Корделия - Грэхем (Грэм) Уинстон - Страница 10

Согласно заведенному им порядку, жизнь в доме начиналась в половине седьмого, когда мистер Фергюсон принимал холодную ванну в цокольном этаже. После этого он отправлялся на утренний променад — полями до Берча — и возвращался как раз к тому времени, в половине восьмого, когда семья приступала к утренней молитве. Завтракать садились без четверти восемь, а заканчивали в четверть девятого. Потом мистер Фергюсон с полчаса решал в кабинете вопросы, связанные с домашним хозяйством. В это время Корделия и вся прислуга должны были быть готовы по первому зову предстать перед ним. Без пятнадцати девять у парадного подъезда появлялся экипаж, и мистер Фергюсон с Бруком уезжали в город.

Обычно они не возвращались до шести вечера, но иногда, примерно два раза в неделю, отец с сыном — или один мистер Фергюсон — приезжали на взмыленных лошадях в половине первого прямо к обеду. Ожидание этого вечно держало всех в напряжении.

В половине седьмого наступало время короткой вечерней молитвы и ужина. Вечерний досуг целиком определялся желаниями мистера Фергюсона и часто сводился еще к одной молитве и новому, более легкому приему пищи в половине десятого. За исключением особых случаев, свет в нижней части дома гасили в половине одиннадцатого.

Эта рутина повторялась изо дня в день даже тогда, когда мужчины уезжали с ночевкой. У мистера Фергюсона были дела в Олдхэме, и они с Бруком часто наведывались туда, но никогда нельзя было быть уверенным в том, что он не переменит свое решение. Интересы мистера Фергюсона были исключительно разноплановыми.

В первый раз Корделия ощутила на себе его гнет в связи со свадебным подарком отца. То были старинные швейцарские часы, гордость его коллекции. Мистер Блейк приобрел их испорченными и лишь благодаря немалому труду и терпению вернул в строй эту превосходную вещь с большим бронзовым циферблатом в виде улыбающегося старческого лица. Главной изюминкой часов было то, что, когда они начинали бить время, старик открывал рот и высовывал язык. Мистер Фергюсон счел это вульгарным.

Пока счастливые молодожены совершали свадебное путешествие, подарок мистера Блейка красовался в холле, но по их возвращении мистер Фергюсон высказал предположение, что, возможно, они захотят поставить часы у себя в спальне.

При всей своей покладистости, на этот раз Корделия заупрямилась.

— Дитя мое, — промолвил мистер Фергюсон. — Это, без сомнения, прелестный подарок. Довольно… оригинальный. И, разумеется, здесь замешаны сантименты. Но я считаю своим долгом довести до вашего сведения следующее обстоятельство. Купив дом, я обставил его в одном определенном стиле и возражал бы против того, чтобы ставить сюда предметы, не соответствующие этому стилю — по времени либо манере исполнения. Я сказал бы то же самое, даже если бы речь шла о шератонском кресле.

Корделия бросила взгляд на мужа — тот рассеянно крошил хлеб. Ему было не по себе, но он не был готов выступить на ее стороне.

— Как вы считаете, можно их здесь оставить? — обратилась Корделия к остальным членам семьи.

— Э… да, — ответила тетя Летиция, поднимая глаза от тарелки с супом. — Почему бы и нет, Фредерик? Мне кажется, они вполне подходят.

Впервые за много лет Фредерик снизошел до объяснения с сестрой: она показалась ему удобной мишенью, хотя метил-то он не в нее.

— Оставить их здесь — значит вызвать недоумение тех, кто разбирается в подобных вещах. Во всем должна быть гармония. Это было бы непростительной ошибкой… Оригинальность, Летиция, не всегда может служить компенсацией за отсутствие хорошего вкуса.

Часы отнесли наверх, а там пришлось отключить механизм боя, чтобы не мешал спать.

О тете Летиции говорили, что, когда ей было три года, ее испугали цыгане. Должно быть, это был настоящий шок, потому что за последующие пятьдесят пять лет она так и не оправилась. Она была неряшлива; иногда у нее заводились вши, которых она звала "букашками". Она всю жизнь придерживалась одного стиля в одежде и носила длинную оборчатую юбку с отделанным тесьмой корсажем и засаленную блузу из вышитого муслина — такие блузы вот уже четверть столетия как вышли из моды. В холодную погоду на кончике носа у нее всегда болталась капля. Это была недалекая, добрая женщина. Она блюла свое достоинство перед прислугой и преклонялась перед братом Фредериком.

