Когда боги глухи - Козлов Вильям Федорович - Страница 2

– Моя подружка вышла замуж за курсанта вашего училища, пишет, что он уже капитан, у них родились двойняшки…

– А почему бы мне действительно на тебе не жениться? – произнес он, задумчиво глядя на нее.

– Женись, – смягчилась она. Видно, это слово магически подействовало на нее.

– Поедешь со мной в Андреевку?

– Куда-куда?

– Есть такой небольшой поселок, со всех сторон окруженный бором, там растут белые грибы, черника, малина… Наймусь в лесничество, будем жить на берегу синего озера, приручим лося, будем зимой на нем кататься…

– Из Харькова в какую-то Андреевку? – нахмурилась Люда. – Ты что, меня за дурочку принимаешь?

– Ты умная, Люда, – усмехнулся Вадим. – Плюнь на меня! Еще найдешь ты своего летчика и улетишь с ним аж на самые Курильские острова!

– Если бы ты был летчик… – мечтательно улыбнулась она. – Другая моя подруга, Варя, тоже вышла замуж за летчика.

– Летчик… воздушный извозчик! Знаешь, кем я буду?

– Знаю. Управдомом, – насмешливо отрезала Люда.

– Милиционером! – вдохновенно заявил он. – Буду дежурить в городских парках и выслеживать парочки, которые грешат на скамейках, буду безжалостно их штрафовать! Молодые люди должны венчаться в церкви, как говорит моя бабушка, и спать в постелях…

– Ты на что намекаешь? – холодно спросила Люда.

– А может, мне пойти в попы? – невинно заглянул ей в глаза Вадим. – Отпущу длинные волосы и бороду, стану венчать молодых, крестить в купели новорожденных, отпевать покойников… А ночью читать у гроба Библию и заучивать псалмы… – Он поднял глаза к небу: – Раба божья Людмила, ты веришь в господа бога?

– И я с этим человеком потеряла целый год! – с сожалением посмотрела на него девушка. – У тебя и на грош нет серьезности.

– Встань на колени, Людмила-аа-а, и я отпущу тебе грехи-и твои-и-и… Аминь!

– Ну и болтун! – Девушка бросила на него презрительный взгляд, потом повнимательнее взглянула на него: – Вадим, ты никак плачешь?

– Я? Плачу?! – неестественно громко рассмеялся он. – Пылинка от паровоза попала в глаз… Чтобы я плакал-рыдал? Такого никогда еще не бывало, женщина! Из меня, как из камня, слезу невозможно выдавить…

Он яростно тер рукавом зеленого кителя глаза, однако закушенная нижняя губа заметно дрожала, а глаза предательски блестели влагой.

– Я ни о чем не жалею, Вадим, – почуяв женским сердцем его дикую неустроенность и тоску, мягко заговорила девушка. – Мне было с тобой очень хорошо, весело… У тебя все еще устроится в жизни. Ты напишешь мне, да? Напишешь?

Высоко в небе прочертил кружевную белую полосу реактивный самолет. Вадим долго смотрел вверх, серебряный крестик исчез, растворился в глубокой синеве, а полоса ширилась, расползалась. Вдоль нее, медленно взмахивая крыльями, летел клин каких-то птиц, то ли гусей, то ли гагар.

– Ты хотела бы быть птицей? – взглянул на девушку Вадим. – Тебе когда-нибудь хотелось улететь далеко-далеко? Улететь и не возвращаться?

– Птицы ведь возвращаются…

– То птицы… – снова громко рассмеялся Вадим. – Птицы подчиняются своему инстинкту, а человек должен уметь подавлять первобытные инстинкты.. – Он перевел взгляд на медленно приближающийся по второму пути маневровый. – Как ты думаешь, кто сильнее – я или эта железная громадина?

И прежде чем девушка успела ответить, Вадим спрыгнул на пути, перебежал на второй путь и, широко расставив ноги в кирзовых сапогах, в упор уставился на заслоняюший всю перспективу локомотив.

– Вадим! – вскрикнула Люда, но он даже головы не повернул.

Зашипели тормоза, паровоз раз дернулся, другой и с лязгом остановился. Машинист, до половины высунувшись из будки, грозил кулаком и ругался, белый пар медленно окутывал переднюю часть паровоза, Вадима. Машинист уже спускался с подножки, когда Вадим ловко вспрыгнул на перрон, схватил девушку за руку и бегом увлек за вокзал. Люди оглядывались на них. У Люды было белое лицо, руки безвольно повисли.

