Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 95

Я должен был поменять название произведения «Дом» — настолько хорошо известное среди моих друзей, — потому что оно не имело ничего общего с моим новым романом, но я совершил ошибку, отметив в школьной тетради названия, которые мне пришли в голову, пока я писал, и у меня получилось больше восьмидесяти. Наконец я нашел его, не ища, в уже почти законченной первой версии, когда я уступил искушению написать авторский пролог. Название мгновенно возникло в голове, как самое надменное и в то же время сострадательное, которым моя бабушка, со своими следами былого аристократизма, окрестила суматоху «Юнайтед фрут компани»: «Палая листва».

Авторы, которые меня подстегнули еще больше к написанию романа, — были североамериканские романисты, в основном те, которых мне прислали в Сукре друзья из Барранкильи. Особенно благодаря сходству каждого характера, которые я встречал в культурах глубокого юга и особенностей Карибского побережья, с которым я имею абсолютную тождественность, основную и незаменимую в формировании меня как человека и писателя. После этих осознаний я начал читать как подлинный кустарный романист, не только ради удовольствия, но из ненасытного любопытства открыть, как написаны книги мудрых людей.

Я прочитал их сначала справа налево, затем наоборот и подверг их своего рода хирургическому потрошению до тех пор, пока не проник в наиболее скрытные тайны их устройства. Именно поэтому моя библиотека не была никогда больше, чем инструментом для работы, где я могу немедленно сверить главу Достоевского, или уточнить сведения об эпилепсии Юлия Цезаря, или узнать об устройстве карбюратора автомобиля. У меня также есть учебник по совершению идеальных убийств, если в них будет нуждаться какой-то из моих беспомощных персонажей. А в остальном мои друзья меня направляли в моем чтении и предоставляли мне книги, которые я должен был прочитать в данный момент, друзья предпринимали безжалостную вычитку моих оригиналов до момента их публикации.

Ко мне пришло новое знание меня самого, и проект «Кроники» в конце концов дал крылья. Наш моральный дух был настолько высок, что, несмотря на непреодолимые препятствия, мы пришли к тому, что имели собственные бюро на четвертом этаже без лифта, среди возгласов торговок и автобусов, движущихся без правил, улицы Сан Блас, которая была бурлящей ярмаркой с раннего утра и до семи часов вечера. Мы едва помещались. И все еще не установили телефон, кондиционер был несбыточной фантазией, которая могла нам стоить больше, чем еженедельник, но Фуэнмайор уже нашел время наполнить офис своими разобранными энциклопедиями, вырезками из прессы на всех языках мира и знаменитыми учебниками по редким специальностям. На его письменном столе директора стояла эпохальная машинка «Ундервуд», которую он отвоевал с большим риском для своей жизни в пожаре одного посольства и которая сегодня — гордость «Романтического музея» Барранкильи.

Еще один письменный стол занимал я, с машинкой, одолженной в «Эль Эральдо» в моем новом качестве главного редактора. Также был стол для рисования для Алехандро Обрегона, Орландо Герры и Альфонсо Мело, трех знаменитых художников, которые в здравом уме согласились бесплатно иллюстрировать наше совместное творчество и так это делали, сначала из-за врожденного благородства, а в конце — потому что у нас не было ни одного свободного сентаво даже для нас самих. Фотографом, самым верным и жертвенным, был Кике Скопелл.

Кроме работы в редакции, которая имела название такое же, как название моей рубрики, моим делом было также следить за процессом монтажа и ассистировать корректору, несмотря на мою голландскую орфографию. Поскольку я сохранял с «Эль Эральдо» мое соглашение продолжать «Эль Хирафу», у меня не было много времени для регулярного сотрудничества в «Кронике». Если время было, то, в свою очередь, чтобы писать мои рассказы в мертвые утренние часы.

Альфонсо, специалист во всех жанрах, положил груз своей веры на алтарь полицейских рассказов, к которым имел всепоглощающую страсть. Он их переводил или отбирал, а я их подвергал процессу формального упрощения, которое пригодилось мне и для моего ремесла. Оно заключалось в том, чтобы экономить пространство удалением не только неподходящих слов, но и лишних фактов, не трогая самой их сути, не задевая их способности убеждать. То есть исключать все, что могло быть лишним в оперативном жанре, в котором каждое слово должно бы отвечать за всю структуру. Это было одно из самых полезных упражнений для изучения техники написания рассказов.

