Жить, чтобы рассказывать о жизни - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 78

Мы с братом, неисправимые жертвы семейной мании, страха за близких, боялись, что наша мать может истолковать новость как акт милосердия друзей, которые готовили ее к худшему.

Мы не намного ошиблись. В первую же ночь матери приснилось, что два ее старших сына во время беспорядков утонули в море крови. Ночной кошмар, наверное, был настолько убедительным, что, когда до нее дошли достоверные известия другими путями, она решила, что никто из нас никогда больше не вернется в Боготу, даже если дома нам грозит голодная смерть. Решение, вероятно, было окончательным, потому что единственным приказом, который нам дали родители в первой же телеграмме, был приказ вернуться немедленно в Сукре и там определиться с будущим.

В напряженном ожидании несколько однокурсников живописали мне возможность продолжить обучение в Картахене де Индиас, полагая, что Богота придет в себя от разрушений, но боготинцы никогда не придут в себя от ужаса и страха массовых убийств. Университет Картахены существовал несколько сотен лет и обладал таким же престижем, как и исторические останки, и имел юридический факультет по правам человека, где мои плохие оценки из Национального университета приняли бы как хорошие.

Я не хотел отвергать эту идею, не обдумав ее сначала, и рассказывать о ней родителям, пока я не проверю ее на собственной шкуре. Я им объявил только, что прилечу в Сукре на самолете из Картахены, потому что плыть по реке Магдалена из-за войны было бы самоубийством. Луис Энрике со своей стороны объявил им, что уедет искать работу в Барранкилью сразу, как только уладит дела со своими хозяевами в Боготе.

В любом случае я знал, что не буду адвокатом нигде. Я только хотел выиграть немного времени, чтобы доставить удовольствие родителям, и Картахена могла стать хорошим промежуточным пунктом, чтобы подумать. Но мне никогда не приходило в голову, что такой рациональный расчет приведет меня к тому, что я услышу провидение и приму единственно верное решение для моей дальнейшей жизни.

Добыть в те дни пять билетов в один самолет на любое направление на побережье было подвигом, который совершил мой брат. Простояв в бесконечных и опасных очередях и пробегав целый день из одного конца аэропорта, работающего в экстренном режиме, в другой, он нашел пять мест на три разных самолета в невероятное время, среди выстрелов и взрывов. Нам с братом подтвердили наконец два места в один самолет на Барранкилью, но в последний момент мы вылетели разными рейсами. У моросящего дождя и тумана, которые не прекращались в Боготе с прошлой пятницы, был неприятный запах пыли и разложения. По пути из дома в аэропорт нас допросили на двух военных, поставленных подряд контрольно-пропускных пунктах, солдаты на которых были охвачены ужасом.

На втором пункте нас бросили на землю и заставили лечь из-за взрыва, вызванного обстрелом тяжелым оружием, спровоцировавшим утечку промышленного газа. Нам вместе с другими пассажирами один солдат поведал о своем несчастье, которое заключалось в том, что он находится в охране уже в течение трех дней без смены и без боеприпасов. Все боеприпасы были отправлены в город.

Мы едва осмеливались говорить с тех пор, как нас задержали, а ужас солдат нас добил. Тем не менее после формальных процедур установления личности и наших намерений мы утешились, зная, что больше не будет контрольно-пропускных пунктов, пока нас не возьмут на борт. В ожидании я выкурил только две сигареты из трех, что кто-то мне дал из милосердия, и я оставил в запас одну, чтобы перебить страх полета.

Так как телефонной связи не было, объявления о рейсах и другие изменения на различных пунктах узнавались с помощью военных курьеров на мотоциклах. В восемь часов утра позвали группу пассажиров, чтобы немедленно отправиться в Барранкилью на самолете, но это был не мой рейс. Затем я узнал, что другие три наши группы, среди которых оказался мой брат, улетели с другого поста.

Одинокое ожидание явилось уже лошадиной дозой для моего врожденного страха летать, к тому же в час, когда я садился в самолет, небо нахмурилось, и раздались раскаты грома. Кроме всего, трап от нашего самолета отвезли к другому, и двум солдатам пришлось помочь мне подняться на борт по строительной лестнице.

