Слезы дракона - Кунц Дин Рей - Страница 4

Шепот стал еле различимым:

— Мертв, в аду, а я демон, приставленный терзать тебя?

Зная по прошлому опыту, что последует за этим, Сэмми сделал попытку встать на ноги. Но крысолов, не дав ему увернуться, быстрым как молния движением пнул его ногой.

Пинок пришелся в плечо, едва не зацепив лицо, и был так силен, словно пнувшая его нога была обута не в легкую туфлю, а в тяжелый ботфорт, или была сплошь из кости, или роговицы, или вещества, из которого черепахи и жуки изготовляют свои панцири. Сэмми свернулся калачиком, подобрав под себя ноги и прикрыв голову руками. Крысолов стал бить его ногами — левой, правой, Снова левой, словно пустился в пляс, выделывая замысловатые па какой-нибудь джиги: раз-удар-пауза-два-удар-пауза-раз-удар-пауза-два, но делал это молча, не изрыгая проклятии, не смеясь с пренебрежением и не сопя от натуги.

Но вот удары прекратились.

Сэмми сжался еще плотнее, превратился в крохотное насекомое, свернувшееся в тугой болевой комочек.

Неестественную тишину аллеи нарушали только негромкие прерывистые рыдания Сэмми, за которые он сам себя ненавидел. Не слышно было даже звуков дорожного движения. Перестал шелестеть листьями на легком ветру куст олеандра за его спиной. Когда Сэмми наконец убедил себя, что должен быть мужчиной, когда сумел усилием воли погасить последние всхлипы, тишина стояла такая, словно он уже был в могиле.

Он решился слегка приоткрыть глаза и в щелочки между пальцами увидел, словно в дымке, дальний конец аллеи. Поморгав глазами, чтобы убрать застилавшие их слезы, он разглядел две машины, неподвижно застывшие прямо на проезжей части улицы, в которую упиралась аллея. Водители их, различимые с его места в виде двух бесформенных пятен, также были неподвижны, словно чего-то выжидали.

Гораздо ближе, прямо напротив своего лица, он заметил на тротуаре уховертку, застывшую в тот момент, когда она пересекала аллею, и странно было видеть это бескрылое насекомое, предпочитающее укромные темные места в глубинах прелой древесины, здесь на свету.

Два выступавших у насекомого сзади отростка были загнуты вверх и выглядели угрожающе, как жалящий хвост скорпиона, хотя на самом деле насекомое было безвредно. Несколько из его шести ножек стояли на асфальте, другие были подняты в воздух. Оно не шевелило даже своими сегментными усиками-щупальцами, словно оцепенело от страха или изготовилось к нападению.

Сэмми перевел взгляд в конец аллеи. На улице те же машины, все так же стоят без движения, на тех же местах, что и раньше. Сидящие в них люди застыли, будто манекены.

Снова насекомое. Никаких признаков жизни. Словно мертвое и приколотое булавкой энтомолога к экспериментальной доске.

Сэмми опасливо убрал с головы руки. Перевернулся, застонав от боли, на спину и с отвращением и страхом посмотрел вверх на своего мучителя.

Крысолов, казалось, застил собой все пространство вокруг. И глядел вниз на Сэмми с нескрываемым интересом ученого-экспериментатора.

— Что, жить-то хочется? — спросил он.

Сэмми удивился, но не вопросу, а тому, что и сам не знал на него ответа. Ибо находился в том промежуточном состоянии души, когда боязнь смерти мирно уживалась в ней с желанием умереть. Каждое утро, просыпаясь, он с удивлением обнаруживал, что еще жив, и каждый вечер, свернувшись калачиком на своей подстилке из тряпок и газет и засыпая, мечтал, чтобы сон этот длился вечность. Но всякий раз, начиная новый день, стремился обеспечить себя пищей, чтобы не умереть с голоду, отыскать местечко потеплее в редкие холодные ночи, когда благодатная калифорнийская погода почему-то капризничала, тщательно укрывался от дождя, чтобы не промокнуть и, не дай Бог, не схватить воспаление легких, а когда переходил улицу, сначала смотрел налево, а затем направо. Видимо, он не столько хотел жить, сколько, живя, нести за это наказание.

— Было бы гораздо интереснее, если бы ты очень хотел жить, — негромко, как бы про себя, проговорил крысолов.

