Котов обижать не рекомендуется - Михалкова Елена Ивановна - Страница 20

– ТетьКап, интеллигенцию везут! – крикнул Степка. – Фольклору хотят! Ядреного, народного! Говорят, состязание по селам устраивают. Не посрамите честь Малиновки, тетьКап, христаради!

Капа шуганула Степку, но беззлобно. И горделиво выпрямилась. Правильно, к кому же еще ехать, как не к ней! Ей хоть и стукнуло восемьдесят позапрошлым летом, но до маразма далеко. А соседка Валя – молодая баба, еще и семидесяти нет, а уже заговариваться начала. Все флоксы выращивает в палисаднике да разговоры с ними ведет.

Ради студентиков Капа не собиралась принаряжаться. Только платок повязала на голову, а то в кепке ходить как-то неуважительно. И надпись на любимом головном уборе ее немного смущала. Все ж таки хорошо бы знать, что у тебя на лбу написано. А спросить Капе не позволяла гордость: никто во всей деревне, кроме того же балбеса Степки, по-английски не понимал.

Студентов подвезли через час. Руководитель их, сушеный таракан в очках, постучал деликатно в Капину калитку и заискивающе улыбнулся.

– Здравствуйте, Капитолина Григорьевна! Нам сказали…

– Да проходите вы! – оборвала его Капа. – Чего в дверях-то рассусоливать!

Гости сразу полезли по своим сумкам. Кто телефон достал, кто тетрадку. На первых Капа посмотрела неодобрительно, а ко вторым – со всей душой. Студентики были мелкие, чахлые, замухрышистые. Оробели от Капиного тона, засмущались.

Капа решила сразу брать быка за рога. Репутация Малиновки для нее не пустой звук, отстоит она ее в честном сражении. Хотят фольклору – сейчас получат!

– Ну, начнем, значит! – объявила Капа.

Вышла на середину комнаты, топнула ногой, повела рукой красиво, как лебедь крылом, и завела в полный голос:

Допев частушку, она тут же перешла к следующей. Краем глаза отметила, что сушеный аж рот открыл от восторга. Да и студентики впечатлились: даже забыли про тетрадки.

Вдохновленная зрительской реакцией, Капа пропела своим сильным голосом, разносившимся на весь дом:

В следующих строках она решила проблему несчастного миленка и быстрой скороговоркой выдала серию похожих частушек: пусть записывает молодежь!

– Подождите! – выдавил сушеный, наливаясь красивым багрянцем.

Но Капу было не остановить.

– Эх, купил себе доху я! – задорно выкрикнула она в лицо руководителю. И сразу уточнила размеры дохи.

Тот так и сполз по стеночке.

Капа пошла с козырей и выложила весь запас. И про баржу спела, и про железяку, что дрейфует до Кукуева, и про то, почему девкам замуж ходить не надо. Про Ивана Кузина проговорила речитативом: видела, что сейчас остановят. «На конкурентов работает! – зло подумала Капа про руководителя. – На горбатовских». В Горбатове жили два старика-сквернослова, но специализировались все больше на политике. А у нее, у Капы – вся жизнь, как она есть.

– Да замолчите же вы! – к сушеному таракану наконец-то вернулся голос.

Капа неохотно смолкла.

Но произведенным впечатлением она была довольна. Студенты сидели как пыльным мешком ударенные. Вот разве что в тетрадочки свои ничего не записали.

– Повторить? – деловито спросила Капа.

И тут руководителя прорвало.

Из всего бурного потока его восклицаний и междометий Капитолина выловила несколько слов: школьники, устное наследие, колыбельные. Она схватила со столика очки, нацепила их и, охваченная неприятным подозрением, уставилась на студентов.

Через десять секунд дом содрогнулся от яростного крика:

– Степааааан!

Если бы Малиновка находилась в сейсмоопасной зоне, на нее бы обрушилось землетрясение.

Капа выскочила на улицу.

– Степааааан!

Даже не блещущие умом куры, осознав, что приближается катаклизм, попрятались во дворах. За спиной Капы красный руководитель поспешно вывел детей, построив их попарно. Лица у школьников были отрешенные. Губы шевелились, шепча запомнившиеся строки. Счастливчики, записавшие Капино выступление на телефоны, прижимали их к сердцу.