В том же аэропорту и в тот же час, как он рассказал мне годы спустя, Фидель Кастро садился на другой самолет, груженный быками для корриды, который вылетал в Гавану.

К счастью или несчастью, моим самолетом был DC-3 с запахом свежей краски и смазочных материалов, без индивидуального освещения и настроенной вентиляции в пассажирской кабине. Он предназначался для военных транспортировок, и вместо сидений, по три в ряду, были две продольные скамейки из обычных досок, хорошо прикрепленных к полу.

Всем моим багажом были дорожный холщовый узел с двумя или тремя сменами грязного белья, книги поэзии и остатки литературных приложений, которые моему брату Луису Энрике удалось спасти. Пассажиры сидели друг напротив друга от кабины пилота до хвоста. Ремнями безопасности служили два корабельных каната из волокна агавы, которые были будто два общих длинных ремня безопасности для каждой стороны. Самым мучительным для меня было то, что как только я зажег единственную сигарету, оставленную про запас, чтобы пережить полет, пилот в комбинезоне объявил нам из кабины, что запрещено курить, потому что цистерны с топливом находятся у нас в ногах под досками. Это были три бесконечных часа полета.

Когда мы прилетели в Барранкилью, потоп апрельских дождей волоком тащил по течению дома, в которых в кроватях задыхались лежачие больные, по улицам. Я надеялся, что дождь перестанет лить в аэропорту, находящемся в полном беспорядке из-за потопа, и мне с трудом удалось выяснить, что самолет моего брата и двух его спутников прибыл вовремя, но все трое поспешили покинуть здание аэропорта до первых раскатов грома очередного ливня.

Мне понадобилось еще три часа, чтобы добраться до агентства путешествий, и я упустил последний автобус, который ушел в Картахену по досрочному расписанию на случай бури. Я не тревожился, потому что думал, что туда приехал мой брат, но меня пугала мысль провести ночь без денег в Барранкилье.

Наконец благодаря Хосе Фаленсии я нашел нежданное пристанище в доме прекрасных сестер Усе и Лили Альбар-расин и через три дня уехал в Картахену на хромом автобусе из почтового агентства. Мой брат Луис Энрике находился в ожидании работы в Барранкилье. У меня оставалось не более восьми песо, но Хосе Фаленсия обещал мне привезти еще немного ночью. В автобусе не было пространства даже для того, чтобы стоять, но водитель позволил ехать трем пассажирам на крыше и сидеть там на своих пожитках за четверть цены. Именно в такой странной ситуации, под прямым солнцем, я осознал, что 9 апреля 1948 года в Колумбии начался XX век.

6

Вконце целого дня смертельной тряски по автомобильной дороге автобус почтового агентства испустил последний вздох и увяз в затопленных зловонных мангровых зарослях, полных гниющей рыбы, в половине лиги от Картахены де Индиас. «Тот, кто ездит на автобусе, не знает, где умрет», — вспомнил я слова моего дедушки. Доведенные до скотского состояния пассажиры, после шести часов под прямыми лучами солнца и вони залитого приливом низкого берега, не дожидаясь, пока им спустят лестницу, чтобы высадиться, выбрасывали за борт ящики с курами, мешки бананов и разного рода вещи на продажу или погибель, на которых сидели на крыше автобуса. Водитель выпрыгнул из кабины и объявил издевательским криком:

— Ля Эроика, что переводится как — героическая! Это символическое название, под которым была известна Картахена де Индиас благодаря величию своего прошлого. Но я ее не видел, потому что едва мог дышать в костюме из черного сукна, который носил, не снимая, с 9 апреля.

Два других моих гардероба постигла та же судьба, что и печатную машинку в «Монте де Пьедад», но достойная версия для моих родителей была, что машинка и другие бесполезные личные вещи пропали вместе с бельем в суматохе во время пожара. Дерзкий водитель, который в течение поездки насмехался над моим разбойничьим внешним видом, блаженствовал, пока я топтался, озираясь вокруг в поисках города.