По воле судьбы - Маккалоу Колин - Страница 22

Квинту Цицерону вручили его всего за несколько часов до того, как столб дыма над деревьями возвестил ему о прибытии Цезаря. Он был на грани отчаяния, потому что копья с желтым пером никто нигде не мог обнаружить, хотя все высматривали его до рези в глазах и уже всюду видели одни желтые пятна.

Найдя наконец помеченное копье, измученный легион разразился радостными криками, а Квинт Цицерон заплакал. Вытерев неимоверно грязное лицо столь же грязной рукой, он сел, забыв о больной спине и ноге, и стал писать ответ Цезарю, пока Вертикон готовил другого слугу и другое копье.

Цезарь получил это письмо в полночь. Нервии пытались атаковать его, но помешала темнота, и это была единственная ночь, когда они по забывчивости не выставили дозоры. Десятый с седьмым рвались в бой, но Цезарь сдерживал их пыл, пока не нашел подходящее поле и не построил лагерь, подобный тому, укрепившись в котором Гай Марий и тридцать семь тысяч римлян более полувека назад разгромили сто восемьдесят тысяч тевтонов.

На это ушло два дня, после чего десятый и седьмой легионы наголову разбили нервиев, никому не давая пощады. Квинт Цицерон оказался прав: продолжительность осады разложила дух осаждающих. Они много пили, плохо закусывали и еще хуже дрались, но их два союзника, пришедшие позже, сражались лучше.

Лагерь девятого представлял собой обугленные руины. Большая часть домов сгорела дотла. Мулы и быки бродили голодные, дополняя своим ревом какофонию приветственных криков в честь спасителей. Среди солдат не насчитывалось ни единого человека без какого-либо ранения, и все они были больны.

Десятый и седьмой легионы решительно взялись за дело. Разрыли преграду, пустив поток по прежнему руслу. Разобрали бруствер на топливо, разожгли костры, нагрели воду в котлах и выстирали всю одежду девятого легиона. Разместили животных в уцелевших и наспех сколоченных стойлах и тщательно прочесали окрестность в поисках пищи. Затем подошел обоз с достаточными запасами провианта и фуража, а потом Цезарь строем провел солдат девятого перед своими легионерами. У него не было с собою наград, но он все равно зачитал приказы о награждении. Пуллон и Ворен, уже имевшие серебряные обручи и фалеры, теперь получили золотые.

— Если бы я имел право, Квинт Цицерон, я увенчал бы тебя венцом из трав за спасение легиона.

Квинт Цицерон кивнул, очень довольный.

— Ты не можешь, Цезарь, я знаю. Устав есть устав. Да и потом, девятый спас себя сам. Я только чуть поддержал его с краю. Замечательные парни, правда?

— Лучшие среди лучших.

На следующий день три легиона двинулись в путь. Десятый с девятым направились в Самаробриву на отдых, седьмой пошел в порт Итий. Даже если бы Цезарь захотел, оставить здесь гарнизон не представлялось возможным. Земля в округе была вытоптана и покрыта телами врагов.

— Весной я разберусь с нервиями, Вертикон, — сказал Цезарь своему стороннику. — Ты ничего не потеряешь от дружбы со мной, обещаю. Возьми все, что тут остается, себе.

Вертикон и его люди возвратились в свои деревни. Вертикон вернулся к жизни вождя нервиев, а слуга вернулся к плугу. Ибо у этих людей не было принято повышать статус человека даже в знак благодарности за его заслуги. Обычай и традиции были слишком сильны. Да слуга и не ожидал никакой награды. Он выполнял свою обычную сезонную работу, как и раньше, подчинялся Вертикону, сидел у костра по ночам со своей женой и детьми и молчал. Свои чувства и мысли он держал при себе.

Цезарь с небольшим кавалерийским сопровождением поскакал к верховьям Мозы, предоставив своим легатам возможность самостоятельно довести легионы до места. Ему было необходимо увидеться с Лабиеном, приславшим сообщение, что треверы неспокойны. Они не позволили Лабиену прийти на помощь девятому легиону, но еще не собрались с духом атаковать. Лагерь Лабиена граничил с землями ремов, а это означало, что помощь у него была под рукой.

