Инкарцерон - Фишер Кэтрин - Страница 35

Вскрикнув, он отшатнулся, и почувствовал, что его локти стиснуты за спиной крепкими руками Кейро.

— Смотри, смотри, братец. Что ты видишь? Что там, Финн?

Не чувствуя под собой ног, Финн обмяк и свалился на палые листья. Аттия, отпихнув Кейро, поспешно налила воды и сунула чашку в руку лежащему. Финн осушил ее одним глотком и, закрыв глаза, уронил голову на руки. Его замутило и вырвало. Словно сквозь сон он слышал спорившие над ним голоса.

— …так с ним обращаться! Разве вы не видите, как ему плохо? — различил он, наконец, слова Аттии.

Кейро презрительно рассмеялся.

— Ему это нипочем. Он ведь провидец. И в видениях ему открывается то, что может быть нам полезно.

— Вам что, нет до него никакого дела?

Финн с трудом приподнял голову. Аттия стояла перед Кейро, сжав кулачки; глаза ее, еще недавно смотревшие взглядом побитой собаки, теперь метали молнии.

— Он мой побратим, — все с той же насмешливой ухмылкой ответил Кейро. — Конечно, мне есть до него дело.

— Как бы не так — тебе на всех наплевать, кроме себя самого. — Она повернулась к Гильдасу. — Хорош и ты, Мудрый. Ты…

Она осеклась — Гильдас не слушал ее. Опершись о ствол дерева, Книжник смотрел куда-то вдаль.

— Подойдите все, — негромко произнес он.

Кейро протянул Финну руку, и тот, пошатываясь, поднялся с земли. Подойдя к Гильдасу, они замерли, увидев то, что открылось ему.

Здесь лес оканчивался, дальше шла лишь голая, выжженная равнина. Пролегавшая по ней узкая дорога вела к высившемуся посреди равнины Городу. За его стенами теснились домики из разнородных листов металла. Крепостные башни и соединявшие их надстройки с бойницами, расположенные по верху стен, были выстроены из диковинного черного дерева, их крыши покрывали медные и оловянные листья.

И по всей длине дороги, единым шумным потоком, в крике, смехе и пении, пешком и на повозках, неся детей и гоня перед собой стада овец, к Городу двигались сотни людей.

Забравшись с ногами на сиденье, Клаудия читала записи с экрана блокнота — пока Элис спит. Карета, подпрыгивая на ухабах и дребезжа, мчалась мимо зеленых лесов и полей, принадлежащих Смотрителю. За окном клубилась пыль да летали назойливые мухи.

Меня зовут Грегор Бартлетт. Написанное здесь — моя исповедь, и я молю того, кому она попадет в руки, сохранить ее и использовать, когда придет время. Ибо свершена величайшая несправедливость, и я — единственный, кому известно о ней.

С юных лет я служил во дворце. Помогал в конюшне, был форейтором, потом меня взяли в покои. Сумев завоевать доверие монарших особ, я вскоре обрел вес и положение при дворе. Мне довелось быть камердинером при особе покойного короля, и я хорошо помню его первую жену — миловидную, хрупкую женщину, прибывшую из-за моря. Они поженились, когда оба были еще молоды. Когда родился старший сын короля, Джайлз, его поручили моим заботам. Я подыскивал ему кормилицу, отбирал нянек — для наследника не жалели ничего. Мальчик рос на моих глазах, и я полюбил его, как собственного сына. Это был счастливый, беззаботный мальчуган. Даже после того, как его мать умерла и король женился снова, принц жил в отдельном крыле дворца в окружении любимых игрушек и животных — собственного маленького двора. У меня не было своих детей, и Джайлз стал смыслом моей жизни — я говорю это от сердца.

Постепенно я стал замечать, что отец переменился к нему. Все реже и реже он приходил проведать сына. Тогда уже лежал в колыбели его младший брат, граф Каспар — визгливый младенец, над которым сюсюкали все придворные дамы. А рядом с королем восседала новая королева.