Дядя Прайди был ее полной противоположностью. Ему было далеко за шестьдесят; он был долговяз, носил не особенно аккуратно подстриженную эспаньолку, а мохнатые брови напоминали Корделии двух спящих гусениц. Он отличался острым, живым, немного злым умом, проявлявшимся в двух увлечениях — мышах и музыке.

Дядя Прайди прекрасно играл на виолончели и время от времени выступал в "Джентльмен Концерт-Холле". Что же касается грызунов, то он держал их у себя в спальне — кормил, разводил и скрещивал по своему усмотрению. Иногда по субботам он облачался в старую одежду и шел продавать их на Шудхиллском рынке.

Корделии нравилось быть богатой замужней женщиной — не неотесанной девчонкой; принимать знаки внимания от человека с безупречными манерами; быть своей в этом новом, немного странном мире. К обязанностям по ведению домашнего хозяйства Корделия относилась с неменьшим удовольствием, которого не мог умалить даже тот факт, что она, так же, как экономка, должна была записывать расходы до единого пенни и каждую субботу в четверть девятого утра отчитываться перед мистером Фергюсоном.

Временами она начинала сомневаться в любви к Бруку, но чаще всего относила эти сомнения на счет своей молодости. Возможно, она слишком рано вышла замуж, и настоящее счастье ждет впереди.

В их отсутствие мистер Фергюсон заново отделал и обставил спальню, и Корделия преисполнилась благодарности за то, что он стер отпечаток Маргарет и дал им возможность начать жизнь сначала.

Тем не менее не обошлось без сюрпризов.

Однажды, заглянув внутрь небольшого, стоявшего на камине, декоративного кувшинчика с узким горлышком, Корделия обнаружила, что он полон жестких черных волос. Когда Брук приехал с фабрики, она сказала ему об этом. Он весь залился краской.

— Я был уверен, что его убрали.

— Я не стала ничего трогать. Мне подумалось… — она подумала, что на месте Маргарет ей было бы неприятно, если бы ее волос касалась рука другой женщины.

— Она их собирала, — объяснил Брук. — Во время болезни у нее начали выпадать волосы, и она решила сделать из них накладку.

Он вытряхнул волосы на газету, посмотрел на камин, потом оглянулся на жену и, все такой же красный от смущения, вышел из спальни.

Случилось так, что как раз в тот день Корделии довелось взглянуть на миниатюру — единственное в доме изображение Маргарет. Она увидела бледную молодую женщину с густыми бровями и черными локонами. Та немного враждебно смотрела на нее, словно хотела сказать: "Попробуй понять меня, если сможешь!"

Тонкое, аристократическое лицо…

— Она была намного старше тебя, Брук? — спросила Корделия, когда муж вернулся.

— Кто, Маргарет? Почти на восемь лет.

— А что с ней случилось?

Он замешкался с ответом.

— Злокачественная анемия. Она… перенесла болезнь, да так и не смогла оправиться. Таяла на глазах… Ты еще что-нибудь нашла, дорогая?

— Нет, ничего.

На Рождество мистер Фергюсон дал несколько званых ужинов. На первый съехались девять его компаньонов — в сюртуках и с бородами, все как один уверенные в себе. Они расселись за столом и повели размеренную беседу о ценах на хлопок и проведении кабеля через Атлантику. Все они были либералы и заядлые оппозиционеры, и тем не менее самым прогрессивным из них казался мистер Фергюсон, правоверный католик.

Корделию представили — и тотчас забыли о ней. Она с интересом вслушивалась в разговор. Некоторые начали кипятиться по поводу избирательного права; большинство не собиралось посылать сыновей в колледж: возможно, там из них и сделают джентльменов, но не научат работать. Их дети с четырнадцати лет работали в конторе. Все эти промышленники усматривали в профсоюзах угрозу стабильности Англии. Только что кончился хлопковый голод, и мистер Фергюсон считал, что пришло время работодателям сделать красивый жест — пойти навстречу некоторым требованиям рабочих и тем самым обезоружить их. Это казалось ему удачным сочетанием мудрой политики и благотворительности.