Сердце Сэмми бешено колотилось в груди. И каждый его удар больнее всего отдавался именно в тех местах, которым больше всего досталось от пинков крысолова.

— Жить тебе осталось ровно тридцать шесть часов. Надо ведь что-то предпринять, а? Как думаешь? Время уже пошло. Тик- так, тик-так.

— Что тебе от меня надо? — жалобно простонал Сэмми.

Вместо ответа крысолов продолжал:

— Завтра в полночь прибегут крысы, много крыс…

— Что я сделал тебе плохого?

Шрамы на безобразном лице мучителя побагровели.

— …сожрут твои глаза…

— Пожалуйста, не надо.

Бледные губы крысолова ощерились, обнажив гнилые зубы:

— …и пока ты будешь орать от ужаса, отгрызут тебе губы, откусят язык…

Чем более возбуждался крысолов, тем, странным образом, менее лихорадочным, а все более холодно-рассудительным становился. Змеиные глаза его, казалось, излучали холод, пронзавший Сэмми насквозь и проникавший в самые сокровенные закоулки его души.

— Кто ты? — уже не в первый раз спросил Сэмми.

Крысолов не ответил. Ярость буквально распирала его. Толстые, грязные пальцы вдруг сжались в кулаки, разжались, снова сжались, снова разжались. Они месили пустой воздух, словно надеялись и из него выдавить кровь.

Что ты такое? — подумал Сэмми, но сказать это вслух побоялся.

— Крысы, — прошипел крысолов.

Страшась того, что произойдет, хотя и в прошлые разы происходило то же самое, Сэмми, как сидел на заднице, стал быстро пятиться к олеандровому кусту, скрывавшему eго пристанище, стремясь как можно дальше уползти от горой возвышавшегося над ним бродяги.

— Крысы, — прошипел крысолов и вдруг затрясся мелкой дрожью.

Началось!

От ужаса Сэмми словно вмерз в асфальт, не смея двинуть ни рукой, ни ногой.

Дрожь крысолова усилилась. И вскоре превратилась в бешеную тряску. Засаленные волосы его неистово метались по голове, руки дергались, ноги выделывали какие-то судорожные, замысловатые па, а черный плащ развевался и хлопал, словно его трепали порывы взбесившегося ветра, хотя в действительности не было даже маленького дуновения ветерка. Мартовский воздух с того момента, как на аллее появился бродяга-гигант, вдруг, словно по мановению волшебной палочки, прекратил всякое движение, неестественно застыв, будто весь мир превратился в неподвижную сцену снарисованными декорациями, а оба они, Сэмми и бродяга, стали ее единственными живыми актерами.

Заштиленный на рифах асфальта, Сэмми, наконец, с трудом поднялся на ноги. Встать его заставил страх перед бурным потоком когтей, острых зубов и красных глаз, который вот-вот мутной волной вспенится вокруг него.

Под одеждами тело крысолова вздымалось и дергалось, подобно клубку разъяренных гремучих змей в холщовом мешке. А сам он на глазах… распадался. Лицо его таяло и принимало различные очертания, словно некое божество, раскалив его добела, как железо в кузнице, выковывало из него одно чудище за другим, и всякий раз страшнее предыдущего. Исчезли багровые шрамы, змеиные глаза, дикая всклокоченная борода, спутанные волосы и жестокий рот. На какое-то мгновение голова его превратилась в сплошной кусок кровавого мяса, затем в мягкое кашеобразное липкое вещество, красное от крови, буреющее на глазах, темнеющее и обретающее какое-то неясное сияние, словно собачья пища, выброшенная из консервной банки. Еще мгновение — и вещество это загустело, отвердело, и голова перевоплотилась в плотный шар туго прижатых друг к другу крыс с шевелящимися, подобно змеям на голове Медузы Горгоны, хвостами и красными, как кровь, горящими, свирепыми глазками. Там, где из манжет раньше торчали руки, теперь одна за другой высовывались острые мордочки крыс. Хищные мордочки выглядывали и из отверстий для пуговиц разбухшей изнутри рубахи.

Хотя все это Сэмми уже видел и раньше, ему все равно хотелось закричать от ужаса. Но вспухший язык только беспомощно прижимался к сухой гортани, и вместо крика раздавалось какое-то неясное испуганное блеяние. Кричать, однако, все равно было бесполезно. В прошлые встречи со своим мучителем Сэмми орал во все горло, и никто ни разу не пришел к нему на помощь.