Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 1

Вильям Козлов

Когда боги глухи

Часть первая

Четыре стороны света

Глава первая

1

Врач прикладывал к груди и спине щекочущую чашечку стетоскопа, заставлял глубоко дышать, задерживать дыхание, приседать, потом приник к левой стороне груди волосатым ухом и надолго замер в неудобной позе. Вадим Казаков, скосив глаза, видел коричневую бородавку на шее врача, на макушке обозначилась розовая плешь, кустики волос у майора медицинской службы Тарасова завивались на шее в маленькие кольца, от него пахло лекарствами и одеколоном «Шипр».

Вадим перевел взгляд на окно, до половины замазанное белой масляной краской. В госпитальном парке возвышались черные деревья, на ветках набухли почки, между голыми вершинами ярко синел кусок неба. На ветке липы трепыхался на ветру изодранный бумажный змей с хвостом из мочала. Внимание Вадима привлекла синица, сидевшая на обломанном суку и раскрывавшая клюв, – песни се не было слышно, но можно себе представить, как жизнерадостно заливается птица, зазывая к себе подружку…

Вадим вдруг вспомнил Люду Богданову, полную голубоглазую блондинку. Она носила длинную плиссированную юбку, телесного цвета капроновые чулки и блестящие резиновые боты. Люда была на шесть лет старше его, познакомились они в училище на танцах.

Старшина роты, увидев их в городе вместе, потом сказал, что она вовсю крутила любовь с Дьячковым, в прошлом году закончившим училище. В клуб приходили девушки, которые не прочь были выйти замуж за будущих летчиков, каждый выпуск уменьшал количество невест в Харькове, но вот голубоглазой Люде Богдановой пока не везло, старшина говорит, что она в клубе – ветеран, проводила три или четыре выпуска, и разлетелись соколами ее бывшие кавалеры!

– Где же ты, голубчик, подцепил этот чертов ревматизм? – оторвавшись от его груди, ворчливо спросил врач. Лицо его было недовольным, расплющенное ухо порозовело.

– Не помню, – ответил Вадим.

– Позволь тебе, голубчик, не поверить, – хмыкнул Тарасов.

Вадим прекрасно помнил ту страшную осеннюю ночь, когда каратели загнали их в Гнилое болото. Строчили автоматы; тяжко ухали снаряды; разбрызгивая вонючую жижу, визжали осколки мин, злобно лаяли овчарки, но даже они не решались лезть в холодную воду. В довершение всего над партизанским лагерем разгрузились пять немецких бомбардировщиков. Тогда погибло много людей, убило наповал осколком Василия Семенюка – отчаянного командира разведки партизанского отряда Дмитрия Андреевича Абросимова.

Вадим и Павел просидели по горло в ржавой воде не один час, уже не чувствуя холода. Потом три дня искали своих. Случилось это в октябре 1943 года, а в конце ноября в Андреевку вступили передовые отряды Красной Армии.

Невыносимая боль прихватила его на третий день после освобождения. Сначала заныла опухшая голень, потом боль перешла в коленный сустав, поднялась к бедру, температура подскочила до сорока, он искусал губы, чтобы не кричать от боли. Ефимья Андреевна поила его травяными настоями, закутывала в овчину, велела пластом лежать на голых горячих кирпичах жарко натопленной русской печки. И все-таки его положили в военный госпиталь в Климове. После лечения он надолго забыл про свой ревматизм. Медицинская комиссия при поступлении в авиационное училище не обнаружила ничего, и Вадим уже считал себя полностью здоровым человеком. И вот через пять лет, на последнем курсе, проклятая хвороба снова властно напомнила о себе. Ночью курсантов подняли по тревоге, моросил липкий холодный дождь. Одетые по-походному, с полной выкладкой, они сначала бежали вдоль железнодорожных путей, потом по команде ползли к холму. Шинели намокли, в сапогах хлюпало… На следующий день появилась боль в голени, потом в другой, скоро перебралась в коленный сустав…

– Придется тебя комиссовать, голубчик, – садясь за белый стол и открывая историю болезни, произнес врач. – У тебя наверняка был ревматизм, а это штука коварная! Спрячется куда-нибудь подальше и годами ждет своего часа… И обнаружить его очень трудно. Прошел же ты медкомиссию? Где то сильно простыл – ревматизм и дал себя знать. Полизал суставы, а потом укусил твое сердечко, голубчик. И заработал ты типичный ревмокардит. А знаешь, что это такое?..

