Автобиография - Кристи Агата - Страница 73

Жизнь была совершенно заполнена уходом за Бабушкой и работой в госпитале.

Летом Арчи получил трехдневный отпуск, и мы встретились в Лондоне. Наше свидание не принесло особенной радости. Арчи нервничал, был на пределе и отлично осознавал обстановку, сложившуюся на войне, которая не вызывала ничего, кроме глубокой озабоченности. Развитие событий, хотя и не затрагивающих Англию впрямую, неопровержимо свидетельствовало о том, что война конечно же не закончится к Рождеству, а продлится еще года четыре. В Англии этого никто не понимал, и когда вышел приказ лорда Дерби о трехлетнем или четырехлетнем призыве на воинскую службу, его подняли на смех.

Арчи никогда не говорил о войне: ему хотелось только одного – забыть о ней. Мы наслаждались едой, насколько позволяла система ограничений, гораздо более справедливая, чем во время второй мировой войны. Где бы вы ни ели, дома или в ресторане, мясо можно было купить только по купонам. Решение проблемы во время второй мировой войны представляется мне менее этичным: если вы были в состоянии заплатить за трапезу, то могли есть мясо в ресторане хоть каждый день, потому что в ресторанах не требовалось никакого документа.

Три дня, проведенные вместе, прошли в редких вспышках надежды. Мы то и дело заговаривали о планах на будущее, но оба чувствовали, что лучше ничего не загадывать. Единственным светлым пятном для меня было полученное вскоре после отъезда известие, что Арчи больше не будет летать из-за синусита – вместо этого ему поручили заведовать ангарами. Арчи всегда отличался организаторскими и административными способностями. Несколько раз его имя упоминали в официальных сообщениях и в конце концов наградили орденом Св. Георгия, равно как и орденом «За безупречную службу». Но больше всего он гордился тем, что среди первых удостоился чести быть упомянутым генералом Френчем. Это, говорил Арчи, действительно кое-чего стоит. Он получил и русский орден – Святого Станислава – такой красивый, что я с удовольствием надела бы его сама на какой-нибудь прием в виде украшения.

В том же году я подхватила жесточайший грипп с осложнением на легкие и поэтому не могла ходить на работу чуть ли не три недели или месяц. Когда я вернулась в госпиталь, оказалось, что там открыли новое отделение – бесплатную аптеку, в которой мне предложили место. Я проработала там два года, аптека стала моим вторым домом. Новым отделением руководили миссис Эллис, жена доктора Эллиса, и его многолетняя ассистентка и моя подруга Айлин Моррис. Я должна была помогать им и сдать для этого вступительный экзамен по фармакологии, который позволил бы мне работать в области медицины или фармакологии. Все это казалось интересным, и часы работы подходили мне – аптека закрывалась в шесть часов, и я работала то в утреннюю, то в дневную смену, так что мне стало легче справляться со своими домашними обязанностями.

Не могу сказать, что новая деятельность нравилась мне больше, чем прежняя. У меня, наверное, было настоящее призвание – медицинской сестры, и я была бы счастлива на всю жизнь остаться ею. Впрочем, поначалу новая работа показалась мне интересной, только уж больно однообразной, и я всегда рассматривала ее как временную. С другой стороны, так приятно было находиться среди друзей. Я питала сильную привязанность и огромное уважение к миссис Эллис, одной из самых спокойных и безмятежных женщин, встретившихся мне за всю жизнь, с ласковым, даже сонным голосом и совершенно особенным чувством юмора, которое проявлялось в самые неожиданные моменты. Она была также великолепным педагогом, сочувствовала трудностям, возникающим перед учениками, и то обстоятельство, что, по ее собственному признанию, школьные примеры на деление давались ей нелегко, способствовало установлению с ней самых дружеских отношений.

Айлин взялась обучать меня фармацевтическому делу, но, по правде говоря, она обладала избыточными для такой ученицы, как я, знаниями. Она начала не с практики, а с теории. Ни с того ни с сего с головой окунула меня в Периодическую систему элементов и витиеватые формулы производных смолы, чем привела в полное замешательство. Я, однако, выстояла, усвоила простейшие факты и, за чашкой кофе овладевая тестом Марша на содержание мышьяка, быстро двигалась вперед.

