Летоисчисление от Иоанна - Иванов Алексей Викторович - Страница 13

Пушки запукали, и поляну словно подмело градом. Затряслись деревья, роняя листву. Дядьки с мечами повалились друг на друга. К Машиному лицу подкатился железный шарик и обжёг щеку.

Маша поползла к лесу и залезла между толстых корней большого дерева. А возле пушек опять закричали и зазвенели. Барабаны перестали тарахтеть. Маша выглянула. В орешнике мелькали новые люди, которые размахивали руками и орали. Упала хоругвь.

Маша сжалась, как могла, и закрылась иконой — словно затворила дверь в свою каморку.

Трое воевод остановили коней под толстым старым вязом на краю поляны, заваленной убитыми.

— Жив, Иван Борисыч? — весело спросил у Колычева Шуйский. — Я видел, двое на тебя насели!..

— Оба и легли, — хмыкнул Иван Колычев. — Бутурлин, ты ещё с башкой?.. Что же ты, боров, не спешился перед пушками?

— Я скорее бесу поклонюсь, чем ляху! — отдуваясь, пробурчал толстый Бутурлин и начал расстёгивать ворот на побагровевшей шее.

На дальнем краю леса снова показались польские солдаты в сизых жупанах. Гибкий, подтянутый воевода Шуйский тотчас спрыгнул с седла и наклонился к убитому пищальнику, что лежал в траве. Подняв пищаль, Шуйский быстро проверил заряд, уткнул в землю болтающийся сошник, прицелился и пальнул по врагам.

За воеводами в глубине чащи бежали русские стрельцы. Там всё тряслось от ругани и криков.

— Назад, братцы!

— В роще вся сила у ляхов!

— Пушки!..

— На тот берег отступайте!..

— Страсть как наших навалили!

— Бегите за мост, Жигимонт на загривке!

Из чащи к воеводам у вяза выехали ещё два всадника — Салтыков и Головин, тоже воеводы.

— Колычев, ты? — удивился Салтыков. — Берегут тебя черти!

— Не устоять нам в лесу, — мрачно сообщил Головин. — Ляхи сейчас пушки выкатят. Надо за мост.

— До моста — можно, — согласился Бутурлин. — Дальше — нельзя. Я после Орши, бояре, позора больше не хочу.

— Удержим мост — не пустим Жигимонта в Полоцк, — согласился Колычев, — Мост — ключик к замочку…

Колычев сбился, вдруг заметив между корнями вяза грязную девочку с иконой. От взгляда Колычева Маша сжалась ещё сильнее.

— Я слышал, к мосту Нащокин с пищальниками отошёл, — сказал Головин, вытаскивая из-за шиворота набившиеся ветки.

— Отобьёмся на мосту, — решил за всех Колычев. — Собирайте людей, бояре. С богом!

Он перекрестился. Воеводы тоже торопливо покидали на грудь кресты, повернули коней и поскакали в гущу леса.

Колычев, оставшись один, спрыгнул с седла и встал над Машей.

— Господи, тебя-то как сюда занесло, коза? — негромко спросил он.

Не дожидаясь ответа, Колычев наклонился и схватил Машу под мышки. Маша завизжала и поджала ноги. Колычев боком плюхнул её в седло, подскочил на стремени, ловко приподнял Машу, сел сам и усадил девчонку перед собой поудобнее, прижав к себе рукой.

Маша зубами впилась Колычеву в руку.

— Ну-ка мне тут!.. — рявкнул воевода и встряхнул девчонку.

Глубокая речка сверкала под утренним солнцем рябью лёгкого ветерка. Два берега соединял бревенчатый мост на сваях.

На низком луговом берегу сгрудились телеги отступившего русского обоза. Здесь лежали раненые, бродили кони, суетились обозники. Маша спряталась ото всех за ивой у края воды, стащила с себя платок и обмотала им икону, чтобы матушка-Богородица не видела этих страстей.

А на высоком берегу кипел бой. Пешие стрельцы бердышами и секирами отбивались от конных польских гусар. Среди русских на конях были только воеводы — Колычев, Бутурлин, Шуйский, Нащокин, Салтыков и Головин.

Маша не спускала взгляда с Колычева, который вывез её к мосту.

Стрельцы и воеводы прикрывали отход русского войска. Через мост торопливо ковыляли раненые ратники. Обозники перебегали обратно и на себе вытаскивали обезноженных. По краям моста торчали пищальники и вразнобой бабахали по гусарам.