– Ты сумасшедший, – придя в себя, сказала она. – Он мог раздавить тебя!

Он смотрел мимо нее и все еще видел приближающуюся лоснящуюся черную громаду паровоза, наклонную красную решетку перед передними колесами, струйки белого пара и блестящую фару у трубы. И еще врезалась в память длинноносая масленка, стоявшая в выемке у правого буфера.

– Страшно было? – заглядывала в глаза девушка.

– Что это на меня нашло? – растерянно проговорил Вадим. – Страшно, говоришь? Не знаю… Глупо это. И машиниста напугал…

– Вадим, а где твой чемодан?

– Чемодан? – непонимающе взглянул он на нее. – А это был не мой чемоданчик…

– Чей же?

– Вспомнил старую песню, – улыбнулся Вадим. – Где же мой чемодан с сухим пайком на три дня?

Они вернулись на перрон, к той самой скамейке, у которой стояли. Чемодана не было.

– Украли! – ахнула Люда. – Вот люди! Надо в милицию заявить.

– А вот и мой поезд, – кивнул на приближающийся пассажирский Вадим.

– Вот, возьми, – торопливо сунула ему в руку потертый кошелек девушка. – Тут немного, но на дорогу-то хватит.

– Если не найдешь своего летчика на земле или в небе, то приезжай ко мне в Андреевку, – сказал Вадим.

Лишь когда пассажирский тронулся, девушка вспомнила, что адрес не взяла. Она было бросилась вслед за уплывающим вагоном, но тут же остановилась, смахнула платком слезу, помахала рукой стоявшему рядом с проводницей Вадиму и прошептала:

– Прощай…

А он еще долго, выгнувшись дугой, свешивался со ступенек и что-то кричал, но ветер относил его голос в сторону, а нарастающий железный грохот все заглушал.

2

Вадим в сиреневой майке и сатиновых спортивных шароварах колол у сарая дрова. Водружал на широкий чурбак сосновую чурку и, размахнувшись колуном, раскалывал ее, как ядреный орех. Когда получалось с первого раза, он улыбался, если же колун увязал в неподатливой древесине, чертыхался и бил кулаком по топорищу, высвобождая его. Черные волосы Вадима спустились на высокий влажный лоб, светло-серые глаза с зеленоватым ободком блестели. Ему нравилось колоть дрова, слушать, как со звоном разлетаются от мощного удара поленья, вдыхать терпкий запах сырой древесины.

Утреннее солнце ярко светило, но было еще прохладно. В двух скворечниках поселились скворцы, они то и дело озабоченно улетали и скоро возвращались, принося в новые домики, прибитые к липам у забора, сухие травинки, перышки. Вадим, как только приехал в Андреевку, первым делом сколотил скворечники – об этом он подумывал в военном госпитале, слушая на железной койке скворчиные песни.

Вадим Казаков принадлежал к породе тех счастливых людей, которые не умеют подолгу терзаться и расстраиваться. Не любил он и паниковать. Он мечтал стать летчиком еще там, в партизанском отряде. Для него был праздником каждый прилет самолета с Большой земли. Мальчишка не отходил от пилота, ловил каждое слово. Ему казалось, что это люди особенные.

Живя в землянке, Вадим очень тосковал по свободе, простору. А что может быть свободнее и просторнее чистого неба?..

Потом Харьков, авиационное училище, первые прыжки с парашютом, строевая и караульная службы, краткосрочные увольнительные в город, когда курсанты зубным порошком начищали бляхи ремней и латунные пуговицы. А каким франтом в летной форме приезжал он к родителям в Великополь!..

Еще в госпитале он стал внушать себе, что жизнь не кончается, верно говорит врач, что на свете много разных профессий. Неужели он себя не найдет на «гражданке»? Помогали книги, которые он залпом прочитывал, вспоминался партизанский отряд, где приходилось каждый день рисковать жизнью. Тогда не думалось о смерти, хотелось дождаться победы и увидеть над головой чистое солнечное небо без гула моторов бомбардировщиков, белых вспышек зенитных снарядов, багрового зарева над бором, где грохотала артиллерия. «Гражданка»… Это значит не вскакивать чуть свет по команде дневального, не становиться в строй, не отдавать честь офицерам, не стоять с автоматом в карауле.