Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 50

Дом получил совершенно новый вид: постепенно из него исчезли все драгоценные и красивые украшения, которые она частью подарила костелам, частью продала, а некоторые выбросила как излишний соблазн; вместо них на стенах висели иконы, картины религиозного содержания и различные эмблемы. У каждой двери висела кропильница, в каждой комнате стояло распятие; в спальне на видном месте были разложены все орудия для умерщвления грешного тела, разные плети, пояса и т.п., а аналой для молитв был нарочно так устроен, чтобы изранить колени.

Фриц всего этого видеть не мог, и жизнь в доме была ему до того противной, что он удирал. Но он, однако, не мог запретить жене своей стараться таким образом покаяться в своих грехах и спасти душу.

Вначале во всем этом было больше каприза, чем действительного раскаяния; потом – желание Баси стать известной своей набожностью так же, как она когда-то была известна своей красотой.

Постепенно эти жестокие упражнения повлияли на характер Баси, и то, что было раньше для нее причудой, сделалось для несчастной потребностью, и она находила утешение и успокоение в таком покаянии.

К концу третьего года не только одна Бася поддалась духу времени, требовавшего такого строгого наказания за грехи, но и в соседних государствах, и в самой Польше повсюду давала себя чувствовать религиозная экзальтация.

Страшные бедствия, обрушившиеся на страну, переполняли кладбища трупами; голод, чума, наводнения, странные изменения погоды казались изменениями времен года и угрозой истребления; духовенство повсюду на это указывало как на наказание за грехи, как предупреждение и напоминание об исправлении и о покаянии.

Зерна религиозного воодушевления и экзальтации, засеянные в прошлые века, теперь начали наново обильно всходить.

Необычайные бедствия требовали необычайных средств для того, чтобы умилостивить разгневанного Бога.

Страх доводил чуть ли не до сумасшествия. У некоторых были видения, наитие и какое-то вдохновение, которые, казалось, соответствовали общей душевной потребности.

Устраивавшиеся процессии с кающимися, покрытыми капюшонами, которые публично себя бичевали, вскоре породили множество бичующихся, нашедших себе вождей; отрекшись от личной жизни, родных и всех уз, связывавших их с обществом, они, обливаясь кровью, пошли в свет искать новых апостолов, которые охранили бы от соблазна.

В Польше отлучение короля от церкви хотя и не произвело того громового впечатления, на которое надеялись, так как оно не распространилось за пределы краковской епархии, однако, сильно взволновало и обеспокоило всех.

Костелы стояли закрытыми, религиозные обряды не совершались, и народ был перепуган, опасаясь наказания Божия.

Говорили, что во всем виноват король, его обвиняли в злодеянии, а духовенство не щадило его, предсказывая новые бедствия, голод, нашествие, саранчу, которая уже опустошила Чехию, нападение язычников и т.п.

Хотя король при помощи архиепископа гнезнинского делал шаги к достижению соглашения, но Бодзанта, требуя большего, чем это дозволяло достоинство короля, затягивал спор между Казимиром и церковью, коверкая и затрудняя жизнь.

Верующим и набожным приходилось ежедневно страдать за грехи короля, так как требы совершались только в исключительных случаях, втихомолку, и каждый раз с разрешения епископа, которое получалось, как особенная милость.

Такое положение вещей продолжалось очень долго, а спор, поддерживаемый обоими противниками в Риме, до сих пор не был разрешен. Король тяготился этим спором и хотел бы хоть дорогой ценой достигнуть соглашения; но отношения слишком обострились, а посторонние этим пользовались и затрудняли примирение.

Большая часть духовенства из других епархий не покинула короля, и капелланы служили обедни в замке, но лишь только Казимиру приходилось сталкиваться с властью епископа, его не признавали и обращались с ним, как с проклятым и отлученным.

Архиепископ и его племянник усердно работали над примирением, король был удручен, а Бодзанта, чувствуя, что в нем нуждаются, становился все требовательнее.

Легко понять, что такое состояние страны сильно способствовало развитию религиозной экзальтации.

