Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна - Страница 21

Потом мы пошли в ресторан, собственно на вечеринку. Профессор, я и пятеро пацанов-аспирантов. И еще одна девочка — Аяко. Она не аспирантка, а только старшекурсница. Но они все ее активно заманивают в аспирантуру. Женщины на архитектурном у них большая редкость. А по словам профессора, ему надоели одни мальчишки в мастерской. Все аспиранты очень стеснительные и говорить со мной даже по-японски боятся. А профессор стажировался в Испании два года и ведет себя как европеец. Кроме английского, может еще объясняться по-испански и по-французски. Он заставил всех мальчиков представляться. Так они бедные аж заикались. А когда я говорила — шарахались («Ой, мама, говорящий помидор!»). Один так представился: «Быр-быр тыр ик!» Профессор ему говорит, что когда, мол, иностранцу представляешься, надо говорить медленно и внятно и теперь надо повторить. Рожа у профессора серьезная, а глаза зеленые смеются. Откуда, скажите мне, у японца взялись зеленые глаза? Аспирант еще раз попробовал: «М-е-н-я з-о-в-у-т…» — дальше у него опять сдали нервы — «тыр ик!». «Его Нода зовут», — сказал мне профессор… Так и запомнила. А девочка вовсе не стеснительная — так всегда бывает. Поговорили с ней о старых деревянных мельницах. В Японии ветряных нет, только водяные. А в мельничных прудах обязательно живут водяные-каппа. Точно как у нас. Неспроста это, наверное. За весельем предложили мне водки после пива. Я сказала, что у нас так не пьют — быстро напьешься. Они на меня поглядели как на ненормальную — а зачем же вообще пьют, спрашивают… Темнота!

После ресторана аспиранты расползлись, а профессор потащил меня в еще какое-то заведение — очень шикарное, внутри гостиницы. Спросил, чего будем пить… А японцам ведь немного выпивки для счастья надо [36]. В общем, говорю — будем пить чай! Он не удивился и не обиделся — чай так чай, говорит. Рассказал, что, кроме меня, знает всего одного европейца — специалиста по деревянной архитектуре. Это его друг испанец Диего Лопес. В Испании тоже дерево есть, и в Норвегии. Но на Норвегию души уже не хватает… «Ты не гляди, что Фуруи (аспирант) такой тихий… Он умница и мой любимый ученик. Хотя по его виду этого и не скажешь… А с Косидой дружи — он полезный человек, у него машина есть», — профессор смеется.

— Кстати, почему тебя интересует именно дерево? Живое дерево? — спрашивает. — Это не европейский подход!

— А мы и не европейцы, в общем-то…

— А кто же?!

— Мы — немного лесные люди.

— Слушай, я в конце августа в Тайвань еду — в составе комиссии от Охраны памятников. И Косиду беру. Хочешь со мной?

— Хочу!

— А ты забавная! Не архитектор — поэт архитектуры. Ты правда ездила в Афины — двое суток на автобусе???

— Захочешь поглядеть на Парфенон — поедешь!

Сакураи смеется. Он легко смеется.

После всех этих приколов я не успела на последнюю электричечную пересадку. Мне станционный смотритель сказал: на «Кита-Сенри» прямых электричек больше не будет, садитесь на эту, пересядете на Ибараки — оттуда как раз отойдет последняя на ваше направление. Захожу в вагон и понимаю, что лучше мне эту последнюю электричку с Ибараки не пропустить. А для этого следует заручиться поддержкой какого-нибудь приятного аборигена. Привычно шарю глазами по запоздавшим пассажирам, выбираю кандидатуру посимпатичнее. Ага, вот и мой клиент — молоденький тоненький паренек с детскими глазами. Такой тоненький, что я даже сперва подумала, что это девушка. «Вы не подскажете, как пересаживаться на „Кита-Сенри“»? Паренек улыбается и поднимает левую бровь — «Я сам в ту сторону еду, поедем вместе, вот на этой станции пересадка!» Выскакиваем из вагона, мальчик снова улыбается:

— Только, знаете, я не японец, я китаец…

— Ну, китаец так китаец. Какая разница!

— В таком случае меня зовут Чон!

До «Кита-Сенри» ехать долго. За это время Чон успевает много чего рассказать — например, изобразить прикольный английский японцев. И доходчиво обнимая себя руками за живот, объяснить, как ему было нехорошо, когда он впервые в жизни попробовал покушать хлеба:

— Я не понимаю европейцев, зачем они едят хлеб, если существует рис!

— Ну ты даешь, в Европе же климат суровый — там рис не растет, вот и приходится с хлебом мучиться!

— Да?! Ух ты! Мне такое и в голову не приходило…

Я выхожу на своей станции, и худенький Чон долго машет мне рукой сквозь залитое дождем стекло электрички… Ну вот, а я только решила, что не люблю китайцев! Сколько раз себе говорила — не обобщай!

