Шум и Шумок - Ильина Елена Яковлевна - Страница 6

За обедом тоже только и было разговору что о школе.

— Наша новенькая, — говорила Катя, — болела очень долго, и мама решила оставить её на второй год. Раз болела, значит, не второгодница? Ведь каждый заболеть может. Правда, бабушка? Новенькая, и всё! А ребята спрашивают: «Почему же ты такая румяная, если болела?» А если она от природы такая? Правда, бабушка?

— Правда, правда, — соглашалась бабушка. — Кушай.

А Миша с жаром рассказывал:

— У нас парты стоят в три линейки. И краска на них блестящая-блестящая. А одна учительница вошла к нам и сказала: «Как хорошо все сидят! Я даже думала, что это — третий класс». И все-все нас хвалили. Даже совхоз.

— Что? — удивилась Катя. — Какой совхоз?

— Может быть, завхоз? — спросила бабушка.

— Да, да, завхоз! — вспомнил Миша.

Бабушка засмеялась:

— Ну и потеха с тобой! Хватит разговаривать.

И Катя тоже попросила:

— Помолчи хоть минутку, Мишенька. Дай раньше досказать мне.

Но Мише и самому хотелось говорить.

— Крышка от парты никогда не упадёт, потому что она прицеплена, — сказал он. — А знаете, что нам на завтра задали? Научиться застёгивать и расстёгивать портфель. И стихотворение выучить, которое в классе учили.

Катя только рукой махнула:

— Думаешь, мне ничего не задали? Побольше твоего!

После обеда Катя села за свой стол, раскрыла чистую тетрадку и принялась осторожно выводить, словно вышивать, букву за буквой, строку за строкой.

вывела она и сама залюбовалась написанными строчками. Тонкие, слегка наклонённые вправо буквы сами походили чем-то на стройных, медленно плывущих лебедей.

— Ой, Миша, только, пожалуйста, не толкай стол! — на всякий случай говорила Катя. — А то у меня волосяные толсто выходят. Совсем как нажимы!

Взобравшись коленками на стул, Миша по другую сторону стола трудился над замком своего портфеля. А потом принялся за чтение.

Он медленно водил пальцем по строчкам и, пыхтя, читал шёпотом:

— «Жил ста-рик… со сво-ею ста-ру-хой…»

— Ты мне мешаешь со своей старухой, — сказала Катя. — Читай про себя.

Миша с удивлением посмотрел на Катю:

— Про меня? Разве есть такая книжка?

— Не про тебя, а про себя! — объяснила Катя. — Я же всегда читаю про себя.

— Про тебя? — опять спросил Миша.

Катя сердито засмеялась:

— Вот бестолковый! Читать про себя — это значит читать без голоса, только глазами. Понял?

Миша кивнул головой:

— Понял. Но я так не умею.

И он опять принялся с великим трудом одолевать свою первую книжку.

На этажерке мерно постукивали часы-будильник. Из кухни доносился сладкий тёплый запах только что испечённого пирога — пахло ванилью и сдобным тестом.

Когда Катя кончила делать уроки, пришла старшая сестра Таня. Вытирая руки полотенцем, она весело рассказывала бабушке:

— Устала невероятно! И к тому же проголодалась как собака! Мы же пришли пораньше, чтобы встречать и разводить по классам малышей. Новичков…

— Ты и Мишу разводила… то есть встречала? — спросила Катя.

— Нет, мне достался не Мишин класс, а первый «Б», но я его видела, — сказала Таня. — Издали. А потом у нас были уроки. Знаешь, бабушка? Два раза в неделю мы будем работать на заводе. Ну конечно, и экзамены придется сдавать. На аттестат зрелости.

И всё это Таня говорила так бодро и весело, глаза у неё так блестели, что со стороны могло показаться, будто это очень приятно, когда «проголодаешься как собака» и устанешь «невероятно».

«Счастливая! — подумала Катя. — Будет работать как взрослая. Вот потому-то ей, наверно, так весело об этом говорить».

А Таня между тем уселась за стол и, уплетая за обе щеки суп, жаркое и яблочный пирог, продолжала рассказывать о том, что их класс решил устраивать какие-то «диспуты» и что хотят пригласить профессора, который прочтёт им лекцию на тему «Современность и искусство».