В недалёком редколесье на вражеском берегу замелькали синие солдаты. Там поляки выкатывали пушки. Рассыпалась дробь барабанов. Гусары поворотили в сторону. Пушки дали залп.

Картечь вздыбила измятую траву, взрыла край обрыва, вспенила речку. С моста в воду повалились убитые. Воеводы закричали, указывая саблями на мост. Стрельцы, пригибаясь, начали отступать. А картечь со свистом мела и мела по берегу и по реке.

Толпа стрельцов сорвалась бы на бег и ратники потоптали бы друг друга, но воеводы держали строй, как поплавки — сеть, и не давали стрельцам бежать. Русские отходили в порядке.

Маша увидела, как в мелколесье, откуда палили пушки, что-то заблестело, замелькало пёстрым. Оттуда донёсся торжествующий гул голосов, и русский берег отозвался нестройными воплями ужаса:

— Жигимонт! Жигимонт!..

Из редколесья один за другим выезжали новые всадники — в блистающих доспехах, в шлемах с перьями, в богатых цветных плащах, с маленькими гербовыми щитами, со знамёнами в кистях и со штандартами на пиках. Где-то среди всадников был, значит, и сам польский король Сигизмунд.

Наверное, это он, Жигимонт, указал рукой на мост — и сразу сотня бронированных рыцарей сорвалась и поскакала к реке, опустив копья с вьющимися на ветру вымпелами.

Русское отступление вмиг превратилось в бегство. Воеводы уже ничего не смогли поделать и поскакали вместе с толпой.

А Колычев держался среди последних. Он вертелся на коне, орал, стегал плетью направо и налево, но стрельцы его уже не слышали. Побежавшие ратники огибали беснующегося воеводу, прикрываясь руками от его ударов. Рыцарская лава приближалась. Людской поток поневоле увлекал Колычева к мосту.

— Рубите мост, черти! — кричал Колычев тем, кто уже перебрался через реку.

Но снова затявкали польские пушки. Сбитые картечью стрельцы яблоками посыпались с моста в реку. Несколько обозников с топорами выскочили на отмель к сваям, но их всех посекло наповал. Конь под Колычевым взвился на дыбы, заржал и боком полетел в воду.

— Матушка, спаси и сохрани дяденьку! — за ивой отчаянно заскулила Маша, разматывая платок с иконы.

Рыцари были уже совсем близко. Если они переберутся через реку, они порубят всех. А на мосту оставались только убитые. Порывы картечи двигали мертвецов по кровавому настилу. С русского берега никто не решался приблизиться к мосту.

Колычев вынырнул, снова погрузился, опять вынырнул и рывком достиг мелководья. Выбравшись по пояс, ои поднял со дна топор убитого обозника и набросился на сваю моста в одиночку.

Маша поднялась во весь рост, вытянула руки с иконой и показала Богородице, как воевода рубит опору.

— Погуби Крестом Твоим борющия нас, да уразумеют, како может православных вера, молитвами Богородицы, едине Человеколюбче! — закричала Маша слова молитвы.

Пушки замолчали: рыцари были уже прямо у моста. Вокруг Колычева вода бурлила от щепок, как только что от польской картечи.

Маша бросилась к реке и положила икону на волну. Икона поплыла. Польские рыцари выехали на мост. Колычев, хрипя, навалился плечом на подрубленную сваю. Он давил, но ему не хватало силы сломить опору.

Плечом он ощущал, как свая и мост задрожали под копытами польских коней. И в этот миг воевода увидел, что в другую опору тихо тюкнулась подплывшая икона с Богородицей — та самая икона, которую держала перепуганная девчонка, найденная им под вязом.

И вдруг свая затрещала и подалась. А потом с пушечным грохотом лопнула соседняя свая. И прочие сваи начали ломаться одна за другой, будто разразилась стрельба из ружей.

Мост целиком накренился, сбрасывая в воду и конных рыцарей, и мертвецов, а потом и рухнул — с могучим плеском, с криками людей и с конским ржанием. Волна отбоя толкнула икону к груди воеводы.

Колычев, задыхаясь, схватил икону и оглянулся. Вдали, возле ивы на берегу, опустив руки, стояла оборванная, зарёванная девочка.

Глава 11

ОПРИЧНЫЙ ДВОРЕЦ

Над Москвой натянуло туч. Когда возок митрополита, огибая Собакину башню Кремля, свернул с Красной площади к дикой громаде Опричного дворца, посыпался дождик.