Ради любви… - Хэсли Одри - Страница 14

— Это я виноват. Мне бы побыстрее сообразить и отнять у тебя бокал. — Легкая улыбка коснулась его губ. — Хотя, должен признаться, я меньше всего ожидал, что ты его содержимое выпьешь, думал, ты намерена выплеснуть мне коньяк в лицо.

Шерил вспомнила о жестоких словах, сказанных ему вчера, и не без труда спросила:

— Надеюсь, ты не принял всерьез мои слова, что ты не можешь любить Сидди?

— Нет, не беспокойся, — ответил он, откинувшись на спинку лавочки и прикрыв глаза.

— Я рада.

Посмотрев на Сидни и заметив темные круги под глазами и напряженно сжатые челюсти, Шерил вздохнула. В этот момент ей тоже захотелось отделить в Сидни любовника, вероломно разрушившего ее жизнь, от отца ребенка, все еще изумленного своим нежданным отцовством.

— Знаешь, я могу оперировать, практически стоя на голове. А сегодня в операционной поймал себя на том, что не могу вспомнить этапы операции. Господи, я даже не сразу решился сказать тебе об этом! — мрачно воскликнул Сидни. — Но не хочу, чтобы ты думала, будто я с тобой недостаточно откровенен, это не так, поверь.

— Ну, раньше ты смотрел на все глазами хирурга, — тихо сказала Шерил, удивленно отметив, что пытается утешить и ободрить его. — А теперь взглянул с точки зрения родителя, так что тебе не в чем себя укорять.

— Чувствую, что мне предстоит многое постигнуть… Боже, я ведь ничего не знаю! Не знаю даже, где он родился!

— В Мельбурне, — сообщила Шерил, стараясь не вспоминать о нищете, в которой ей пришлось тогда существовать.

— Он был здоровым карапузом? Говорит ли он по-английски? Перебираясь сюда, ты думала, в какую школу он пойдет? — Сидни замолчал и виновато посмотрел на Шерил. — Знаешь, у меня такая уйма вопросов, что я просто теряюсь…

Вероятно, Сидни преследовал две цели — побольше узнать о сыне и хоть как-то отвлечь их обоих от того, что происходит сейчас в операционной, хоть как-то облегчить выматывающее нервы ожидание. Но Шерил молчала: не очень-то ей хотелось вновь погружаться в ту боль, которую могли породить разговоры о прошлом.

— Прости. Ты, наверное, считаешь, что у меня нет права на подобные расспросы.

— Нет, это не так. Просто не знаю, с чего начать.

— Начни с Мельбурна. Ты говорила, что училась в университете. Ты успела окончить его?

— Нет, учебу пришлось оставить.

Он понятия не имеет о токсикозе, сухо подумала Шерил, и всех прочих прелестях, которые терзали меня день и ночь в первые четыре месяца беременности.

Именно из-за этого ей пришлось отказаться от мечты, которую она лелеяла столько лет. Кроме того, не в силах продолжать обучение, она потеряла не только стипендию, но и крышу над головой.

— Но ты так и не вернулась в дом своего деда.

Это был не вопрос, а утверждение. Шерил удивилась, что Сидни все еще помнит подробности ее жизни.

— Нет, не вернулась, так и вопрос не стоял.

И в самом деле мысль вернуться под негостеприимную кровлю Дайаны ни разу не пришла ей в голову.

— Но миссис Тампст… Ты уже тогда сблизилась с ней?

— Да, мы сдружились еще здесь, а потом, когда я вернулась в Австралию, переписывались.

Сидни наверняка догадывался, что для Шерил это было трудное время, а теперь будто хочет услышать, что это не так. Шерил почувствовала острую боль обиды. Ну что ж, она даст ему желанное успокоение, хотя бы потому, что гордость не позволяет ей открыть всю правду. А правда состоит в том, что неделя шла за неделей, и Шерил все глубже и глубже погружалась в нищету и уныние. И когда Леонора, которую не смогли обмануть полные оптимизма письма, приехала в Мельбурн, то застала Шерил в состоянии, где налицо были все признаки классической депрессии.

— Через несколько месяцев после моего возвращения в Австралию, Леонора приехала туда, привезла в подарок музею Мельбурна несколько поздних работ покойного мужа. Джон Тампст ведь родился в этом городе.

По сути это был предлог, который Леонора использовала для того, чтобы прийти на помощь своей юной подруге.

