Я сказала правду - Гир Керстин - Страница 34

– Плохойпример, – заметила Чарли. – Она в результате заполучила лишь жалкого Колина Ферта.

– Ну, это же только в фильме, – пожала плечами Каролина.

– Да, но ты подумай обо всех браках, которые не сложились, – произнес Берт. – Вы знаете, у Оле и Миа жуткий кризис в отношениях.

– Да что ты? – воскликнула Чарли.

– О да. – Берт кивнул. – Оле вчера вечером к нам заходил и сделал пару весьма недвусмысленных намеков. Миа...

– ...Ветреная особа, – вставила Каролина.

– ...Ему изменяет. И репутация Оле находится под угрозой. Черт, ну и вид же у него был. Таким я его еще никогда не видел.

– И он был просто в шоке, когда мы рассказали ему про Герри, – добавила Каролина. – Он прямо весь побелел.

– Точно, – кивнул Берт. – Он раз пять переспросил нас, уверены ли мы, и хотел знать все подробности.

– Серьезно? – удивилась Чарли. – А где была Миа?

– Лежала дома в постели с мигренью, – ответил Берт. – Якобы жутко измотана курсами повышения квалификации.

– Она настоящая стерва, – не удержалась Каролина. – Я всегда это говорила. Но нам уже пора. Няня согласилась прийти только на час. – Она поцеловала меня в щеку. – Отдыхай, Герри. А вы двое хорошенько за ней присматривайте.

– Мы так и делаем. – Чарли положила руку на живот. – Кроме тех моментов, когда мне приходится срочно удалиться, чтобы поблевать.

– Ха-ха, – рассмеялась Каролина. – Да рвота – это пустяки, по сравнению с тем, что тебя ждет впереди.

Я бы с огромным удовольствием осталась навсегда сидеть на диване в квартире Чарли, но становилось все более очевидным, что это невозможно. Взвесив все, я обнаружила только три варианта дальнейших действий, и ни один из них мне не нравился: я должна была либо попытаться еще раз, либо позволить поместить себя в дурдом, либо как-то жить дальше.

В воскресенье вечером Ульрих опять зашел в комнату с листочком и прочитал:

– Твоя мама просила тебе передать, что завтра утром в восемь ты должна быть у нее как штык, или ты ей больше не дочь. И имеешь ли ты хоть малейшее представление о том, что ей сейчас приходится переживать по твоей милости. Если ей еще раз придется рассказывать по телефону о твоей безнравственной и трусливой выходке, она попадет в больницу с сердечным приступом.

– Хорошо, – вставила Чарли. – По-моему, там ей и место.

– Самое меньшее, что ты можешь сделать, это сама подойти к телефону и объяснить свое поведение, говорит твоя мама, – продолжил Ульрих.

– О, черт! – воскликнула я.

– Ты не обязана туда ходить, – заверила меня Чарли. – Она побушует и успокоится.

– Но ты ее не знаешь. Она это серьезно. Я не смогу больше никогда показаться ей на глаза.

– Ну и что? В худшем случае она лишит тебя наследства, и тогда ты не получить ни одного глиняного леопарда. О-о-ох, какая жалость!

– Но она права. Я действительно веду себя трусливо.

– Я так не думаю, – философски произнесла Чарли. – По-моему, ты очень даже смелая. Написать все эти письма, а потом остаться в живых...

– Но как раз этого она делать не собиралась, – заметил Ульрих. – Боже, Чарли, ну сколько раз мне тебе еще объяснять?

– А вот и нет, – твердо сказала Чарли. – Вы недооцениваете роль подсознания! Оно сильнее нас. И Герри подсознательно хотела жить! Ее внутреннее «я» жаждало скандала, каких-то действий. Подсознательно Герри тошнило от всей этой вежливой лживой псевдожизни.

– Отлично. А теперь мне приходится все это расхлебывать. Я ненавижу свое подсознание.

Но, может быть, Чарли и была права: потому что, хотя в тот момент мне больше всего на свете хотелось забиться в дальний угол дивана, на следующее утро мое подсознание разбудило меня рано и выдернуло из постели. Видимо, оно на самом деле жаждало скандала.

Ровно в восемь я позвонила в дверь квартиры своих родителей.

Дверь мне открыл папа. Выглядел он усталым и немного старше, чем обычно.

– Привет, папа, – поздоровалась я.