— Прочтёт? — удивилась Катя. — А я думала, что профессора и так всё знают, без книжки. Наша Людмила Фёдоровна никогда нам по книжке не объясняет.

Таня, прищурясь, посмотрела на младшую сестру.

— Читать лекцию, к вашему сведению, — сказала она, отчеканивай каждое слово, — вовсе не значит читать по книжке.

— Ну уж ладно, — вмешалась бабушка. — Только, пожалуйста, не спорьте. Шутка ли, какой день у нас сегодня! Танюша в последний класс пошла, Мишенька — в первый…

— А наша Катя перешла в четвёртый «А», — вмешался Миша. — У них там читают только про себя!

Справедливо или несправедливо

Катя шла из школы одна.

Обычно она возвращалась домой с подругами. Но сегодня нарочно задержалась в пустом классе — перекладывала книжки и тетради в сумке, зашнуровывала ботинки.

— Вы не ждите меня, — сказала она девочкам. — Я ещё не скоро…

Ей хотелось побыть одной и на ходу разобраться в том, что случилось.

А что же всё-таки случилось?

Что-то ужасное! Она обидела старую учительницу. Анну Сергеевну.

Конечно, Анна Сергеевна только по возрасту старая, а вообще-то она новая учительница. А старая — это Людмила Федоровна. Она-то как раз молодая. Молодая и красивая.

И вот эта новая старая учительница пришла сегодня в 4-й «А» вместо заболевшей Людмилы Фёдоровны.

Конечно, Анна Сергеевна не виновата, что Людмила Фёдоровна заболела, но всё-таки ребята ужасно огорчились и стали спрашивать, когда же она выздоровеет. Новая учительница сказала, что это никому не известно, и приступила к уроку, как будто ничего не произошло.

И такая оказалась строгая — прямо ужас! Всё время делала замечания: тот не так сидит, тот шумит, тот невнимательно слушает. А потом вызвала Лену Ипполитову и поставила ей четвёрку. А Лена — круглая отличница и всегда всё знает на пять… А Серёже Максимову даже поставила тройку!

Тут Катя не вытерпела и прямо подскочила на месте. Анна Сергеевна сразу заметила:

«Ты хочешь что-то сказать?»

И, не успев опомниться, Катя нечаянно выпалила: «Несправедливо!»

Анна Сергеевна даже удивилась: «Что — несправедливо?» А Катя уже не могла остановиться и сказала: «Всё». А сама почувствовала, как кровь заливает ей щёки.

Нет, ей не стало легче оттого, что она сказала. Ей стало гораздо тяжелее.

Новая учительница произнесла спокойным, глуховатым голосом: «Садись. И в другой раз, прежде чем говорить, подумай».

Катя села на место. «Что это я? — с ужасом подумала она. — Сделала замечание учительнице!»

А Наташа Рябинина покачала головой и шепнула ей с укором:

— Ой, Катя, зачем ты так!

Катя и сама не могла бы сейчас ответить, зачем. Как она расскажет об этом дома? Мама просто не поверит, что её Катя могла так обидеть учительницу! А бабушке и Тане рассказывать и совсем нельзя.

Чтобы немного успокоиться, Катя стала думать:

«А может быть, это ничего, что я так сказала? Ведь это — честно! Наверно, все в классе думали то же самое. Только никто не посмел сказать, а я посмела».

Да, но почему же ей теперь так неприятно, если она поступила честно и смело?

Катя даже остановилась на секунду, ковыряя носком ботинка песок на дорожке бульвара. Когда человек поступает правильно, ему не бывает тяжело и стыдно. А ей тяжело и стыдно. Значит, она поступила неправильно. И на самом деле: разве ученики имеют право делать замечания учителю, младшие — старшим? Вдруг бы она, Катя, сделала замечание папе? Нет, даже и представить себе это нельзя.

Ну, а всё-таки, если кто-нибудь поступает несправедливо, надо об этом сказать или не надо? Конечно, надо! Иначе было бы нечестно. Человек обидел другого зря, несправедливо, и пусть знает, что все кругом это видят… Так-то так, но что же было несправедливого? Лене Ипполитовой поставили четвёрку. Она всегда всё знает — и вдруг четвёрка!