Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 98

Хорошим утешением тех дней был телефонный звонок Рафаэля Эскалоны, автора песен, которые пели и продолжают петь в этой стороне света. Барранкилья была жизненным центром из-за частого прохода хугларов с аккордеонами, которых мы знали по праздникам в Аракатаке, и благодаря их интенсивной популяризации в передачах Карибского побережья. Одним тогда очень знаменитым певцом был Гильермо Буитраго, который кичился тем, что следит за развитием событий Провинции. Другим очень известным был Крессенсио Сальседо, босой индеец, который стоял на углу ресторана «Американа». Он пел незатейливые песни сбора урожая, свои и чужие, голосом, в котором было что-то жестяное, но с искусством очень своеобразным, которое его выделило среди уличной толпы Сан Блас. Добрую часть моей первой молодости я провел, стоя рядом с ним, даже не приветствуя его. не показываясь ему на глаза, а лишь стараясь выучить наизусть его обширный репертуар.

Наивысший момент этой страсти пришелся на ее кульминацию в один из сонных дней, когда меня прервал телефон в тот момент, когда я писал «Ла Хирафу». Какой-то голос, похожий на те, что я много знал в детстве, приветствовал меня без предварительных вежливых формул:

— Как жизнь, брат? Это Рафаэль Эскалона.

Через пять минут мы встретились в отдельном кабинете кафе «Рома», чтобы завязать дружбу на всю жизнь. Мы с трудом закончили приветствия, потому что я начал нещадно эксплуатировать Эскалону, чтобы он спел мне свои последние песни. Легкие стихи с очень низким и размеренным голосом он аккомпанировал себе, стуча пальцами по столу. Народная поэзия наших земель прогуливалась в новой одежде в каждой строфе. «Я дарю тебе незабудок букет, чтобы ты поняла их смысл», — пел он. Со своей стороны я показал ему, что знал наизусть лучшие песни его страны, усвоенные еще в младенческом возрасте из бурной реки устного фольклора. Но больше всего его удивило, что я говорил ему о Провинции, словно я ее знал.

Несколькими днями ранее Эскалона ездил на автобусе из Вильянуевы в Вальедупар и в это время сочинял в голове музыку и слова новой песни для карнавалов в следующее воскресенье. Это его искусный метод, поскольку он не умел записывать музыку и играть на каком-либо инструменте. В одном из промежуточных населенных пунктов в автобус сел один из бесчисленных трубадуров в абарках и с аккордеоном, которые исходили весь край, чтобы петь от ярмарки к ярмарке. Эскалона посадил его рядом с собой и спел ему на ухо две единственные заключительные строфы из своей новой песни.

Хуглар сошел счастливый в Вильянуеве, и Эскалона продолжил путь в автобусе до Вальедупара, где вынужден был улечься в постель в поту от температуры сорок градусов от обычной простуды. Через три дня был воскресный карнавал, и незавершенная песня, которую Эскалона спел по секрету случайному другу, сметала всю новую и старую музыку от Вальедупара и до Кабо дэ ла Белы. И только он знал, кто ее распространил, пока его лихорадило во время карнавала, и кто дал ей название: «Старуха Сара».

История внушает доверие, но не редка в краю и в касте, где самое естественное — это самое удивительное. Аккордеон, который не был распространенным инструментом в Колумбии, был популярен в провинции Вальедупар, возможно, завезли его из Арубы и Курасао. Во время Второй мировой войны прервался импорт из Германии, и те, кто уже находился в Провинции, выживали благодаря заботам местных собственников. Одним из них был Леандро Диас, плотник, который был не только гениальным композитором и мастером аккордеона, но и единственным, кто умел чинить их, пока длилась война, несмотря на то что был слепым от рождения. Образ жизни этих самых хугларов — это распевать, блуждая из города в город, об интересных и простых событиях повседневной истории, на религиозных или языческих праздниках, и особенно разгуле карнавала. Случай Рафаэля Эскалоны был особый. Сын полковника Клементе Эскалоны, племянник знаменитого епископа Селедона, бакалавр лицея Санта-Марты, который носит ее имя, начал сочинять с раннего детского возраста, к позору семьи, которая относилась к песням с аккордеоном как к ремеслу мастерового. Он был не единственным хугларом со степенью бакалавра, но одним из немногих, кто умел читать и писать в те времена, человеком самым гордым и влюбчивым из всех, когда-либо существовавших. Но он не будет последним: сейчас они есть на сто процентов, и каждый раз все более молодые. Билл Клинтон это тоже понял в последние дни своего президентства, когда услышал группу детей из начальной школы, которые приехали из Провинции спеть для него в Белом доме.

