Кривой домишко - Кристи Агата - Страница 4

— И что же это было? — спросил я. — Мышьяк?

— Нет. Мы еще не получили медицинского заключения, но доктор считает — это эзерин.

— Несколько необычно, не правда ли? Вероятно, покупателя препарата будет легко проследить?

— Только не в этом случае. Видишь ли, эзерин принадлежал самому старику. Глазные капли. У Леонидиса был диабет, — сказал отец. — Ему регулярно делали инъекции инсулина. Инсулин выпускается в маленьких пузырьках с резиновыми пробками. Пробка протыкается иглой для подкожных впрыскиваний, и лекарство втягивается в шприц.

Я попытался продолжить сам:

— А в бутылочке оказался не инсулин, а эзерин?

— Совершенно верно.

— И кто же делал старику инъекцию?

— Его жена.

Теперь я понял, что имела в виду София, говоря о «надлежащем» человеке.

— Семья Леонидисов находится в хороших отношениях со второй миссис Леонидис?

— Нет. Они едва разговаривают с ней.

Ситуация все больше прояснялась. Но было совершенно очевидно: Тавернер не ликовал по этому поводу.

— А что вас, собственно, смущает? — поинтересовался я.

— Если старика убила миссис Леонидис, Чарлз, то ведь потом она легко могла заменить пузырек с эзерином на нормальный пузырек с инсулином. Действительно, если убийца она, то разрази меня гром, никак не пойму, почему она этого не сделала!

— Да, это было бы вполне логично. И много инсулина у старика в аптечке?

— О, куча пузырьков — и пустых, и полных. И если бы миссис Леонидис подменила пузырек, ставлю десять против одного, доктор ничего и не заподозрил бы. О посмертных признаках отравления эзерином медицине мало что известно. Но тут доктор проверил склянку с инсулином (на случай, если вдруг концентрация лекарства окажется слишком сильной) и, конечно, обнаружил, что это вовсе не инсулин.

— Итак, получается, — задумчиво проговорил я, — что миссис Леонидис либо очень глупа… Либо, вполне возможно, очень умна.

— Ты имеешь в виду…

— Миссис Леонидис может делать ставку на то, что вы решите — никто не может быть глуп настолько, насколько кажется она в данной ситуации. Есть еще варианты? Какие-нибудь другие подозреваемые?

— Это мог сделать практически любой из домашних, — спокойно сказал отец. — В доме всегда большой запас инсулина — по меньшей мере на две недели. Можно было легко налить эзерин в какой-нибудь пузырек из-под инсулина — и знать, что в свое время его используют должным образом.

— И любой в доме имел более-менее свободный доступ к лекарствам? Да. Лекарства хранились в аптечке в ванной комнате старика. Любой в доме мог спокойно зайти туда.

— Какие-нибудь серьезные мотивы?

Отец вздохнул.

— Милый Чарлз. Аристид Леонидис был чрезвычайно богат. Он обеспечил каждого члена семьи большими деньгами, но ведь могло случиться, что кто-то возжелал большего.

— Но скорей всего, возжелать большего могла ныне вдовствующая миссис Леонидис. У ее молодого человека есть какие-нибудь средства?

И тут меня озарило. Я вспомнил процитированную Софией строчку, а затем и весь детский стишок:

— Как вам показалась эта… Миссис Леонидис? Что вы о ней думаете? — спросил я Тавернера.

— Трудно сказать… Очень трудно сказать, — медленно заговорил он. — Она непроста. Чрезвычайно тиха и спокойна — нельзя догадаться, о чем она думает. Но миссис Леонидис любит безмятежную, размеренную жизнь — в этом я могу поклясться. Мне она напомнила, знаете ли, кошку. Такую сладко мурлыкающую, толстую, ленивую кошку… Не то чтобы я имел что-нибудь против кошек. С ними как раз все в порядке… — Тавернер вздохнул. — Что нам требуется — так это доказательства.

«Да, — подумал я. — Нам всем требуются доказательства того, что именно миссис Леонидис отравила своего мужа. И Софии, и мне, и инспектору Тавернеру».