Вечным источником спасения была стойкость Альфонсо Фуэнмайора, за которым никогда не признавали достоинств делового человека, и он ввязался в наше предприятие с упорством, превышающим его силы, от которого он постоянно старался избавиться с помощью ужасного чувства юмора. Он делал все, от написания острых статей до менее полезных заметок, с тем же упорством, с которым он добывал рекламу, невообразимые кредиты и эксклюзивные произведения соавторов издания. Но это были бесплодные приношения. Когда уличные продавцы газет возвращались с таким же количеством экземпляров, которые унесли, чтобы продать, мы пытались лично распространять их в любимых тавернах, начиная от «Эль Терсер Омбре» и заканчивая угрюмыми тавернами речного порта, где скудную прибыль вынуждены были получать в этиловом эквиваленте.

Одним из более аккуратных сотрудников и, без сомнения, самым начитанным оказался Вате Осио. С первого же номера «Кроники» у него никогда не было провалов, и его «Дневник одной машинистки» под псевдонимом Долли Мело в конце концов завоевал сердца читателей. Никто не мог поверить, что столько разных дел будут выполняться с таким изяществом одним и тем же человеком.

Боб Прието мог воспрепятствовать крушению «Кроники» с помощью какой-нибудь медицинской или художественной находки Средних веков. Но что касается работы, у него было четкое правило: нет оплаты — нет продукта. Очень скоро, разумеется, и с болью в наших душах, он перестал с нами работать.

От Хулио Марии Сантодоминго мы добились публикации четырех загадочных рассказов, написанных по-английски, которые Альфонсо перевел с волнением ловца стрекоз в рощах его необычных словарей и которые Алехандро Обрегон проиллюстрировал с изысканностью большого художника. Но Хулио Мария много путешествовал и в таких противоположных направлениях, что стал невидимым участником газеты. И только Альфонсо Фуэнмайор знал, где найти его, и выдавал нам его с вызывающей тревогу фразой:

— Каждый раз как я вижу, что летит самолет, думаю, что там летит Хулио Мария Сантодоминго.

Остальные были случайными сотрудниками, поддерживающими наше состояние беспокойства только в последние минуты перед закрытием или оплаты.

Богота встретила нас как равных, но никто из полезных друзей не сделал усилий никакого рода, чтобы удержать еженедельник на плаву. За исключением Хорхе Саламеи, который понимал сходство своего издания и нашего, и предложил нам соглашение об обменах материалами, которое дало хорошие результаты. Но я думаю, что в действительности никто не оценил то, что «Кроника» уже была чудом. Издательский совет включал шестнадцать членов, выбранных нами в соответствии с признанными заслугами каждого, и все были реальными людьми, но настолько занятыми, что можно было сомневаться в их существовании.

Побочное значение «Кроники» для меня заключалось в том, что она вынудила меня писать рассказы на скорую руку к сроку, чтобы заполнять непредвиденные пустоты, тревожась что ее придется закрыть. Я сидел за машинкой, пока линотиписты и наборщики делали свое дело, и изобретал из ничего рассказ размером, соответствующим свободному месту. Так я написал «Про то, как Натанаэль наносит визиты», который устранил насущную проблему на рассвете, и «Глаза голубой собаки» пять недель спустя.

Первый из этих двух рассказов был началом серии с одним и тем же персонажем, чье имя я взял без разрешения у Андре Жида. Позже я написал «Конец Натанаэля», чтобы спасти газету в последний момент в другой раз. Оба составили часть серии из шести рассказов, которые я упрятал в архив, когда понял, что они не имели со мной ничего общего. Из тех, что у меня остались не полностью, помню один без малейшей мысли о его содержании: «Про то, как Натанаэль одевается невестой». Персонаж я выдумал, он не основывался на собственных или чужих переживаниях, и я не могу представить, как мог быть у меня рассказ на такую сомнительную тему. Натанаэль, одним словом, был литературным риском без человеческого интереса. Следует хорошо помнить об этих бедствиях, дабы не забывать, что персонаж не придумывается на пустом месте, как я захотел это сделать с Натанаэлем. К счастью, воображение не дало мне уйти так далеко от себя самого, а кроме того, я также был убежден, что литературная работа должна оплачиваться столь хорошо, как кладка кирпичей, и если мы платили хорошо печатникам, то с большим основанием нужно платить писателям.