Опасное хобби - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 56

С тем и отбыли в Москву, оставив Акимову машину Грязнова и пообещав позаботиться о ремонте его, Володиной, — если повезет, то за государственный счет.

Турецкий сосредоточенно вел машину, привычно поглядывая в зеркало заднего обзора. На хвосте было чисто. До поры, до времени, думал он.

На заднем сиденье, развалившись, посапывал Грязнов — таковы преимущества ночного пассажира. Саша сжалился над ним и разрешил переместиться назад и не развлекать себя разговорами. Ночное шоссе освещалось скверно, и приходилось быть предельно внимательным. Особенно в их ситуации. Тихонько, не отвлекая от мыслей, наигрывал ночной «Маяк» — нечто сентиментальное, трогательное, успокаивающее. И Саша думал о том, что иногда не сам человек, а обстоятельства, сжимающие его со всех сторон, гораздо жестче диктуют ему условия поведения. Впрочем, это было обычное самоопределение идиота, как он выражался. Это когда очень чего-нибудь хочется, этакого остренького, пикантного, заманчивого, а слабеющая совесть вроде бы и протестует, и одновременно как бы подзуживает: чего боишься, зачем теряешься? Ведь, черт побери, чаще всего в жизни мы ищем и добиваемся того, что в конечном счете нам не так уж и необходимо. Ловим призраки, которые сами же и наполняем собственной свежей кровью, своим дыханием, и боязливо отказываемся от того, что нам посылает лично Господь Бог. Для наслаждения… Для счастья, может быть… И кто знает, для чего еще?..

Славная женушка, обосновавшаяся в заграничном государстве вместе с маленькой дочкой, как обычно, шлет письменные приветы, ибо телефонные разговоры с Ригой стоят дорого. И невдомек ни ей, ни ее тетке, обожающей «племянницу с ея отпрыском», что государственные границы, даже такие, в сущности, ничтожные, как эта, могут, по высокопарному выражению досужих газетчиков, пройти и через человеческие души.

Ну в самом деле, чего ее там держит? Лето на взморье — понятно. Тяга к заграничной жизни — тоже, в общем, объяснима. Тем более что родилась не сегодня, а в те недавние годы, когда говорили: «Хочешь за шестнадцать рублей заграницу повидать? Вали в Ригу». Как же, как же! Кафе на углах с мензурками бальзама и официантками, охотно откликающимися почему-то больше всего на немецкую речь. «Гу-тен таг, ауфвидерзеен!» И на их лицах умиление. Не, совсем не то! Сейчас этих заграниц — по всей стране: вали — не хочу. И в одной из них наверняка уже обретается этот поганец Вадим Богданов… Тьфу ты, черт! Как говорится, привидится же на ночь глядя!..

О чем он? Ах ну да, все об Ирине и ее капризах…

Но ведь, если взглянуть с другой стороны, и он совсем не сахар. Имея в виду его работу. Те двадцать четыре часа в сутки, когда мысли заняты исключительно ею, родимой… Где тут на жену выкроить? Разве что вот такая ночь, как сегодня, при условии, что и она пройдет благополучно и не поднимет вдруг среди ночи истошный вопль той же Шурочки, Александры Ивановны Романовой: «Ой, хлопцы! Шо ж вы наробылы!»

А была бы рядом Ирка, глядишь, и не мчался бы среди ночи ее верный муж — действительно верный? А то! — неизвестно за какими приключениями… Впрочем, ведь и он, Александр Борисович, тоже живой человек. Пусть даже со своими странностями. И то, что он делает — скажем так: чаще всего, — служит только для пользы дела. И никак иначе. Ну а если работа бывает сопряжена с малой хотя бы толикой удовольствия, что ж, тем лучше для работы.

Все. Убедил себя. Глянул в зеркальце: на корме чисто. Как сегодня сказал Никита, «упреждать врага и всячески его опровергать»? Нет, «искать опровергнуть»! Ну а мы чем занимаемся? — подумал самодовольно. Тем самым и занимаемся. Эх, раззудись плечо!

Улицы возле Славкиного дома оказались основательно перерыты. Разбуженный Грязнов не сразу сообразил, что уже приехали. Только, помотав головой, задал ну совершенно идиотский вопрос:

— А тебе чего, так и не удалось вздремнуть?