С видом оскорбленного достоинства руководитель довел своих подопечных до школьного автобуса, погрузил и увез залечивать моральные травмы. А Капа помчалась вершить правосудие.

Как и следовало ожидать, негодяй Степка закрылся в доме и, кажется, даже забаррикадировался. Капа бушевала под окнами председательши полчаса, пока не охрипла. На это время деревня вымерла. Ненароком высунувшегося из подворотни кота снесло обратно потоком брани.

– Завтра еще приду! – каркнула напоследок Капитолина и ушла.

Но назавтра подлец Степка уехал в город, и Капа осталась неотомщенной.

Теперь же Капитолина ругалась на козу. Козу звали ласковым именем Сисястая, а когда Капа была не в духе, то Зараза.

Зараза повадилась выдергивать колышек и удаляться с волочащейся веревкой куда глаза глядят. Капа стала привязывать ее к забору. В первый же день коза уронила хиленький заборчик и потащила его за собой, как борону, выдирая перепуганные ромашки. Капа отходила ее хворостиной, и на два дня коза присмирела.

На третий день она вырвала из забора одну перекладину – ту самую, к которой была привязана веревка. И пока ее не хватились, успела забрести в открытый палисадник соседки Валентины, где произвела чудовищные опустошения.

Увидав сытую козу, из пасти которой свисал последний флокс, Валентина схватилась за сердце.

А Капа вновь схватилась за хворостину.

Нынешним утром она привязала козу перед домом. Но на этот раз не к заборчику, а к дереву: рябине толщиной в руку. Погрозила козе кулаком:

– Смотри у меня, зараза!

И ушла в дом.

Когда пару часов спустя она выглянула из окна, козы у рябины не было.

Капа ощутила то, что мог бы ощутить начальник Синг-Синга, недосчитавшийся одного из заключенных. Она протерла глаза. Рябина стояла на месте и смущенно краснела. Коза исчезла.

Тут-то Капа и выскочила наружу, желая козе немедленной и небанальной гибели.

– Чтоб тебя глисты изнутри повыели, заразу! Чтоб у тебя вымя лопнуло! Чтоб ты на свои рога напоролась!

И осеклась. По улице к ее дому приближались двое, ведя на поводке сбежавшую козу.

Мужчина был исключительно высок и, на взгляд Капы, весьма хорош собой. Он напомнил ей художника, что приезжал в Малиновку лет десять назад и три месяца снимал у нее комнату. Художник был веселый и обаятельный, но ни к какой мужской работе не пригодный. Целыми днями шатался по окрестностям, возвращался весь в репьях и злых колючках череды, точно загулявший пес. «Никчемушный ты мужик! Легкомысленный!» – выговаривала ему Капитолина. Художник хохотал и соглашался. Капа и хотела бы разозлиться на него, но когда смотрела, как он хохочет, все запасы ее злости куда-то испарялись.

А в августе, за три дня до его отъезда, заполыхал дом Кузнецовых. Лето в том году выдалось знойное, горело везде, но Малиновку огонь до поры обходил стороной. Да только на сей раз не обошел.

Никчемушный художник тушил пожар вместе со всеми. А когда заметили, что среди выбравшихся из пожара не хватает двоих, вылил на себя ведро воды и рванул в дом.

Уже после выяснилось, что один из Кузнецовых накануне крепко выпил и проспал весь пожар в чужой бане. Внутри оставалась лишь дряхлая старуха, которой и без того пришел срок помирать. Никто бы в своем уме за ней не полез, и только полный кретин мог сунуться в огонь, к которому и подойти-то было страшно.

Все это она и высказала потом художнику. Орала так, что чуть стекла в доме не вылетели, аж себя не помнила от злости. Тот, дурачина, смеялся-смеялся, а потом перестал. «Ну что ты, – говорит, – Григорьевна, ну не плачь, ну все же хорошо закончилось».

Тьфу, дурень бестолковый.

Капитолина пригляделась к приезжему. Носатый, с сильным подбородком – все как ей нравилось. И глаза голубые, точно цветки цикория. Она машинально провела рукой по волосам, прихорашиваясь. Ладонь наткнулась на кепку, и Капа поправила ее.