– Привет, Герри. – Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он также не сделал ни единой попытки обнять или поцеловать меня, как обычно. – Твоя мама на кухне.

– Знаешь, сейчас перед тобой стою вовсе не я, – сказала я, – а мое подсознание.

Никаких эмоций на его лице не отразилось.

– Твоя мама не хочет тебя видеть. Она уже получила цветы. От тети Хульды.

– О. Я думала, вы сказали тете Хульде, что я себя... что я не... Мне уйти?

– Не смей! – крикнула из кухни мама. – Пусть войдет!

– Входи, – произнес папа.

– Тети Хульды в выходные не было дома, – крикнула мама из кухни. – И я передала все ее домработнице. Я просила ее уничтожить твое письмо. Но эта польская гадина притворилась, что меня не поняла...

– Мне очень жаль, – проговорила я. Та часть моей личности, которая предположительно нарывалась на скандал, снова отползла на задний план. И вот я стояла перед мамой, готовая на компромисс, как всегда.

– Ах, молчи! Сейчас ты позвонишь тете Хульде и лично объяснишь все ей, ты меня поняла? Номер лежит около телефона.

Мой папа с каменным лицом принес стул из столовой, поставил его рядом с аппаратом и исчез в гостиной.

Я набрала номер тети Хульды.

– Беркштфлукманскижов, – сказал кто-то на другом конце провода. Судя по неудобоваримому и абсолютно бессмысленному сочетанию произнесенных букв, в которых смутно угадывалась фамилия моей тети, мне ответила домработница.

– Это Герри Талер, внучатая племянница фрау Флугманн. Скажите, она дома? – Было еще раннее утро, а мне уже до смерти хотелось водки. По нелепому стечению обстоятельств все алкогольные напитки находились в кухне, где также находилась моя мама. Скорее всего, она прижала ухо к двери и слушала, чтобы проконтролировать, все ли я сделаю так, как мне велели.

– Да, я слушаю. – Это уже был приятный молодой голос моей тети.

Я кашлянула:

– Это Герри.

– Герри?

– Герри, младшая дочь твоей племянницы Доротеи.

– Доротеи? Я вздохнула:

– Герри, у которой на совести мейсенский фарфор, тетя Хульда.

– Ах, эта Герри! Спасибо за милое и оригинальное письмо, душенька. Но я думала, что ты уже свела счеты с жизнью. Наверное, я что-то пропустила и недопоняла. Как глупо, а я уже послала твоей матери цветы.

– Да, знаю, большое спасибо. Э-э... в общем, я все еще жива, и я хотела тебе сказать, что... в общем, моя мама, она очень... Она хотела бы... Из всех сестер она самая...

– Немедленно прекрати это, – прошипела мама из-за кухонной двери. Я замолчала.

– Ну, конечно, ты жива, иначе ты вряд ли могла бы мне позвонить, так ведь, душенька? – Тетя Хульда сделала паузу. Я услышала, как она зажигает одну из своих сигарилл. – Ну, и как ты собираешься это сделать? Теперь, когда все знают, что у тебя на уме, будет трудновато, тебе так не кажется?

– Я... ну, я хотела принять снотворное, – ответила я. – Все было точно рассчитано. У меня было тридцать пять таблеток. Но все эти таблетки в силу обстоятельств, рассказ о которых займет слишком много времени, я потеряла.

– Потеряла?

– Горничная все их засосала в пылесос.

– Ах, вот как, понимаю, душенька. Все, конечно, пошло совсем не так, как ты задумывала, – произнесла тетя Хульда. – А ты не могла быстренько придумать какой-нибудь другой способ?

– Нет.

– Нуда, ну да. Все это так неаппетитно. И когда нужна какая-то там жалкая поганка, вечно ее не найти. – Неужели тетя Хульда только что хихикнула? – А ты собираешься попробовать еще раз, душенька?

Я и сама не знала ответа на этот вопрос. Хотела ли я еще раз попробовать?

– Ну, извинись же, наконец, – прошипела мама из-за кухонной двери.

– Извини меня, пожалуйста, тетя Хульда, – пробормотала я.

– Это за что же, душенька?

– Ну, чтоя... что ты... получила это письмо, – запинаясь, произнесла я.

– Да что ты, душенька! Это была такая замечательная встряска. И спасибо тебе большое за книги. Я, честно говоря, такие книги не читаю...