Мы, разумеется, были любителями, но, хорошо осознавая это, проявляли большую осторожность. Само собой разумеется, день на день был не похож. Когда пациенты валили валом, мы работали, не покладая рук, без устали упаковывали лекарства, наполняя баночки и пузырьки, смешивая мази и готовя примочки.

Поработав в госпитале с несколькими докторами, хорошо понимаешь, что медицина, как и все на свете, подвержена влиянию моды. Мода и личные пристрастия каждого медика решают все.

– Что будем приготавливать сегодня утром?

– О, разумеется, пять лекарств доктора Уиттика, четыре – доктора Джеймса и два – доктора Вайнера.

Любой профан, каковым я себя считала, наивно верит, что доктор занимается пациентом строго индивидуально, подбирает самое подходящее для него средство и, исходя из этого, выписывает лекарство соответствующего состава в нужных дозах. Вскоре я заметила, что тонизирующие препараты доктора Уиттика, доктора Джеймса и доктора Вайнера не имеют ничего общего между собой и настолько же не зависят от заболевания пациента, насколько зависят от доктора. Впрочем, по зрелом размышлении, я нашла в этом резон, хотя пациент перестает при этом представляться таким значительным, каким представлялся раньше. Аптекари и фармацевты довольно высокомерны в отношении докторов: у них тоже есть своя точка зрения. Они могут считать, что рецепт доктора Джеймса отличный, не то что доктора Уиттика, но, конечно, будут выполнять все предписания. Другое дело, когда речь идет о мазях от кожных заболеваний, являющихся полной загадкой для медицины. Каламиновые примочки оказались чудодейственными для миссис Д. Однако миссис С., пришедшей с теми же жалобами, они не только не помогли, но вызвали еще большее кожное раздражение – зато ихтиоловые препараты, сильно усугубившие экзему миссис Д., привели к неожиданному успеху в случае с миссис С.; таким образом, доктору приходится экспериментировать, пока он не найдет подходящее средство. В Лондоне пациенты с кожными заболеваниями тоже имеют свои пристрастия.

– Вы обращались в Мидлсекс? Я попробовала, и мне вовсе не помогло то, что они делали, а вот теперь, благодаря докторам университетского медицинского центра, я почти выздоровела.

– А по-моему, – перебивает собеседница, – врачи в Мидлсексе кое-что понимают. Моя сестра долго лечилась здесь, и никакого толку, а там она забыла о болезни через два дня.

Я все еще с глубоким возмущением вспоминаю одного дерматолога, упорного и оптимистически настроенного экспериментатора, принадлежащего к школе «надо попробовать все». Например, он решил, что необходимо смазывать рыбьим жиром грудного ребенка. Мать и все домочадцы с трудом переносили запах, исходящий от несчастного младенца. Лекарство не принесло никакой пользы, и через десять дней лечение закончилось. Это же лечение сделало парией в собственном доме и меня, поскольку невозможно, имея дело с рыбьим жиром, не распространять вокруг себя его запах.

Довелось мне быть парией несколько раз и в 1916 году, когда в моду вошло лечить абсолютно все раны составом доктора Бипа. Эти повязки состояли из висмута и йодоформа на основе жидкого парафина. Запах йодоформа сопровождал меня в аптеке, в трамвае, дома, за обеденным столом и в кровати. Йодоформ просачивался в каждую клеточку, кончики пальцев, запястья, руки, локти, и не было никакой возможности избавиться от него, сколько я ни отмывалась. Чтобы не травмировать этим запахом домашних, я уходила обедать в кладовую. К концу войны универсальное средство доктора Бипа вышло из моды, его сменил гораздо более невинный состав, действующий не менее эффективно; пользовались также хлоркой. Извлеченная из обычной извести, смешанная с содой и другими ингредиентами, она тоже обладала запахом, пропитывающим насквозь всю одежду. И по сей день, когда до меня доносится малейший запах современных моющих средств – поскольку все современные моющие средства имеют в основе хлорку – я слабею от отчаяния. Помню, накинулась однажды на упрямого слугу, продолжавшего пользоваться таким средством: