Шум и Шумок - Ильина Елена Яковлевна - Страница 7

А сегодня? Сегодня она и вправду отвечала неважно. Писала на доске ужасно криво и что-то мямлила насчёт безударных гласных. Так что Анна Сергеевна никак не могла догадаться, что Лена круглая отличница. Что ж тут несправедливого?

Катя тяжело вздохнула и медленно побрела дальше, размахивая сумкой. Сумка вдруг показалась ей почему-то очень тяжёлой.

А потом на уроке истории… Серёжа Максимов тоже отвечал не так уж хорошо. Забыл, в каком году было Ледовое побоище… Анна Сергеевна раза три задавала ему наводящие вопросы. Что бы сказала Людмила Фёдоровна, если бы Серёжа ей так ответил? Значит, и тут не было ничего несправедливого?

Катя даже зажмурилась от стыда.

«Ну конечно, не Анна Сергеевна была неправа, а я! Конечно, я! Выскочила тоже! «Несправедливо». Нашлась умница! Одна из всего класса! Обидела новую учительницу ни за что ни про что. Большим тоже, наверно, бывает обидно, когда с ними обращаются несправедливо. Только они виду не показывают».

И Катя представила себе, как Анна Сергеевна, обиженная, грустная, входит после уроков в учительскую. Её спрашивают: «Как вам понравились ваши новые ученики?» — «Ужасный класс, — отвечает Анна Сергеевна. — Особенно одна девочка — худенькая, со светлыми косами. Снегирёва, кажется? Такая дерзкая, невоспитанная». — «Не понимаю, что с ней стало, — говорит старшая вожатая, Надежда Ивановна. — Прежде она вела себя хорошо».

И вот завтра Катю вызывают к директору. И начинается… Вызовут, конечно, и маму… А что мама тут может сказать? Ох, как всё это неприятно!..

Катя позвонила так робко и тихо, как будто пришла не к себе домой, а в гости. Бабушка даже не сразу услышала.

— Я думала, кто-то чужой, — сказала она и поспешила на кухню.

Катя положила сумку в передней на стул, сбросила пальтишко и медленно, как-то нехотя, пошла в кухню.

Бабушка стояла у плиты и осторожно поворачивала на сковороде котлеты. Масло шипело и фыркало, словно сердясь на Катю.

— Сейчас будем обедать, — сказала бабушка. — Что, очень проголодалась?

— Нет, не очень… Даже совсем не хочется есть.

Бабушка внимательно посмотрела на внучку:

— Что с тобой, Катенька? Уж не случилось ли чего-нибудь в школе?

— Да нет. Ничего особенного, — сказала Катя.

А сама подумала: «Ничего особенного… Очень даже особенное!»

Ей сильно хотелось рассказать обо всём, что произошло. И как-нибудь так рассказать, чтобы бабушка была за неё, пожалела и утешила её.

Не зная, как и с чего начать, она молча стояла, облокотившись о край кухонного стола, перебирая в мыслях все те слова, которые могли бы растрогать и разжалобить бабушку.

«Понимаешь, бабушка, сама не знаю, как это вышло. Я не хотела…»

Нет, это не годится. Бабушка, конечно, скажет: «Не хотела бы, так не сказала бы. Никто за язык не тянул».

А если так начать: «Бабушка, у нас новая учительница. Ужасно строгая. Я ей прямо сказала…»

Нет, и так не годится. Бабушка скажет: «Ай, моська! Знать она сильна, что лает на слона!» А потом и начнёт, и начнёт: «Ты что ж это, Катерина, умней всех быть хочешь? Учительницу учить вздумала! Завтра же повинись!»

Бабушка опять оглянулась на внучку:

— Ты что там шепчешь? Уроки, что ли, повторяешь?

Катя покраснела и отвернулась:

— Да, повторяю. Нам наизусть задано…

Бабушка с сомнением покачала головой:

— Вот я тебе сейчас температуру измерю.

И, подойдя, прикоснулась губами к Катиному лбу. Катя почувствовала вдруг такую нежность к её маленьким рукам со вздувшимися жилками, к полосатому переднику, к её старческим губам.

— Нет, ничего, бабушка, — сказала Катя. — У меня нет жара. А только у нас в классе беда: учительница новая.

И она, уже не выбирая слов, рассказала бабушке и о том, что Людмила Фёдоровна заболела и сегодня пришла к ним новая учительница, и о том, какая она строгая, требовательная, даже придирчивая, и о том, как недоволен весь класс. Не рассказала Катя только о самом главном — о том, что она сказала Анне Сергеевне «несправедливо». И потому, что самое главное она утаила, ей нисколько не стало легче от этого рассказа.

Бабушка слушала Катю серьёзно, не перебивая, потом отставила сковородку на край плиты и спросила:

— Не пойму я, Катенька, чего вы хотите? Чтобы больная учительница вернулась на работу? Или чтобы сама начальница пришла вас учить?

— Какая начальница? — сказала Катя с досадой. — У нас директор Вера Александровна, а не начальница.

— Ну, пусть — директор. Что же, ей бросить все дела и заниматься с одним вашим классом?

— Да нет! — сказала Катя. — Вовсе мы этого не хотим. У нас директор не ведёт уроки.

— Ну, вот видишь. — Бабушка с удовлетворением кивнула головой. — И не ведёт даже. Так скажи на милость: чего ж вы добиваетесь? Чем недовольны? Ну, пришёл к вам новый человек — может, лишнюю нагрузку на себя берёт, работает без отдыха, а вы — своё: «Подавай нам Людмилу Фёдоровну, не желаем Анны Петровны!»

— Какой ещё Анны Петровны! — сказала Катя. — У нас же Анна Сергеевна!

— Ну, пусть — Анна Сергеевна. Так вот, что же получается? Пришла она к вам, хочет вас уму-разуму научить, а вы как её встретили? Шумом-гамом? Красиво, нечего сказать! Теперь, может, Анна Ивановна и сама учить вас не захочет.

— Да какая там Анна Ивановна! — ужаснулась Катя. — Анна Сергеевна!

— Ну, хотя бы и Сергеевна. Пусть хоть Терентьевна, Дементьевна — не в этом дело. Хотите учиться — учитесь, а нет — оставайтесь неучами.

Бабушка сурово взглянула на Катю и опять подошла к плите, а Катя задумалась. Конечно, бабушка правильно сказала: «Чего вы добиваетесь?» И остаться неучем никто в классе не хочет. Даже Клавка Киселёва. Но у бабушки всегда всё получается как-то уж слишком просто. А в жизни оно не так.

Катя отошла от стола и грустно присела в уголке на табуретке. Ей и самой трудно было теперь понять, как же всё это случилось. Ведь не думали же они, в самом деле, так обидеть Анну Сергеевну и заставить вернуться больную Людмилу Фёдоровну! Всё вышло как-то само собой… Ах, если бы этого не было! Если бы сегодняшний день ещё не наступил, а было бы вчера! Катя бы как-нибудь сдержалась, и всё обошлось бы хорошо… Да нет! Недаром бабушка так любит пословицу: «Сболтнётся — не воротится».

В этот день Катя так и не решилась рассказать дома о том, что произошло в школе. Даже маме она не сказала ни слова.

На другое утро ей, против обыкновения, не хотелось идти в школу. Она даже пощупала голову и посмотрела в зеркало на свой язык. Но язык был красный, а лоб холодный. Вообще, как назло, ничего не болело. Так всегда бывает. Вот если бы Таня принесла билеты в кино или в детский театр, тогда бы, уж конечно, язык был белый, а лоб горячий.

Катя оделась и медленно пошла в школу.

Сегодня Анна Сергеевна ещё крепче взяла в руки весь класс. Опять было по рядам пробежал шумок, но Анна Сергеевна сказала ещё строже, чем вчера:

— Имейте в виду: сколько времени у нас будет пропадать зря, ровно столько же нам придётся отрабатывать после уроков. Иначе мы не успеем пройти всё, что нам нужно.

Как только ребята вышли в этот день из школы, все заговорили наперебой:

— Вот злющая! Катя права была: она несправедливая.

— Нет, — вдруг решительно сказала Катя. — Вовсе я не была права.

— Как так? — удивились ребята.

— А очень просто: Анна Сергеевна, может быть, и очень строгая, но справедливая.

Своими словами

Тоня Зайцева сидела за столом и, глядя в книжку, тихонько плакала.

Катя не знала, что делать. Опять у Тони двойка по истории! Конечно, это очень плохо, но разве выучишь урок, когда слёзы капают на страницу?

— Ну чего ты? Чего? — спрашивала Катя. — Перестань плакать. Я же пришла тебе помочь. Покажи, что тебе трудно.

— Всё! — сказала Тоня, низко наклонив голову.

— Неужели всё, всё непонятно? — спросила Катя.