Время любить - Козлов Вильям Федорович - Страница 106

Когда пришла сестра, Андрей рассказал ей о визите Зенина и предложении написать сценарий по повести «Афганский ветер».

– Никогда про такого не слышала, – заявила Оля. – Что он поставил?

Андрей назвал несколько запомнившихся со слов Михаила Борисовича кинофильмов, сказав, что это короткометражки.

– Что-то припоминаю, – сказала Оля. – Из области рекламы. Только Беззубов не даст твоему Зенину снимать художественный фильм. Ему это неинтересно.

– Как неинтересно? А тема? Актуальность фильма?

– Не будь наивным, Андрюша! – рассмеялась Оля. – Беззубов думает только о собственной выгоде. Плевать он хотел на тебя, тему, актуальность.

– Ты говоришь точь-в-точь как Зенин!

– Уж он наверняка знает, что там делается.

– Значит, ничего не получится?

– Ты не похож на человека, который дает взятки – отрезала сестра.

– Неужели нет честных кинорежиссеров?

– Есть, только им не дают работу такие, как Беззубов. У него своя компашка, которая отстегивает ему «бабки» за каждый фильм, он для них и старается. А твой Зенин, видно, не из его бражки. И главный редактор объединения с ним заодно.

– Мой! – возмутился Андрей. – Да я его сегодня впервые в жизни увидел и, может быть, больше никогда не увижу… – Он с насмешкой посмотрел на сестру: – «Отстегивают бабки»! Ты это у своей подружки Аси Цветковой научилась?

– Жизнь всему научит, – тоном умудренной женщины ответила Оля.

Только сейчас Андрей обратил внимание, что сестренка не в духе. Сумку бросила в прихожей на тумбочку, дубленку не повесила на плечики, а мохеровый полосатый шарф питоном свился в кольцо на полу. Лицо сестры было мрачным, блестящие карие глаза смотрели отчужденно, чуть подкрашенные губы кривила презрительная усмешка.

– Опять с Глебом поругалась? – полюбопытствовал брат.

– Он мне сделал предложение, – обронила сестра.

– Надо радоваться, а ты пришла мрачнее тучи.

– Почему вы, мужчины, считаете, что, сделав нам предложение, явили божескую милость? Мы должны прыгать от радости, кричать «Виват!» и в небо чепчики бросать?

– Потому что мужчина дарит вам не только себя, но и свою свободу, – улыбаясь, сказал Андрей.

– А мы, женщины, ничего вам не дарим? – наградила его насмешливым взглядом Оля. – Только берем?

– Когда свадьба?

– Никогда! – резко вырвалось у сестры. – Надо быть кретином, чтобы не понять: пока я не закончу институт, ни о каком замужестве не может быть и речи? Твоя Мария год пропустила? Не исключено, что пропустит и еще два, – у вас ведь наполеоновские замыслы насчет детей? С десяток запланировали?

– Мне не нравится, как ты разговариваешь, – заметил Андрей. – Слово «запланировали», по моему, здесь совсем неуместно.

– Я собираюсь стать артисткой, а не домохозяйкой, понимаешь ты это, дорогой братец? Дети меня свяжут по рукам и ногам. Я ничего не сумею сделать, а пока я молода и красива…

– Ты красива? – не удержался и съязвил он. Хотя надо было признать, что сестра сейчас действительно была необыкновенно красива: большие глаза с длинными ресницами блестят, движения тонких рук изящны, голова на высокой шее гордо откинута назад, волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам.

– А ты в этом сомневаешься? – зло сузила глаза Оля. – Пока я свободна, я распоряжаюсь собой. Глеб не очень-то одобряет то, что я выбрала профессию актрисы. Вы ведь, мужчины, хотите, чтобы жена всю жизнь играла только для вас одних.

– Я думал, ты Глеба приручила, – заметил Андрей. – Он смотрит в рот и будет делать все, что ты ему скажешь.

– В надежде, что потом-то уж свое наверстает! – возразила Оля.

Раздался звонок, Андрей открыл дверь, и в прихожую ворвался Патрик. Он с ходу бросился к Оле, стал повизгивать, прыгать, стараясь лизнуть в лицо. Он принес с собой запах зимы, снега, улицы.

