Коронованная распутница - Арсеньева Елена - Страница 13

– Господин пастор, – всхлипнула Марта, кладя на скамейку молитвенник и жалобно складывая руки, – я тут ни при чем, клянусь Господом!

– Не оскверняй его имя суесловием! – ужаснулся пастор Глюк и воздел грозный перст.

– Ну клянусь памятью моей покойной матушки… – начала сызнова Марта.

– Не отягощай ее светлой души своей второй ложью! – опять ужаснулся пастор Глюк и воздел второй грозный перст. – Вспомни, что у тебя было с теми драгунами! Неужели ты при этом не имела никаких нечистых помыслов?!

– Ну чем хотите, тем и поклянусь, – всхлипнула Марта. – А только не имела я никаких нечистых помыслов. Вы что ж думаете, я, когда иду на рынок, думаю про мужчин?! Нет, я думаю про капусту, которую мне велела купить фрау Глюк. Или про брюкву. Или про цыпленка. Иду и думаю только об этом. Но тут ко мне подходит один драгун…

Пастор Глюк покачал головой.

Марта торопливо поправилась:

– Я хотела сказать, два драгуна…

– Мне доподлинно известно, что их было три! – сухо произнес пастор Глюк и воздел третий перст.

– Третий появился уже гораздо позже, – виновато призналась Марта. – Уже потом. Но началось с одного. И это он обратил мои мысли ко греху и сделал мои помыслы нечистыми. А пока он не начал со мной говорить, я вообще думала только о капусте!!! Ну в чем же я виновата?!

– Иди в церковь, дочь моя, – устало промолвил пастор Глюк. – Иди и расскажи то, что ты рассказала мне, отцу нашему, Господу. И пусть тебе станет стыдно за те фиговые листки, которыми ты пытаешься прикрыть наготу своей грешной души.

Марта печально сделала книксен, а потом еще более печально побрела к церкви. Длинные светлые волосы спускались по спине до самой… хм…

Пастор Глюк проводил ее глазами и подумал, что Господь должен был все же подумать о будущем, прежде чем наделить эту девушку такой непристойной привлекательностью. По сути дела, он сам виноват в многочисленных грехах Марты!

– Это все дело рук дьявола, – раздался рядом женский голос. – Эти волосы и эта задница даны ей бесовским произволением!

Пастор Глюк поспешно осенил себя крестным знамением:

– Ты слишком строга к бедной девочке, Труди.

Его жена покачала головой, увенчанной белым накрахмаленным чепцом:

– Моя строгость – это единственное, что еще удерживает ее от окончательного падения. О, конечно-конечно, я понимаю, что мы дали слово ее умирающей матери и поклялись приглядеть за девочкой, но чем скорей мы выдадим ее замуж, тем будет лучше для нее. Или надо остричь ее наголо, чтобы избавить мужчин от непрестанного искушения.

Пастор Глюк поглядел на белый чепец жены и подумал, что, наверное, уже лет двадцать – то есть с тех пор, как они женаты, – он не видел Труди простоволосой (она и ночью спала в аккуратном чепчике, правда, не столь жестко накрахмаленном) и даже подзабыл, брюнетка она или блондинка, как Марта. Что касается э-э… задницы… он тоже не мог припомнить, была ли она у его жены. Наверное, была, на чем же иначе она сидела?! А впрочем, множество нижних накрахмаленных юбок с успехом заменяют оную часть тела. Вот глядя на Марту, сразу ясно, что юбки там совершенно ни при чем…

Пастор Глюк тяжело вздохнул и подумал, что жена, конечно, права. Надо поскорей сбыть Марту с рук, пока она не навлекла на дом пастора ужасного позора. С нее ведь станется привести любовника в свою спальню! Или вообще предаться греху на пороге кирхи!

Но за кого ее выдать? Надо хорошенько подумать, конечно…

Вдруг он увидел, что Марта забыла молитвенник на скамейке. Как же без него беседовать с Господом?

А может быть, она нарочно оставила молитвенник, а сама, не доходя до кирхи, улизнула на свидание с очередным драгуном?!

Или с двумя драгунами… Или даже с тремя!

Пастор подхватил святую книгу и зашагал к кирхе.

Дверь была приотворена. Ага, значит, Марта там. Зря он подумал о ней плохо…

Пастор чуть приотворил дверь.

Около святого престола девушки не было.

Пастор огляделся.

Кирха пуста? Куда же подевалась Марта?

