Время любить - Козлов Вильям Федорович - Страница 51

– Я не читаю твои книги не потому, что ты плохо пишешь, просто твой голос звучит в моих ушах, раздражает…

– Спасибо за откровенность!

– Моей откровенности тебе сейчас с избытком хватит, – нервно хохотнула она. – Хватит на целый роман…

– Давай не будем задевать наши профессиональные дела, – попросил он.

– Мы с тобой вырастили детей, – в том же тоне говорила она. – Они на нас не могут быть в обиде: ни ты, ни я ничего для них не жалели… Ну а то, что они больше любят тебя, не моя вина. Как же, ты – яркая личность! Писатель!

– Я же тебя просил!

– Кто там у тебя есть, на это мне наплевать. Женишься ли ты или нет, – я думаю, что нет, – это мне тоже безразлично. Но я должна была подумать и о себе. Не оставаться же мне на старости лет соломенной вдовой? Дети – взрослые, не сегодня завтра разлетятся, обзаведутся собственными семьями. Андрей, по_моему, скоро женится. А мой бабий век недолог. Короче, милый муженек, я ухожу от тебя. Кажется, мне выпал последний шанс устроить свою жизнь… Еще немного – и будет поздно. У Федичева год назад умерла жена, недавно он сделал мне предложение. Ну, кто такой Федичев, надеюсь, тебе не надо говорить?

– У него борода синяя? – поинтересовался Казаков.

– Синяя? О чем ты? – непонимающе уставилась на него Ирина Тихоновна. На миг лицо ее стало растерянным. – Ты вечно шутишь! Если бы ты знал, как я ненавижу твои дурацкие шуточки!

– На роман это не потянет, даже на захудалую повесть, разве что на коротенький рассказ, – сказал Вадим Федорович, ругнув себя за то, что и сам коснулся своей профессиональной темы.

– С Андреем и Олей я уже переговорила: они остаются с тобой. В квартире я не нуждаюсь, у Федичева – прекрасная жилплощадь, у него и у меня – мастерские, так что твои квартирные интересы ничуть не пострадают… Впрочем, ты почти и не живешь в городе. О разводе я уже позаботилась: тебе нужно только подписать заявление. Надеюсь, ты не станешь чинить никаких препятствий?

– Я могу лишь поблагодарить тебя за активность и бурную деятельность, – помолчав, серьезно ответил он. – Не ты – я так бы до скончания века и жил между небом и землей.

– Это твое привычное состояние, – не удержалась и подковырнула Ирина Тихоновна. Она достала из сумочки сигареты в красивой красной коробке, цилиндрическую электронную зажигалку и закурила.

– Вроде бы ты раньше не курила? – удивился он, отводя руками дым от лица. Он сам не курил и не любил, когда рядом дымили другие.

Глаза Ирины Тихоновны вдруг повлажнели, нижняя губа мелко задрожала, но она справилась с собой и сквозь слезы ослепительно улыбнулась. Ее улыбку тоже показалась ему новой, незнакомой. Так натренированно улыбаются кинозвезды с экрана. Черт возьми; действительно, он помнил Ирину прежней, мягкой, уступчивой, скромной, а сейчас перед ним сидела решительная, напористая женщина, которая за свое бабье счастье готова глотку перегрызть! Когда все это пришло к ней? И от кого? Уж не от Федичева ли? Тогда они воистину достойная пара! Так круто повернуть свою судьбу может только человек с сильной волей. Помнится, когда он уезжал в Андреевку, Ирина заботливо сложила ему в сумку выглаженные рубашки, приготовила в дорогу еду, даже проводила до машины…

– Знаешь, что тебя ждет в будущем? – спокойно сказала она, выпуская голубой дым немного в сторону.

– Ко всему прочему ты еще стала и гадалкой? – усмехнулся он.

– Одиночество. Быть тебе до конца своей жизни одиноким бирюком, – безжалостно заявила она. – Тебе не нужна семья, дом, забота – ты все умеешь сам.

– Разве это плохо?

