Опасный пациент - Крайтон Майкл - Страница 21

Некоторое время оба молчали. Бенсон смотрел на нее, она – на него. Ей хотелось дать Герхарду возможность сфокусировать телеобъектив, вмонтированный в потолок, и подготовить необходимое оборудование для стимуляции.

– Чем сегодня займемся? – спросил Бенсон.

– Мы хотим простимулировать ваши электроды, последовательно каждый, и посмотреть, что произойдет.

Он кивнул. Похоже, Бенсон воспринял это сообщение спокойно, но она уже научилась не доверять его спокойствию. Помолчав, он спросил:

– Будет больно?

– Нет.

– Ну и ладно. Поехали.

Герхард, восседая в соседней комнате на высоком табурете среди горящих зеленых датчиков, смотрел сквозь прозрачное стекло на Росс и Бенсона.

Рядом с ним стоял Ричардс. Он взял в руку микрофон, поднес к губам и тихо произнес:

– Серия стимуляций первая. Пациент Гарольд Бенсон. Одиннадцатое марта 1971 года.

Герхард посмотрел на четыре монитора перед собой. На одном мониторе высветилось изображение Бенсона крупным планом: во время сеанса стимуляции будет вестись видеозапись реакций пациента. Другой монитор высвечивал компьютерную схему сорока электродов – два параллельных ряда в мозговой ткани. По мере стимуляции каждого из сорока электродов соответствующая точка на мониторе начнет мерцать. Третий монитор показывал осциллограмму электрошока после его подачи. Диаграмма работы крошечного компьютера Бенсона изображалась на четвертом мониторе. Этот монитор тоже загорится во время стимуляций.

В соседнем помещении Росс говорила пациенту:

– Вы почувствуете различные ощущения. Некоторые из них, может быть, окажутся довольно приятными. Мы просим вас сообщить нам, что вы чувствуете. Хорошо?

Бенсон кивнул.

– Электрод один, пять милливольт, пять секунд, – скомандовал Ричардс и нажал кнопку. Компьютерная диаграмма показала, что цепь замкнулась, и электрический разряд побежал по сложной электронной паутине плечевого компьютера Бенсона. Ричардс и Герхард наблюдали за Бенсоном через односторонне прозрачное стекло.

– Занятно, – сказал Бенсон.

– Что? – спросила Росс.

– Ощущение…

– Вы можете его описать?

– Ну, это что-то вроде того, как ешь бутерброд с ветчиной.

– Вы любите бутерброды с ветчиной?

Бенсон пожал плечами.

– Не особенно.

– Вы голодны?

– Не особенно.

– Еще что-нибудь чувствуете?

– Нет. Только вкус бутерброда с ветчиной. – Он улыбнулся. – На куске ржаного хлеба.

Герхард, восседающий за контрольным пультом, кивнул. Первый электрод стимулировал воспоминания.

– Электрод номер два, пять милливольт, пять секунд, – сказал Ричардс.

– Мне надо в туалет, – заявил Бенсон.

– Это пройдет, – отозвалась Росс.

Герхард отвернулся от контрольного пульта, отпил кофе и продолжал наблюдать за собеседованием.

– Электрод номер три, пять милливольт, пять секунд.

Этот разряд не возымел на Бенсона никакого эффекта. Бенсон тихо рассказывал Росс об общественных туалетах в ресторанах, отелях и аэропортах.

– Попробуй еще, – сказал Герхард. – Добавь пять.

– Повторяю: электрод номер три, десять милливольт, пять секунд, – сказал Ричардс. На мониторе вспыхнула цепь, замкнутая на третий электрод. Опять нулевой эффект.

– Переходи к четвертому, – сказал Герхард и записал в тетрадь: "№ 1 – подавлен, память (бутербр, с ветчиной).