И если они найдутся, все устроится самым лучшим образом.

Но София не была уверена в виновности миссис Леонидис, и, похоже, Тавернер — тоже.

Глава 4

На следующий день я отправился в Суинли-Дин вместе с Тавернером.

Я находился в странном положении. Его можно было назвать по меньшей мере совершенно небанальным. Но мой Старик никогда не отличался склонностью к банальным решениям.

У меня имелись некоторые формальные права присутствовать при расследовании преступления: в самом начале войны я работал в Особом отделе Скотленд-Ярда. Эта работа, конечно, не имела ничего общего с деятельностью следователя по уголовным делам, но сам факт моего пребывания на службе в Скотленд-Ярде давал мне, как говорится, определенный официальный статус.

— Если мы хотим раскрыть это преступление, — сказал мне отец, — нам нужно обзавестись тайным осведомителем. Мы должны знать о Леонидисах все. И должны узнать эту семейку изнутри — а не со стороны. И ты поможешь нам в этом.

Мне это совсем не понравилось. Я швырнул сигарету в камин и ответил: — Ты предлагаешь мне стать шпионом? И добывать для вас информацию у Софии, которую я люблю и которая, хочется верить, любит меня и доверяет мне?

— Бога ради, — раздраженно сказал Старик, — не вставай на обывательскую точку зрения. Для начала, ты ведь не веришь, не правда ли, что твоя девушка убила своего деда?

— Конечно, не верю. Это абсолютно нелепое предположение.

— Хорошо. Мы тоже ее не подозреваем. Девушка несколько лет жила за пределами Англии, и, кроме того, она всегда была в прекрасных отношениях с дедом. У нее весьма приличный доход, а старый Аристид, надеюсь, был бы рад узнать о ее помолвке с тобой и, вероятно, выделил бы внучке богатое приданое. Мы не подозреваем мисс Леонидис. С чего бы вдруг? Но ты можешь быть уверен в одном: пока преступление не будет раскрыто, девушка не выйдет за тебя. После всего, что ты рассказал мне о ней, я в этом абсолютно убежден. И заметь: преступление подобного рода может навсегда остаться нераскрытым. Мы можем сколько угодно подозревать жену убитого и молодого учителя в преступном сговоре, но подозрения — одно, а доказательства — совсем другое. И пока мы не раздобудем неопровержимых улик против миссис Леонидис, в душе у всех останутся всякие гадкие сомнения. Ты ведь сам это понимаешь.

Да, я это понимал.

Потом Старик спокойно предложил:

— А почему бы тебе не ввести ее в курс дела?

— Ты имеешь в виду, спросить Софию, не будет ли она возражать, если… — Я осекся.

Старик энергично закивал.

— Да-да. Я вовсе не предлагаю тебе что-то вынюхивать за спиной у девушки. Посоветуйся с ней, узнай ее мнение по этому поводу.

И вот на следующий день я ехал в Суинли-Дин в компании с главным инспектором Тавернером и сержантом Лэмбом.

Сразу за полем для игры в гольф мы свернули на подъездную дорогу, которую, по-видимому, до войны перегораживали импозантные ворота. Их смела волна патриотизма или безжалостных реквизиций. Мы проехали по длинной извилистой дороге, по обеим сторонам обсаженной рододендронами, и выехали на усыпанную гравием короткую аллею, ведущую к дому.

Потрясающее зрелище открылось моим глазам! Интересно, почему особняк назывался «Три фронтона»? Правильней было бы назвать его «Одиннадцать фронтонов». Здание производило странное впечатление: оно казалось несколько перекошенным с фундамента до крыши. И я понял, почему. С точки зрения архитектуры это был простой коттедж деревенского типа — но коттедж, раздутый до невероятных размеров, словно оказавшийся под огромным увеличительным стеклом. Косые балки крыши, дерево, кирпич, треугольные фронтоны — «кривой домишко» из детского стишка, вдруг выросший, как гриб, за одну ночь!