– Я ведь помню, каким ты был, когда мы познакомились у Вики Савицкой на даче: веселым, остроумным, компанейским… А потом твои романы, повести высосали тебя без остатка. Ты превратился в машину для написания книг. Я знаю, что твои книги нравятся людям, за ними гоняются, – наверное, тебе это льстит, – но ведь о тебе не пишут в газетах-журналах, у нас дома не было ни одного критика-литературоведа, кроме Ушкова… О тех, кто начинал вместе с тобой, уже книги написаны, лауреатами стали, а вокруг тебя заговор молчания. Ты почти не встречаешься с писателями, артистами, кинорежиссерами, а ведь многое решается при личном общении, за столом, в кругу друзей, а у тебя и друзей-то почти нет… Не делай такие глаза, есть у тебя один друг… замминистра! А что он сделал для тебя? Помог выпустить в Москве книгу в подарочном издании? Или несколько томов избранного? Как же, вы с ним на эту тему даже не разговариваете! Вы выше житейских благ, вас волнуют лишь проблемы мироздания… Ты, как волк в лесу, сидишь в своей Андреевке и пишешь, пишешь…

– Может, ты и права, – вздохнул он, удивляясь ее красноречию. Давно не слышал он от Ирины таких длинных речей.

– Права, дорогой, ой как права! Не умеешь ты жить. Ну и чего ты в конце концов добьешься? Умрешь, а потомки тебя прославят? Но другие-то, кто поумнее тебя, хотят красиво и богато жить сейчас, их мало волнует то, что будет потом…

– Потом для них ничего не будет, – прервал ее, задетый за живое, Вадим Федорович. – Всегда так было, есть и будет: одни живут сегодняшним днем, обжираются у своих кормушек, мнят себя классиками, а на поверку оказываются ничем, пустым местом. А другие сами себе творят памятник. И потомки будут как раз познавать нашу эпоху по их книгам, а не по конъюнктурным однодневкам раздутых мыльных пузырей!

– Нельзя быть таким гордым и самонадеянным, – вдруг сникла Ирина Тихоновна и тонкими пальцами с розовыми ногтями смяла длинный мундштук сигареты. – Все, Вадим, летит мимо тебя, а ты уже этого и не замечаешь…

– Я замечаю все, – резко сказал он. – Иначе грош цена была бы мне как писателю! Но я не хочу уподобляться телевизионным кликушам, никогда не унижусь до того, чтобы кому-то угождать, кланяться и ждать за это, как некрасовские крестьяне у парадного подъезда, милостей от барина…

– Что это на меня нашло? – кисло улыбнулась Ирина Тихоновна и даже провела ладонью по лбу. – Я учу, как жить, великого знатока нашей современной жизни! Непризнанного классика!

– Что еще ты хотела мне сказать? – холодно спросил Казаков. Ему надоело это бесполезное препирательство. И он тоже удивлялся: чего это на нее сегодня нашло?

– Ты не возражаешь, если я завтра увезу отсюда стереосистему «Сони»? – отводя глаза в сторону, спросила она. – У тебя все-таки остается машина.

– Бери из дома все, что хочешь, – равнодушно заметил он. Ему вдруг стало скучно; если до сей поры ее слова не то чтобы его больно ранили, но, по крайней мере, задевали за живое, то сейчас все скользило мимо.

– Оля будет против, но ты, пожалуйста, скажи ей, что с первого же гонорара купишь другую, более современную… Сейчас в моде такие переносные комбайны.

– Скажу…

– И еще одно… – Ирина Тихоновна замялась. – Ты не дашь мне четыре тысячи? Мы с Ильей решили поменять его «Москвич» на последнюю модель «Жигулей»? «Семерка», что ли? Ну, знаешь, такие, с пластмассовым бампером?

– Не знаю… Деньги я смогу тебе дать лишь после Нового года.

– Ну вот и все, – сказала она с явным облегчением. – Хорошо, что мы понимаем друг друга с полуслова… Я думаю, мы сможем остаться хорошими друзьями…

– Я так не думаю, – резко ответил он.

Она повертела пачку сигарет в руках, хотела закурить, но, взглянув на Вадима Федоровича, снова убрала ее в сумочку. Чай она так и не выпила, молча смотрела в окно, за которым колыхалась осенняя ленинградская ночь с тусклыми огнями за Фонтанкой. И он вдруг как бы по-новому увидел свою бывшую жену: женственность еще сохранилась в ее фигуре, осанке, но лицо приобрело новые, жесткие черты. Уголки губ опустились, отчего выражение круглого лица сделалось усталым, недовольным, в глазах появился не свойственный ей раньше холодный блеск. Былая женственная мягкость, которая больше всего привлекала Казакова в жене, уступила место мужскому волевому началу. Вспоминая Илью Федичева, стоявшего полураздетым, с подсвечником в руке на подоконнике в мастерской на Литейном, его отвислую безвольную нижнюю губу, женственную округлость расплывшейся фигуры, Вадим Федорович подумал, что в новой, по-видимому Ириной созданной, семье главой будет она сама. Это для Казакова был самый ненавистный тип семьи: глупая активная жена и муж-подкаблучник, смотрящий ей в рот…