– Я вечером опять с ним погуляю, ладно? – сказала соседская девочка, не чаявшая души в Патрике.

Это она сначала подкладывала под дверь целлофановые пакетики с остатками еды, а потом набралась смелости, позвонила в квартиру и попросила дать ей спаниельку погулять. Андрей дал. Девочке лет одиннадцать, у нее белые косички с лентами, курносый нос и большие голубые глаза. Долговязая, тонконогая, она так умоляюще смотрела на Андрея, что он не смог ей отказать. Девочку звали Наташей, и она уже давно познакомилась с Патриком во дворе.

– Вот кто настоящий друг, – заулыбалась сестра, гладя спаниельку. – Никогда не продаст и не изменит… – Девушка метнула быстрый взгляд на брата. – Нельзя же считать изменой, что он ушел от бывшего хозяина ко мне? Я говорю про того дядечку, у него еще смешная фамилия – Рикошетов, который совсем спился… К тебе он на улице не подходил?

– Пьяниц-то вроде бы меньше стало, – сказал Андрей. – Помнишь, сколько забулдыг ошивалось на дворе, пили в парадной, на детской площадке, а сейчас тихо.

– А мне хотелось бы еще раз увидеть Рикошетова, – сказала Оля. – Несчастный он человек… Почему, Андрей, умные люди тоже спиваются?

– Водке наплевать, умный ты или дурак, – ответил брат. – Я думаю, дурак пьет от невежества. Выпьет – ему море по колено: задирает людей, куражится, считает себя умнее всех, а умный человек пьет от слабости характера, нет у него сил остановиться. Знает, что губит себя, а бросить воли не хватает. Как говорится, хмель шумит – ум молчит. Вино с разумом не ладит; выпьешь много вина, так поубавится ума… В отличие от дурака, умный всегда подведет философию под свое пьянство: то семейные неурядицы, то нелады с начальством на работе, то жить скучно… А за всем этим одно – распущенность и слабость. Думаешь, меня не соблазняли выпить? Еще как! Многим очень не нравится, что ты не пьешь в компании, из кожи лезут, чтобы тебя уговорить… И уговаривают!

– Тебя же не уговорили?

– А сколько мне пришлось отбиваться? И в поездках на рефрижераторах, и на работе… Отвязались, когда поняли, что, как говорится, плетью обуха не перешибешь.

Патрик подбежал к Андрею, потыкался носом в колени, заглянул в глаза – и снова к Оле. Вежливый пес, никого не обойдет своим вниманием. Шелковистая шерсть на длинных ушах завивалась в тугие колечки, на светлой вытянутой морде с темно-коричневым носом топорщились редкие усы. Взгляд умный, всегда неизменно дружелюбный. Андрей тоже привык к псу. Когда садился за письменный стол, Патрик не подходил к нему, но стоило подняться, как он тут как тут. Заглядывает в глаза, тихонько поскуливает – мол, давай поиграем или сходим на улицу? Даже рваную тапку принесет и положит на колени. На кухне вспрыгивал на подоконник, укладывался там на коврик, положенный Олей, и подолгу задумчиво смотрел вниз, на улицу. Увидев собаку, оживлялся, вставал на лапы и, прижав лоб к стеклу, отрывисто лаял, но стоило кому-нибудь войти на кухню, как умолкал и ложился на свой коврик, всем своим видом показывая, что виноват, мол, не сдержался.

Оля вернулась из другой комнаты с потрепанным томиком и с выражением прочла:

– Это не русская поэзия, – заметил Андрей.

– Это – поэзия! – сказала Оля. – Настоящая поэзия. И написал эти стихи тысячу двести пятьдесят лет назад китайский поэт Ван Вэй. Это тебе не какой-нибудь Роботов!

– Мне Роботов тоже не нравится, – сказал Андрей.

– Когда он выступает по телевидению, я слышала, многие выключают телевизоры, – вставила Оля.

– В таком случае он весьма полезный поэт, – рассмеялся брат. – Экономит стране электроэнергию!

– Место его на поэтической свалке конъюнктурщиков и бездарей, – ввернула Оля.