На склоне лет - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 20

— Я дала маху, правда? — говорит она. — Ну и пусть! Я не обязана перед ним отчитываться. Знаете, Мишель, я начала читать вашу книгу «Полуночник». Откровенно говоря, я второпях прочла всего страниц сорок, потому что Ксавье непрестанно меня дергал.

— Вам понравилось?

— Очень.

— Спасибо.

— Почему вы перестали писать?

Я заказываю два кофе, чтобы иметь время подумать над ответом. Я стараюсь быть с нею предельно честным. Правда, и только правда.

— Из трусости, — отвечаю я. — По-моему, литература — занятие богемное. А мне хотелось зарабатывать много денег. Факт тот, что я заработал их много, но это не помешало мне стареть с пустыми руками.

Кончиком ногтя она соскребает со скатерти малюсенькое пятнышко и мечтательно повторяет: «С пустыми руками!» Я не стану петь ей старую песню о затонувших судах, выброшенных на берег, о расчлененных обломках кораблекрушения. К тому же она ждет не этого разговора. Она не была бы женщиной, если бы не желала узнать про мои любовные приключения. Поэтому я храбро приступаю к этой главе.

— Я женился, как все. Мою жену звали Арлетта.

— Она была хорошенькая?

— По-моему, да.

Люсиль нервно смеется.

— Вы в этом не уверены? Вы, мужчины, принадлежите к странной породе. А потом?

— У меня родился сын. Он не захотел работать в моем деле. И стал гражданским летчиком. Я много путешествовал. Он также. Кончилось тем, что мы потеряли друг друга из виду. Он женился в Буэнос-Айресе и вскоре разбился при катастрофе, оставив после себя вдову и ее сына — Жозе Иньясио.

— Мой бедный друг, — вздохнула она. — Как же это печально. Но ведь правда, что этот маленький Жозе служит вам утешением?

— Я не видел его ни разу в жизни. Я не был знаком и с его матерью. Аргентина такая далекая страна. Правда, время от времени я получаю письма.

— Сколько же ему сейчас?

— Значит, так — он родился в тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Выходит, ему двадцать два года. Не знаю даже, каков род его занятий.

— А ваша жена?

— Моя жена бросила меня, — говорю я. — Она покинула меня, даже не предупредив.

— О! Как прискорбно!

Я оперся ладонью о ее руку; возможно, я уже ждал такого случая.

— Нет. Все это в прошлом. Теперь рана зарубцевалась. Я больше ничего не жду от жизни.

Фраза, подобная этой, никогда не бьет мимо цели. Я заранее знаю, что Люсиль полетит ко мне на помощь.

— Не говорите так! — вскричала она. — Жизнь все-таки не мачеха. При вашем таланте ничто и никогда не кончается.

— У меня нет больше желания писать. Для чего? Для кого? У меня даже не осталось друзей.

Я искоса подглядываю за ней. Как она отреагирует? Люсиль зарделась.

— Так говорить нелюбезно с вашей стороны, — бормочет она. — Правда, мы знакомы недавно, но все же послушайте: ведь я чуточку больше, чем просто знакомая! Я — ваша читательница. А вы это ни во что не ставите.

Мне следует незамедлительно воспользоваться своим выигрышным положением, и я приправляю правду ложью.

— Полноте, — парирую я. — Напротив, я высоко чту вашу дружбу. Я даже готов признаться… вот уже несколько дней я больше не ощущаю себя несчастным, о-о, по глупейшей причине… Здесь никто ко мне не проявлял внимания… пока не появились вы. В моем возрасте одного проявления интереса уже достаточно, чтобы озарить все существование.

Она решается, преодолевая смущение:

— Я понимаю вас. Да еще как. И как же верно, что уже малейшее проявление интереса…