Вдруг ему послышалась какая-то странная возня в темном углу. Шагнул туда – и на некоторое время застыл, не веря глазам своим, а потом закричал так громко, что еще неделю после этого у него саднило горло:

– Греховодники! Прекратите немедленно!

Ну это уж слишком… с него довольно… клятвы клятвами, но и его терпению есть предел!

Пастор Глюк зажмурился, чтобы не оскверниться зрелищем спущенных солдатских штанов и задранной женской юбки, и так, зажмурившись, произнес:

– Или ты сегодня же берешь Марту замуж, трубач Иоганн Крузе, или, клянусь именем отца нашего, Господа, я принародно уличу вас в вашем грехе и отлучу от церкви.

Эти двое, которые неуклюже возились, вставая, так и замерли.

– Замуж?! – испуганно простонала Марта.

– Жениться?! – испуганно простонал трубач Иоганн Крузе.

– Или анафема! – прогремел пастор Глюк, воздевая руку с зажатым в ней молитвенником.

– Я согласна, – всхлипнула Марта.

– Я согласен, – вздохнул Иоганн Крузе.

– А на свадьбу, – хрипло сказал пастор Глюк, – моя жена подарит тебе, Марта, накрахмаленный чепец и несколько нижних юбок.

Следует сказать, что ни чепец, ни те юбки ей впрок не пошли, даже не удалось их поносить, потому что, не успели они с Иоганном в ту ночь взойти на брачное ложе и предаться тому, что еще вчера считалось грехом смертным, незамолимым, а нынче сделалось благословляемым занятием для размножения и плодовитости, как прибежал посланный от командира полка и потребовал Иоганна в строй, трубить тревогу: русские войска внезапно подошли к самым стенам города и уже выкатывают пушки – вот-вот начнется обстрел. Иоганн на бегу вскочил в штаны, нахлобучил кивер, схватил под мышки мундир, сапогу, саблю, трубу – да и был таков. Поспешное его присоединение к гарнизону принесло, впрочем, немного проку: уже к вечеру город был захвачен, а молодая жена Иоганна Крузе в ту же ночь вместе с другими жителями, пытавшимися бежать из города, оказалась в плену у победителей.

На почтенную публику вроде пастора Глюка и его жены оные победители особого внимания не обратили: отобрали поклажу в качестве трофеев – да и отпустили восвояси. Марту же прижал к себе бравый сержант – благо девка слишком перепуганной не казалась и даже ради приличия не вздумала отбиваться, – да так, прижавши, и рухнул с ней на траву, а потом перекатился на солому под телегу, и не настало еще утро, как Марта Скавронская не раз, не два, не три и даже, может, не десять раз – подзабылось число за временем! – нарушила клятву верности, данную Иоганну Крузе только вчера.

Само собой, нарушила не по своей воле. Однако, следует признаться, она не была сильно против. Отныне она валялась с кем ни попадя на соломе и в кустах, таскалась с войском в повозке маркитантки, исправно исполняя свои обязанности жены полка и в ночной тишине, и под выстрелами, и под громом пушечных разрывов, ибо если у кого-то из солдат война вызывает полное оцепенение всего существа, то у некоторых, напротив, вместе с боевым духом поднималось и кое-что другое, а копившееся в душе и теле напряжение требовало немедленного облегчения. Вот такое облегчение и давала солдатикам Марта Скавронская, в замужестве Крузе (причем давала без всякого принуждения, с полным удовольствием и очень быстро стала всеобщей любимицей, к которой обращались за помощью чаще, чем к другим полковым девкам!). Это продолжалось до тех пор, пока ее не приметил однажды проезжавший мимо генерал Родион Христианович Боуэр.

Генерал тоже испытывал некий подъем духа и тела, а потому захотел поближе посмотреть на смуглянку, которая показалась ему хорошенькой. Офицер по его приказу отправился разыскивать Марту. Нашел, выволок ее из-под кустов, вернее из-под очередного мимолетного любовника, и поставил перед строем – босую, в одной помятой рубахе. Из другой одежды у нее в ту пору была только юбка, да, на беду, она осталась забытой в кустах.

Марта беспокоилась, что юбка потеряется – красивая, красная, суконная, с зелеными прошивками и черной бахромой. Точно так же Марта уже потеряла недавно теплую шаль, и теперь тряслась от вечернего холода, стоя перед полковым знаменем и выбирая из густых волос травинки и листья, а заодно почесываясь (валяли ее в дубовой роще, где земля была усыпана желудями, поэтому исцарапанная спина так и горела).