Умолкнувшие колокола, закрытые на замки двери костелов, похороны без пения, без хоругвей и без всяких обрядов, обедни, совершенные втихомолку в уединенных каплицах, затруднения при крестинах и свадьбах, все это сеяло тревогу в сердцах.

Более хладнокровные научились обходиться без того, в чем им отказывали, но более горячие беспокоились, тосковали и кричали, возмущаясь положением вещей.

Все еще помнили о чуме, которая еще так недавно как бич пронеслась над Краковом, унося с собой тысячи жертв, и боялись возвращения такого бедствия. Распространялись слухи, что чума опять появилась в некоторых местах.

Поэтому повсюду царило беспокойство, увеличивавшееся с каждым часом. Одной из проповедниц о наказании и мести Божьей была Бася, бывшая когда-то большой ветреницей и предавшаяся теперь страстному покаянию. Вместе с религиозным экстазом в ней было огромное мужество, толкавшее ее на самые смелые шаги; она пробиралась повсюду и проповедовала о том, чего требовало ее вдохновение.

Однажды она, одетая в платье послушницы, с четками и с крестом пробралась в замок сначала к Кохану, потом к королю и, упрекая их в злодеянии, угрожала им и призывала их к покаянию.

Это был век, когда вера в Бога еще не была поколеблена; поэтому голос такой женщины производил впечатление.

Король выслушал призыв молча. Кохан опечалился; он долгое время после ее посещения был встревожен и удвоил свои пожертвования на костел, которые он делал со дня смерти Барички.

Однажды вечером в доме Фрица Матертеры, в котором он сам редко показывался, хозяйка дома одна принимала своих обычных гостей. За столом сидели только что прибывший доминиканский приор, ксендз Томаш, капеллан этого же монастыря Иренеуш и рядом с ним – младший викарий костела Пресвятой Девы ксендз Павел из Бжезия, известный своей набожностью и ученостью.

Хозяйка дома, которая наказывала себя самыми строгими постами, в отношении к духовным отцам была очень снисходительна и старалась всячески им угодить. На стол поставили кушанье и напитки, а сама Бася прислуживала отцам, подавая им вместо прислуги воду для мытья рук и полотенца; в это время ксендз Павел, худой, высокого роста мужчина с длинным лицом вытянул белую, большую, с костистыми пальцами руку в сторону Томаша и обратился к нему:

– Слышали ли вы, отец мой, о бичевниках?

Ксендз Томаш, седой, полный, тяжеловесный мужчина с круглым, довольно веселым лицом как раз в этот момент вытирал пот со лба, потому что было начало лета, и стояли жаркие дни.

Взглянув с удивлением на говорившего, он спросил:

– О каких?

– Молва о них идет по всему свету, – возразил ксендз Павел, – и говорят, что они уже и у нас появились из-за границы и в некоторых городах увлекли за собой большую толпу. Только в Кракове их еще пока не видно. Худой и бледный кашлявший монах, ксендз Иренеуш, быстро бегавшие глаза которого выдавали его проницательный ум, покачал головой, как бы желая высказать некоторое сомнение и недоверие.

Бася, державшая еще в руках воду и полотенце и собиравшаяся уходить, заинтересованная, остановилась. Взгляд ее, обращенный на ксендза Павла, выражал горячую просьбу.

– Бичевники? – спросила она.

– Да, кающиеся, бичующие себя. И странствующие по всему свету, живя с подаяния и призывая грешников к покаянию.

Все молчали, ксендз Павел тоже замолк на мгновение.

– Это явление имеет большое значение, – прибавил он, задумавшись. –Чаша грехов переполнилась, и все чувствуют, что необходимо изменить жизнь. Господь наделяет вдохновением бедняков и нищих так же, как Он выбирал апостолов из черни. О них рассказывают чудеса.

Бася поставила на пол кувшин с водой, бросила полотенце и со сложенными накрест руками приблизилась в ксендзу Павлу.

– А! Скажите! Скажите! – воскликнула она. – Это поразило мое сердце! Это перст Божий! Публичное покаяние, добровольное телесное наказание… Нужда и голод… Новый закон… Новые апостолы!..