В те счастливые дни я случайно встретил Мерседес Барчу, дочь аптекаря из Сукре, которой я предлагал жениться с тринадцати лет. И она приняла мое приглашение на воскресные танцы в гостинице «Прадо». И только тогда я узнал, что она переехала в Барранкилью со своей семьей из-за политической ситуации, каждый раз более угнетающей.

Деметрио, ее отец, был заметным либералом, который не испугался первых угроз, когда усилились преследования и социальное бесчестье пасквилей. Тем не менее под давлением родных он завершил свои немногочисленные дела в Сукре и оборудовал аптеку в Барранкилье, в пределах гостиницы «Прадо». И хотя он был по возрасту как мой отец, он поддерживал со мной всегда юношескую дружбу, которую мы привыкли подогревать в таверне напротив и заканчивали не раз в каторжных попойках всей группой в «Терсер Омбре». Мерседес училась тогда в Медельине и приезжала только на рождественские каникулы. Она всегда была со мной веселой и любезной, но обладала талантом фокусника уходить от вопросов и ответов и ничего не уточняла. Я вынужден был принять это как стратегию более милосердную, чем равнодушие или отказ, и смирялся с тем, что я встречался с ее отцом и друзьями в таверне напротив. Если он смутно видел мой интерес в том жадном времяпрепровождении, это было из-за тайны лучше хранимой, чем тайны за все первые двадцать веков христианства. В нескольких ситуациях я хвалился фразой, на которую она сослалась в Сукре во время наших первых танцев: «Мой папа говорит, что еще не родился тот принц, который женится на мне». Я также не знал, думала ли она так, или она вела себя, словно верила в это, вплоть до кануна того Рождества, когда согласилась встретиться со мной в следующее воскресенье на утренних танцах в гостинице «Прадо». Я настолько суеверен, что приписал ее решение прическе и усам артиста, которые мне сделал парикмахер, и костюму из грубого холста и шелковому галстуку, купленным по случаю на торгах у турок. Я был уверен, что она придет со своим отцом, как ходила везде, и пригласил также мою родную сестру Аиду Росу, которая проводила свои каникулы со мной. Но Мерседес явилась одна и танцевала свободно и с такой иронией, что любое серьезное предложение казалось ей забавным. В тот день началась незабываемая пора моего приятеля Пачо Галана, прославленного создателя «Мерекумбе», который танцевал многие годы и стал символом карибских мотивов, все еще живых. Она танцевала очень хорошо под модную музыку и использовала свое мастерство, чтобы с волшебными уловками избегать предложения, с которым я ее преследовал. Мне кажется, что ее тактика была заставить меня поверить, что она меня не воспринимает серьезно, но с таким лукавством, что я всегда находил способ идти вперед.

В двенадцать часов ровно она вдруг испугалась и оставила меня стоять посередине помещения, не захотела, чтобы я проводил ее даже до двери. Моей сестре это показалось таким странным, что в любом случае она себя почувствовала виноватой, и все еще я себя спрашиваю, не имел ли связи этот случай с ее внезапным решением уйти в монастырь салезианок в Медельине. Мерседес и я с того дня в конце концов придумали личные правила поведения, согласно которым мы все понимали, даже не смотря друг на друга.

Новости о ней я получил через месяц, 22 января следующего года, в скупом послании, которое мне оставили в «Эль Эральдо»: «Убили Кайетано». Для нас это могло означать только одно: Кайетано Хентиле, наш друг из Сукре, врач, мгновенно приходивший на помощь, вдохновенный танцор и любитель многих ремесел.