Вадим его не слушал: страшное слово «комиссовать» потрясло его, лишило дара речи. Он смотрел в окно и вместо одной синицы видел две, три… Этой осенью ему присвоили бы звание лейтенанта ВВС! Он так мечтал стать летчиком! Закончил седьмой класс, сдал экзамены на «хорошо» и «отлично», спасибо Василисе Прекрасной – это она его подготовила для поступления в училище. И теперь все насмарку из-за какого-то дурацкого ревмокардита?! Да он почти здоров, правда, иногда по вечерам сердце жмет, но это быстро проходит. Перед поступлением в училище строгая медицинская комиссия ничего у него не обнаружила, – разумеется, про перенесенный ревматизм он врачам и не обмолвился.

– Я здоровый, – выдавил он.

– Не всем же быть летчиками? – Не глядя на него, Тарасов что-то быстро писал в историю болезни. – Если будешь следить за своим здоровьем, проживешь сто лет… Никто тебя в инвалиды не записывает, но с летным училищем тебе, голубчик, придется распрощаться. Да ты не паникуй, Вадим, столько прекрасных профессий на свете! Найдешь еще дело себе по душе.

Потом было несколько бессонных ночей на госпитальной койке, он изучил высокий побеленный потолок и, закрыв глаза, помнил, где на нем какая трещинка, полоска, выбоинка… Решение ВКК было категоричным: «В мирное время не годен к военной службе, в военное – ограниченно годен к нестроевой». И вот он с медицинской карточкой, демобилизационными документами, билетом до Андреевки стоит с Людой Богдановой на перроне под большими круглыми часами огромного харьковского вокзала.

Глаза у Люды грустные, ветер колышет ее плиссированную юбку, к резиновому боту прилепился ржавый прошлогодний листок.

– Не получилось из меня графа Монте-Кристо, придется переквалифицироваться в управдомы…

– Зачем в управдомы? – принимает его слова за чистую монету девушка. – Иди лучше в артисты.

– В артисты? – ошарашенно смотрит он на нее.

– Ты хорошо Есенина читаешь, – улыбается она. – У тебя выразительное лицо, приятная улыбка. Вот только нос толстоват. Может, еще открытки с твоим портретом будут в киосках продавать…

Когда-то в партизанском отряде под хоровую песню «Было у тещи семеро зятьев… Ванюшенька-душенька любимый был зятек…» Вадим чертом выскакивал в длинной красной, рубахе, подпоясанной веревкой, и начинал лихо отплясывать на полянке. Но когда вечерами запевали у костра в лесу, на него шикали: мол, не вылезай, фальшивишь… А петь ему нравилось. Бывало, Абросимов первым заводил песню, а остальные подхватывала. Где сейчас Павел? В Андреевке или тоже куда-нибудь подался? Он мечтал стать учителем, а Вадим уговаривал его вместе поступать в авиационное училище…

– Вадик, скажи, ты женился бы на мне? – спросила вдруг Люда.

– Нет, – рассеянно ответил тот, думая о своем.

Голубые глаза Богдановой потемнели от обиды, она секунду молчала, потом швырнула ему в лицо:

– Чего же ты тогда ходил ко мне? Слова красивые говорил? Все это вранье?

– Ты мне нравишься…

– Хоть бы из вежливости пригласил поехать с собой, – сказала она. – Конечно, я бы никуда не поехала, но…

– Я и сам, Людочка, не знаю, куда мне ехать, – вырвалось у него. – Или с милым рай и в шалаше?