Сиа была и остается для всех загадкой. Никому не удалось проникнуть в ее душу. Рассказывают, что король встретил ее, проезжая однажды лесной дорогой. Выглянув в окно кареты, он увидел женщину, стоящую у перекрестка. Говорят, что как только он взглянул в ее глаза — я тоже видел их, они до странности бледны, — он уже не мог больше думать ни о чем другом. Король послал к тому месту гонцов, но женщина пропала. Он приказал обыскать все окрестные деревни и поместья, обратился ко всем знатным людям Королевства, суля награду тому, кто найдет ее, но все было напрасно. Однако через несколько недель, когда король прогуливался в дворцовом саду, он вновь увидел ее сидящей у фонтана.

Никто не знал, откуда она и кто ее родители. Сам я думаю, что она была чародейкой. Однако одно я знаю точно. Вскоре после того, как она разрешилась от бремени, я понял: она ненавидит Джайлза. Сиа никогда не обнаруживала ненависти перед королем или придворными, напротив, выказывала наследнику всяческое почтение, но я не сомневался в ее истинном отношении к пасынку.

Когда Джайлзу было семь, состоялась его помолвка с дочерью Смотрителя — заносчивой и высокомерной девчонкой. Однако принцу она, кажется, понравилась…

Клаудия улыбнулась и, покосившись на Элис, высунулась в окно. Позади ехала карета отца — наверное, и Эвиан был там же вместе с ним. Вернувшись к записям, она промотала текст дальше.

…чудесное празднество по случаю дня его рождения. Мы скользили в лодке по озеру, в темном небе сверкали звезды, и милый мальчик признался мне, как он счастлив. Никогда мне не забыть этих его слов.

Смерть отца сильно изменила его характер. Он стал избегать людей, сторонился танцев и забав. Много времени посвящал занятиям. Не знаю, опасался ли он происков мачехи — мне он, во всяком случае, ничего не говорил об этом.

Теперь я подхожу к окончанию моего рассказа. За день до несчастья с принцем я получил известие о болезни моей сестры, жившей в Касе. Я просил Джайлза позволить мне навестить ее; милый мальчик был искренне огорчен и настоял, чтобы я отвез ей сверток с лакомствами дворцовой кухни. Также он позаботился, чтобы для меня приготовили экипаж. Когда я уезжал, он махал мне рукой с лестницы. Тогда я видел его в последний раз.

Приехав, я нашел сестру совершенно здоровой. Она и понятия не имела, кто мог послать мне такое известие. Я вспомнил о королеве, и мое сердце сжалось от недоброго предчувствия. Но немедленному возвращению обратно воспротивился кучер — по его словам, кони слишком утомились. Возможно, он действовал по приказу королевы. Я давно уже не ездил верхом, но тут, оседлав взятую на постоялом дворе лошадь, пустился галопом. Всю ночь я скакал во весь опор. Не буду и пытаться описать мучения, терзавшие мою душу. Когда наконец я поднялся на холм, с которого открывался дворец со всей его тысячью шпилей, я увидел, что на каждом из них развевается черный флажок. Плохо помню, что произошло со мной потом.

Тело уложили на носилках в Зале совета. После того как все было готово, я попросил дозволения приблизиться к нему. Королева удовлетворила мою просьбу, прислав сопровождающего — секретаря Смотрителя, высокого, немногословного человека по имени Медликот…

От удивления Клаудия присвистнула, так что Элис, всхрапнув, повернулась во сне.

…Из последних сил я взобрался по ступеням. Мой дорогой мальчик лежал передо мной, прекрасный и после смерти. Глаза мне застилали слезы. Я наклонился для поцелуя.

И замер. О, они хорошо поработали над этим несчастным, кем бы он ни был. Юноша, лежавший передо мной, подходил и возрастом, и цветом лица, а лазерный корректор сделал все остальное. Но я видел ясно — это не Джайлз.

Кажется, я не смог сдержать радости. Счастливый смех вырвался из моей груди — остается только молить Бога, чтобы никто тогда не услышал его, не прознал об этом. Притворно разрыдавшись, я отпрянул от тела, разыгрывая сломленного, убитого горем старика. Но теперь я знал то, что королева и, вероятно, Смотритель, хотели бы сохранить в тайне — Джайлз жив.

И единственное место, куда его могли заточить — Инкарцерон.

Элис, пробормотав что-то, зевнула и открыла глаза.