А потом Сакураи меня снова вызвал — чтобы я поехала с мальчишками-аспирантами в Нара, смотреть реставрационные работы в храме Тосёдайдзи. Для этого дела мы воспользовались машиной вышеупомянутого небесполезного господина Косиды. Японцы — монстры. Для реставрации они закрывают храм огромным ангаром, окружают его лесенками и площадочками и неторопливо перебирают его по дощечкам и черепичкам. Занимает такой процесс по плану лет восемь. А в реальности — лет одиннадцать. Черепица у них страшно интересная и очень разная: и плоская, и круглая — для коньков, а для завершения скатов — с впечатанными по торцам узорами. Самая интересная — угловая «они-гавара» с мордочками чертей для отпугивания злых сил. Показывали нам макет храма, где все деталюжки соединены, как на самом деле. Масштаб — 1:10. В ангар вход только в касках. Дядька-прораб показал нам старинную строительную линейку — длинный деревянный брусок в деревянном же футляре. А на бруске — деления и каллиграфические иероглифы. Очень интересно, только почему-то грустно. Как будто взяли твою любимую сказку и вывернули наизнанку, разобрали на части. Странно, с реставрацией наших храмов у меня никогда такого развенчанного ощущения не возникало. Может, потому, что изначально знала о них больше. Надо привыкнуть, наверное.

У всех мальчишек-аспирантов «правильные» фотоаппараты — профессиональные «кэноны», «никоны», «пентаксы»… Что ни говори, а свои люди — они и в Африке свои люди.

Когда пошли пообедать, к нам подъехал еще один мальчишка — выпускник прошлого года, сейчас уже работает реставратором. Нас познакомили. Поговорили немного. Вдруг наученный горьким опытом недавней вечеринки Нода вспомнил:

— Ой, постой, с иностранцами же надо говорить медленно!

— Да? — удивился новоприбывший, — а чего же она тогда со мной быстро говорит?

Потом пошел дождь. Но этот молодой реставратор нам еще несколько храмов обещал показать. Поехал впереди на своем мотоцикле — лоцманом. Сам весь в полиэтиленовый плащ завернут, за спиной тубус по плечам бьет. А мы за ним на «хонде», как охотники за тигром. Заехали еще в один старый храм Гангодзи. Там во дворе торчало много вертикальных треугольных камешков — могилок, сплошь заросших огромными сиреневыми колокольчиками. Эти колокольчики, пока не открылись, выглядят как четырехугольные конвертики. Очень красиво смотрятся среди серых острых камней.

Мы еще куда-то заезжали… Много всякого видели. Столбы периода Камакура, как мне объяснили, отличаются тем, что со стороны интерьера они квадратные, а с улицы — круглые. Один храм — Якусидзи, был очень красивый — с двумя большими пагодами, но какой-то вылизанный, что ли. Зато там мы пили чай из чайной пудры и ели местные печатные сладости, тоже из пудры, только сахарной. Мальчишки перестали заикаться, обращаясь ко мне. Уже прогресс…

В инязе мне достался бесплатный билет в кабуки. Просто подошел в коридоре незнакомый сэнсэй и сказал: хотите в кабуки? «ДА-А-А-А-А-А!» — заорала я.

Кабуки мне очень понравился. Это нечто среднее между Но, обычным нашим драматическим театром и оперой. Конечно, антураж, костюмы старинные. Занавес вертикально-полосатый и когда открывается, то его люди тащат, а не механизмы какие-нибудь. Интересные психологические сюжеты, и язык вполне можно понять. Актеры очень хорошо играют. Все это сопровождается музыкой — барабанчики, подвывания, типа как в Но, но послабее, понезаметнее. Показали две пьесы: одну про слепого старичка и его жену — старичок узнал, что если броситься вниз со священной скалы, то можно прозреть. И прыгнул. Бедная жена так расстроилась, что прыгнула за ним. И старичок прозрел. И жена тоже не пострадала. Другая пьеса мне чем-то напомнила сюжет оперы «Кармен». Концовка совсем такая же. Только психология посложнее. Женщина там была хитрая и противная и сама довела своими гадостями до сумасшествия своего психически неуравновешенного воздыхателя. Очень у них хорошо все это вышло. Особенно убийца-воздыхатель суперски играл. А когда там в финальной сцене дождь пошел, так это настоящий дождь был — из воды! Они все мгновенно стали мокрые как куры, и одежда вся к ним поприлипала, и сцену залило. Натурально, ничего не попишешь… Одно отделение было — танцы. Мужчина танцевал, и женщина, и вместе. Костюмы меняли прямо на сцене — подбежит служитель, завязочки развяжет и сдергивает верхнюю одежду. А под ней — другая. Танцы завораживают. Удивительное зрелище. Особенно когда женщина танцевала с плоскими такими полушариями — одно на голове, два в руках. Тряхнет руками, полушария разворачиваются. Из каждого получаются три соединенных между собой. Потом назад складываются… Вот только длилось все это действо четыре с половиной часа. С перерывами, конечно. Я Маше эсэмэс выслала — не знаю, мол, когда это все кончится. А она мне отвечает: «ХА-ХА-ХА! НИКОГДА!» И еще две волосатые бараньи задницы в конце вставила. Для пущей убедительности.