«Цингеториг теряет влияние среди них, — писал Лабиен, — а Амбиориг очень старается перетянуть чашу весов в пользу Индутиомара. Поголовное истребление тринадцатого легиона сильно возвысило Амбиорига в глазах дикарей».

— Эта расправа вызвала у кельтов иллюзию силы, — сказал Цезарь. — Я только что получил записку от Росция, где он сообщает, что арморики незамедлительно вознамерились напасть на него. К счастью, в восьми милях от лагеря до них дошла весть о поражении нервиев. — Он усмехнулся. — Лагерь Росция вмиг потерял для них всякую привлекательность, и они повернули домой. Но они вернутся.

Лабиен помрачнел.

— По весне мы окажемся в полном дерьме. К тому же без одного легиона.

Они стояли возле добротного деревянного дома легата, освещенные скудным зимним солнцем, неярко пылающим над ровными рядами крыш, расходившихся от них в трех направлениях. Дом командира всегда располагался в центре северной части римского лагеря, за ним теснились склады.

Римские зимние лагеря для пехоты обычно строились из расчета одна квадратная миля на один легион (для кратковременных лагерей эта норма была впятеро меньше). Людей помещали по десять человек в один дом — восемь строевых солдат и двое нестроевых. Каждая центурия, состоявшая из восьмидесяти строевых и двадцати нестроевых солдат, занимала отдельную улочку с домом центуриона в ее начале и конюшней для десяти мулов и шести быков, которые влекли единственную повозку центурии, в конце улицы. Дома для легатов и военных трибунов стояли вдоль главной улицы лагеря — via principalis — по обеим сторонам от дома командира и дома квестора, причем второй дом был больше, потому что квестор ведал запасами легиона, счетами, банком и похоронной конторой. Позади них было свободное пространство, достаточное для прохода отрядов. Еще одно открытое пространство перед домом командира служило местом сбора легионов. Математически все было так выверено, что каждый человек в лагере точно знал свое место. Такой же точно порядок был и в ночных лагерях на дорогах или в полевых лагерях, когда бой был неминуем. Даже животные знали, куда они должны идти.

Но этот лагерь был вдвое больше и занимал две квадратные мили, ибо помимо одиннадцатого легиона Лабиена в нем размещались две тысячи эдуйских конников, в распоряжении каждого из которых имелись две лошади, грум и плюс к тому мул. Животные находились в удобных зимних конюшнях, а две тысячи их хозяев жили в просторных домах.

Лагеря Лабиена всегда были неряшливы, как, собственно, и он сам, предпочитавший воздействовать на людей с помощью устрашения, а не уставной логики. Его не заботило, что из конюшен нерегулярно убирают навоз и что на улицах валяется мусор. Он также разрешал своим подчиненным содержать женщин, и Цезарь не противился этому, хотя и задыхался от вони, исходящей от шести тысяч животных и десяти тысяч немытых человеческих тел. Рим, не имея собственной кавалерии, вынужден был полагаться на рекрутов, не являющихся римскими гражданами. У них были свои законы, и им разрешалось поступать по-своему. Что в свою очередь означало, что пехоте римских граждан тоже разрешали держать женщин. Иначе возмущенные граждане скандалили бы с негражданами, и зимовка превратилась бы в кошмар.

И Цезарь все это терпел. Грязь и страх царили вокруг Тита Лабиена, но он был блестящий полководец. Никто не командовал кавалерией лучше его, разве что сам Цезарь, чьи обязанности генерала не позволяли ему вести кавалерию. Да и с пехотой Лабиен успешно справлялся. Очень ценный человек и отличный заместитель командира. Жаль, что он не мог укротить в себе дикаря. Его наказания настолько прославились, что Цезарь никогда не давал ему дважды один и тот же легион для длительного пребывания в лагере. Парни из одиннадцатого застонали, услышав, что должны зимовать вместе с Лабиеном, и теперь жили одной надеждой на то, что следующую зиму проведут с Фабием или Требонием, командирами строгими, но не спускавшими с легионеров три шкуры.