— Да, его смерть была чудовищной трагедией. — Сидни вздохнул. — Страна потеряла одного из своих самых талантливых художников, а бедная миссис Тампст — и мужа, и единственного ребенка. Считай, смысл всей своей жизни.

Шерил кивнула.

— Леонора как-то призналась, что ее горе и стало отчасти тем, что свело нас с ней.

Шерил закрыла глаза, вспоминая то время, когда Леонора бросилась защищать ее от жестокости жизни. Растерянная и подавленная такой милостью, она спросила Леонору, почему та помогает ей.

— Разве моя Ливия спросила бы меня, почему? — вопросом на вопрос ответила Леонора, и Шерил никогда больше не заговаривала об этом.

В тот день, когда родился Сидди, она вложила в руки этой женщины, которую любила как мать, самое дорогое, что у нее было, и прошептала:

— Принимай внука, Леонора.

— У моей Ливии не было бабушек, но мне повезло, у меня-то одна бабушка имелась. — Слезы радости текли по щекам Леоноры, и слова, с которыми она обратилась к живому свертку, были произнесены дрожащим голосом: — Моя бабушка любила меня, и я буду любить тебя больше жизни. А ты будешь называть меня бабушкой.

Наблюдая эту сцену, Шерил поняла, что на земле просто не существовало лучшего способа отблагодарить старшую подругу за все, что та для нее сделала.

— Доктор Спенсер, доктор Спенсер!

Шерил запаниковала, увидев бегущую к ним медсестру, но, когда услышала, что дело не касается ее сына, успокоилась.

— Катастрофа в пригороде! — запыхавшись, выпалила медсестра. — Подробностей не знаю, но там срочно нужен хирург, а вы сейчас единственный, кто свободен.

Сидни встал.

— Извини, Шерил, мне надо ехать. Но как ты тут…

— Не беспокойся, поезжай. Сидди в надежных руках, а твоя помощь сейчас требуется еще кому-то.

— Мне страшно не хочется покидать тебя в такие минуты! Ведь я даже не знаю, когда вернусь.

Шерил показалось, что Сидни еще что-то хочет сказать, но вместо этого он взял ее руку, поцеловал и быстро направился к поджидающей его машине «скорой помощи».

Побродив еще немного по саду, Шерил вернулась в палату, села рядом с пустой кроватью и уронила голову на подушку, где совсем недавно лежала головка ее малыша.

Сначала она думала, что ей плохо от страха за Сидди, за его здоровье, но вдруг поняла, что это не так. Интуиция подсказывала ей, что с сыном ничего плохого случиться не может. Нет, терзавшие Шерил страхи вызваны вторжением в их жизнь Сидни, ибо она не хотела делить с кем бы то ни было любимое чадо.

Но как соотнести это с ее чувствами к самому Сидни? Любовь, которую она испытывала к нему в пору невинности и наивной доверчивости своих девятнадцати лет, сохранилась до сих пор. Шерил любила его при солнечном свете неведения, любит и теперь, в сумерках знания. Да, она все еще любит его.

Его предательство произошло так неожиданно, жар любви остыл в его глазах в единый миг, он смотрел на нее взглядом равнодушного незнакомца… Но ни разум, ни сердце Шерил так и не смогли приспособиться к перемене, никогда не забывала она того невероятного счастья, которое продолжалось столь недолго.

И теперь, спустя столько лет, Шерил увидела слезы, которые он проливал, глядя на их сына. Когда-то в прошлом, защищенная любовью Сидни, она чувствовала себя в безопасности… Теперь ее сын начинает чувствовать то же самое.

Шерил вжалась лицом в подушку. Любовь к ребенку дается навсегда — однажды дарованная, она уже не может быть отнята. Шерил отказывалась признать мысль, возникшую в ее сознании. Любовь мужчины и женщины — материя особая, обремененная непостоянством темной страсти. Любовь мужчины к своему ребенку нечто другое. Чувства Сидни к сыну теперь никогда не угаснут… Никогда!

Мечту об отце, который однажды появится, Сидди таил от всех, но теперь, когда она сбылась, он вот-вот обрушит на мать лавину вопросов. И его пытливый ум ничего не оставит без внимания.

Шерил могла бы, пожалуй, рассказать сыну о невообразимом счастье, обретенным ею в первый приезд в Новую Зеландию. Но как рассказать малышу об опустошенности и одиночестве, с которыми она уезжала из страны, которую успела полюбить? О тоске, по сей день отравляющей ее существование?