Она не заканчивает фразы. Голос ее дрогнул. Вскочив с места, она сжимает сумочку под мышкой и буквально убегает. Готов поклясться, что она расплакалась в лифте, и эти слезы действуют на меня благотворно. Я захвачен и сам, но держу ее на крючке. Окончилась необходимость в признаниях и во всей этой замысловатой игре, предваряющей любовь. Ах, Люсиль! Как хорошо, когда тебе идет семьдесят шестой год! Как же ты была права, избавляясь от Жонкьера и тем самым избавляя меня от миражей! Смерть одного возвратила жизнь другому. Правда, есть Рувр, которого нам следует остерегаться. Но как мало нам ни отпущено судьбой — несколько взглядов за обеденным столом, несколько слов под носом у Вильбера и несколько свиданий в библиотеке или где-нибудь еще, — это начало новой жизни. Я прощаю тебе все, дорогая Люсиль. Люсиль, милая. В самом деле, ну почему я должен сдерживать себя и не упиваться словами, не предаться опьяняющей нежности после стольких лет безнадежного воздержания! Да здравствует предстоящая мне бессонная ночь! Я распахнул окно в парк, и чело мое касается звезд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

9 часов

Я счастлив!

18 часов

Я счастлив!

22 часа

С чего начать? Мне надо так много сказать! А между тем я не тороплюсь сесть и писать. Скорее, мне хочется ходить и ходить, несмотря на пульсирующую боль в бедре. Я уже не в состоянии усидеть на месте. Ко мне вернулись мои двадцать лет. Я задыхаюсь от радости, какого-то воодушевления, жизненных сил, от которых мне нехорошо. Так не может продолжаться долго. Мне просто не выдержать. Вот почему я непременно должен подчиниться суровой дисциплине писателя. Будьте любезны. Одно воспоминание за другим.

Первое — самое потрясающее. Я был в библиотеке. Я ждал — с каким напряжением, с какой тревогой! Полвека суетных забот, праздных занятий, успеха, огорчений и тягостной покорности судьбе — всего этого внезапно как не бывало. Она вошла. Остановилась, и мы посмотрели друг на друга. С такой серьезностью. Мне этого никогда не забыть. Я сделал два шага, и тут… все смешалось. Помнится только, что я держал ее в объятиях, что мое лицо прижалось к ее волосам, а она бормотала, приглушив голос:

— О! Мишель! Что с нами творится? Что с нами творится?

Второе мое воспоминание — поцелуй. Я до сих пор смеюсь от умиления. Поцелуй юнца — в висок, в щеку, в приоткрытый кусочек кожи, которая приятно пахла и словно обещала губы, но это еще впереди.

— Дайте мне сесть, Мишель. Я не держусь на ногах.

Я хватаю стул. Усаживаю Люсиль. Она шепчет:

— Пожалуйста, закройте дверь. Мне будет спокойнее.

И вот я закрываю дверь на два оборота и возвращаюсь к ней. Наши жесты неуклюжи, и мы смущаемся. Мы боимся слов, боимся неловким движением разрушить то, что между нами возникло и чему я не сумел бы найти названия. Я просто знаю, что «это» — нечто сильное и в то же время хрупкое, столь же одинаково близкое и к слезам, и к радости. Присев на край стола, я обнял Люсиль одной рукой за плечи. Мы вынуждены опереться друг на друга, чтобы не опасаться следующих минут и плавно перейти от пылкого возбуждения к проявлениям нежной дружбы. Ведь если нам все еще дано ощущать пыл страстей, то возраст уже не дозволяет проявлять наивность. Существуют жесты и слова, которых нам следует избегать. А взамен приходится прибегнуть к восхищенным улыбкам.

— Мишель! Да неужели это возможно… За такой короткий срок! Не потому ли, что мы были так несчастливы? Что вы подумаете обо мне?

Я ободрил ее, сжав ее руку. Нежно припав губами к ее уху, пробормотал:

— Пусть это тебя не беспокоит, моя Люсиль.

Обращение на «ты» ее потрясло. Она запрокинула голову, чтобы лучше меня видеть. Я рассмеялся так искренне, что в моих словах нельзя было усмотреть задней мысли.

— Любовь — веселое таинство, — сказал я. — Ее следует принимать так, как она приходит, не начиная задаваться вопросами. В данный момент вас беспокоит мысль о муже? Ну что ж, поговорим о нем еще разок. Расквитаемся с нашим прошлым.

Мое последнее воспоминание — разговор, последовавший за этим; временами он смахивал на исповедь.

— Я была замужем дважды, — сообщает Люсиль.

— Два провала, не так ли?

— Да. Спасибо за то, что вы это поняли. В первый раз я вышла… но вы не поверите мне…

— Заблуждаетесь. Вы вышли за Робера Жонкьера.

— Вы — настоящий дьявол во плоти! — вскричала она.