Именно предельно искренний тон вопроса напрочь убил Турецкого. Он смеялся так, что Грязнов пришел в себя и сам сумел оценить всю глубину собственной мысли.

— Да где б ты был сейчас, родной ты мой! — надрывался Саша.

— Ага, — согласился Славка. — Точно. Кажется, я совсем уже того. Давай объезжай эту кучу и за ней сразу налево, а потом направо и через двор — в соседний, в наш. Тут, когда встречаются две машины, — хана. Как те бараны на мосту. Гляди-ка, приехали!

Вероятно, он только теперь узнал свой дом и проснулся окончательно. С таким умением спать, заметил Саша, сообщая Грязнову весьма расхожую шутку, хорошо пожарным работать.

Вот так, вместе с необходимостью совершить скачки с препятствиями, исчезли в какой-то неопределенной дымке и те немногие муки совести, если это были все-таки муки, которые роились скупо в душе Турецкого на ночной дороге.

Их, разумеется, ждали. И не просто ждали, а давно. О чем свидетельствовали любимые Славкины котлеты — огромные, с чесноком, в которые он не замедлил сунуть свой немытый палец и при этом укоризненно покачать головой: непорядок! Остыли!

Похорошевшая и немного располневшая Нина, которую Саша давно уже не видел — не доводилось как-то, — ринулась исправлять оплошность. Чмокнув Турецкого в щеку, она сразу вернула к жизни ту давнюю раскрепощенность и свободу отношений, которые с ее появлением стали основой Славкиного дома.

После подобного демарша Саше уже ничего не оставалось, как обогнуть стол, наклониться к Карине и, вдохнув добрую порцию ее восхитительных духов, поцеловать ее в шею, возле уха.

— Хочу в ванную, — заявил Турецкий без всякой задней мысли.

— Ишь, какой прыткий! — восхитилась Нина. — Успеешь, не все сразу, сокол сизокрылый!

Саша почувствовал, как вопреки его желанию щеки у него вспыхнули. Когда-то первая его любовная встреча с Кариной произошла именно в ванной и в Славкиной квартире, о чем не преминула ему напомнить эта бестия Нинка.

— Дураки какие, — солидно заявил он, — мне же руки помыть. Полдня за рулем. А у вас, гляжу, только одно в голове.

Карина звонко смеялась, вытирая уголки глаз кончиком салфетки.

— Смейтесь, но помните, хорошо смеется тот, кто смеется последним, — сказал он, уходя мыть руки.

— А кто ж возражает? — двусмысленно заметила Карина. — Затем и собрались… — Она надеялась, что он услышит ее. Он услышал и, обернувшись, подмигнул.

Настала пора зардеться и Карине.

Единственное, чего, как скоро понял Турецкий, не терпела Нинка, это застольных разговоров о работе. А также обсуждений планов на завтра. Несколько раз болтовня невольно затрагивала темы прошедшего дня, и Нина тут же пресекала любые попытки что-то объяснить ей или просто сообщить, как…

— Никак! — следовало тут же. — Переживем до завтра. Кушайте, гости дорогие, кушайте! — язвила она. — Разговоры о служебных делах останавливают выделение желудочного сока. И тогда — что ешь, что не ешь — все едино, впустую. А мы ужин не для унитаза, извините, готовили.

Кончилось тем, что мужчины наконец-то поняли, абстрагировались, нашли для себя более подходящие темы и попросту забыли о том, что ждет их завтра. А может, в понедельник, ибо Костя дал отгул, который мог бы также именоваться и отсыпом, если бы рядом с Турецким, временами касаясь локтем его руки, не сидела такая превосходная женщина, как Карина.

Женщины, не в пример мужчинам, ели мало. Поздно уже, полночь на носу. Для них ужин был не едой, а закуской Турецкий же с Грязновым как навалились, так и не смогли оторваться: сказались прошедшие сутки. Да и повар, честно говоря, был превосходный.

Саше давно надоели магазинные пельмени, сваренная ь кастрюле колбаса, бесконечные консервы или почему-то на редкость безвкусные и дорогие обеды в буфете прокуратуры. Вот и еще один фактор, объясняющий вред долгого отсутствия жены. Но об этом подумалось как-то мельком, словно между прочим.

Карина загадочно улыбалась. Поглядывая на нее, Саша никак не мог понять, что в ней изменилось, причем в лучшую сторону, отчего она стала и притягательнее, и как-то недосягаемее.