку, повыше локтя.

— Умница! Я сейчас поеду, а тебе из города позвоню.

Анюта поднялась.

— А можно вас попросить, милый, дорогой Костя: звоните почаще. Мне тогда будет покойнее, и легче пойдет моя работа.

— Буду звонить.

И он вышел.

К операции подступился не сразу, начал с посещения музея. Поднялся на второй этаж в крыло служебных помещений, прошел по длинному коридору в самый конец; здесь в укромных уголках стояли двое «искусствоведов в штатском». Метнул на них взгляд, — одного узнал: видел его в кабинете Старрока, — кажется, в погонах капитана. «Наши! Старрок уже взял объект под контроль. Будут помогать».

На Косте был черный парик «а ля батька Махно» и ловко приклеенная седая клиновидная бородка. Открыл дверь, громко спросил:

— Николай Иванович был?

— Какой Николай Иванович? — заскрипела старуха.

Костя деловито оглядел комнату, стараясь запомнить расстановку мебели, — в углу у двери старинный, с резной отделкой шкаф. «Здесь. Всё здесь».

Старуха — не на что смотреть. Будь у нее палка или метла — готовая ведьма. «Раскольников бы ее топориком — хрясь! И дело с концом», — пришла в голову шальная, игривая мысль.

— Вы слышите, гражданин, — какой Николай Иванович?

Костя по-хозяйски продолжал осматривать комнату, подошел к окну и окинул взглядом окна третьего этажа дома, стоявшего рядом. Оттуда можно наблюдать за старухой. И хотя здесь висят шторы, но днем они, похоже, раздвинуты. Осмотрел потолок.

— Лепка отвалилась, придется ремонтировать.

— Не надо ничего ремонтировать!

— А это вы… Николаю Ивановичу скажете. Стены не вызывали подозрений: очевидно, ход в сейф или в нишу из шкафа идет.

И — ни здравствуй, ни прощай, — даже не взглянув на колченогую ведьму, вышел из комнаты. Походка у него была старческая: он сутулился и смешно, по-чаплински, двигал ногами.

Считал шаги, — сколько их по коридору и до поворота направо, а здесь спуск по лестнице, постовой, — тоже наш человек, и этого видел в новой, центральной милиции. «Хорошо, — отметил про себя Костя. — Старрок все предусмотрел».

Старрок, получив звание генерала, был сразу же переведен в милицию поближе к центру. Костя, как они и договаривались, перевелся с ним. И здесь, в новом коллективе, он еще не всех знал. Этого, стоящего на выходе в вестибюль, он не видел.

Очутившись на улице, вошел в подъезд соседнего дома, поднялся на третий этаж. Дверь открыла пожилая женщина, — открыла сразу, не спрашивая, кто звонит, зачем.