№ 2 – полн, мочевой пузырь № 3 – никаких субъективных изменений № 4 -…"

Он поставил тире и стал ждать. Проверка всех сорока электродов, похоже, займет порядочно времени, но ему было интересно наблюдать за происходящим. Хотя разные электроды производили поразительно различные действия, все же соседние электроды генерировали сходные ощущения. Это было неоспоримым доказательством плотности мозга, который кто-то однажды назвал самой сложной структурой познанной реальности. И ведь верно: в одном человеческом мозге втрое больше клеток, чем людей на земле. Такую плотность трудно себе вообразить. На раннем этапе работы в ЦНПИ Герхард добился у руководства разрешения рассечь человеческий мозг. Он корпел над ним несколько дней, обложившись нейроанатомическими учебниками. Для рассечения мозговой ткани он воспользовался традиционным инструментом – тупой деревянной палочкой, которой разгребал похожую на мягкий сыр серую массу. Он терпеливо и осторожно погружался все глубже и глубже и в итоге ничего не нашел. Мозг оказался не похож ни на печень, ни на легкие. Невооруженному глазу он представлялся однородным и неинтересным, не выдавая своей истинной роли в организме. Мозг был слишком тонким органом, слишком сложным. Слишком плотным.

– Электрод номер четыре, – диктовал Ричардс. – Пять милливольт, пять секунд.

В мозг пациента поступил разряд.

И тут Бенсон каким-то странным детским голоском произнес:

– Пожалуйста, дайте мне молока с печеньем.

– Это интересно, – сказал Герхард, наблюдая за реакцией.

Ричардс кивнул.

– Какой возраст, как думаешь?

– Лет пять-шесть, не больше.

Бенсон поговорил о печенье и потом стал рассказывать Росс про свой трехколесный велосипед. И на протяжении последующих нескольких минут он медленно, точно скиталец во времени, приближался к настоящему сквозь толщу лет. Наконец он опять стал взрослым, вспоминающим о своем детстве, а не пребывающим в прошлом ребенком.

– Мне всегда хотелось печенья, а она мне никогда не давала. Она говорила, что от печенья один вред, от него зубы болят.

– Можем продолжать, – сказал Герхард.

– Электрод номер пять, пять милливольт, пять секунд, – объявил Ричардс. Бенсон тревожно заерзал в своей каталке. Росс спросила, что его беспокоит. Бенсон ответил:

– Чуднoе какое-то ощущение.

– Какое?

– Не могу его описать. Точно наждачная бумага. Неприятно.

Герхард кивнул и записал:

«№ 5 – электрод потенциального припадка».

Иногда такое случалось. Время от времени оказывалось, что электрод может стимулировать припадок. Никто не мог понять причины этого – и Герхард полагал, что этого никому никогда не удастся понять. Мозг, считал он, не поддается рациональному постижению.

Работа над программами вроде «Джорджа» и «Марты» привела его к убеждению, что простые компьютерные команды могут приводить к сложному и непредсказуемому поведению. Верно и то, что запрограммированная машина могла превосходить способности программиста – это было ясно продемонстрировано в 1963 году, когда Артур Сэмюэльс из «Ай-Би-Эм» запрограммировал машину играть в шашки – и машина вскоре стала так хорошо играть, что обыграла самого Сэмюэльса.

Однако все эти эксперименты проводились с компьютерами, в которых цепей было не больше, чем в мозге муравья. Человеческий же мозг значительно превосходит муравьиный по сложности, и программирование человеческого мозга могло растянуться на многие десятилетия. Как можно было серьезно ожидать, что его можно познать?

Тут была также и философская проблема. Теорема Геделя: никакая система не может сама себя объяснить, и никакая машина не способна познать собственные действия. Самое большее, чего человеческий мозг, по убеждению Герхарда, мог добиться после многолетних усилий, – так это расшифровать мозг лягушки. Но человеческий мозг никогда не сумеет исчерпывающим образом расшифровать самое себя. Для этого необходим сверхчеловеческий мозг.

Герхард полагал, что когда-нибудь создадут такой компьютер, который сумеет разложить по полочкам миллиарды мозговых клеток и сотни миллиардов их взаимосвязей. Тогда-то наконец человек получит желаемую информацию. Но не человек выполнит эту работу – ее выполнит интеллект иного, более высокого порядка. И человеку, естественно, не будет дано узнать, как работал этот компьютер.

Вошел Моррис с чашкой кофе. Он отпил глоток и взглянул через стекло на Бенсона.

– Как он там?

– О'кей! – ответил Герхард.

– Электрод номер шесть, пять и пять, – продиктовал Ричардс.

В соседней комнате Бенсон никак не отреагировал. Он болтал с Росс об операции и о не покидающей его головной боли. Он держался спокойно: его явно ничего не беспокоило. Они повторили стимуляцию – и вновь в поведении Бенсона не произошло никаких изменений. Тогда они продолжили поиск.