Навсегда - Гулд Джудит - Страница 25

Она протянула руку.

— Привет. Я Стефани Мерлин.

— Я знаю. — Он осторожно положил сигарету в переполненную пепельницу — доказательство того, что уже давно держал этот столик. У него оказалось неожиданно твердое рукопожатие. — Я видел вас по телевизору, — застенчиво добавил он.

Она улыбнулась, чтобы снять напряжение.

— Надеюсь, вам не пришлось ждать слишком долго, мистер Пепперберг?

— Алан. Зовите меня Алан.

— Хорошо, Алан. А я — Стефани.

Она положила сумку на стул напротив него, уселась, поставив локти на столешницу, покрытую десятилетним слоем имен, дат, инициалов, сердечек, а также многократно повторяемым словом из трех букв, врезанным в израненную поверхность.

Как только она села, он тоже опустился на стул, взял из пепельницы недокуренную сигарету и нервно затянулся.

— Не возражаете? — спросил он, отворачиваясь в сторону, чтобы выдохнуть дым.

Она покачала головой.

— Нет, пожалуйста.

Алан благодарно улыбнулся. Он сделал еще одну затяжку и стал играть стаканом, в котором позвякивали кубики льда.

— Я рад, что вы согласились на эту встречу, — начал он, глядя в стакан. — Тем более что я позвонил, можно сказать, из ниоткуда. — Он поднял глаза и невесело усмехнулся. — Я боялся, вы подумаете, что это какой-то сумасшедший звонит. Но оперные фаны вообще странные люди. Во всяком случае, они отличаются от других людей.

Стефани не могла скрыть своего удивления.

— Вы фан оперной музыки?

Он обезоруживающе улыбнулся.

— Скорее коллекционер. Коллекционирую оперные записи. — Он поднял на нее глаза. — Некоторые коллекционируют живопись, кто-то — ложки, кто-то — этикетки.

Стефани ободряюще кивнула.

— У меня коллекция — ох! — около пятнадцати тысяч старых пластинок — сорокапятки, семьдесят восьмые, тридцать третьи… около четырех тысяч бобин… и примерно шесть тысяч кассет, а уж компактным дискам я и счет потерял.

Удивление Стефани росло.

— Где же вы живете? В музыкальной башне?

Он усмехнулся.

— В мансарде. Но она больше напоминает магазин звукозаписей, чем жилье. Ну да ладно. В прошлом месяце, — его голос понизился до шепота, — мне удалось заполучить оригинал записи Каллас, ее выступления в Мехико-Сити. Вы представляете! — Его глаза вспыхнули диким огнем. — Это была пиратская запись, ну, вы понимаете, у кого-то из сидящих в зале был магнитофон. Вообще-то, качество записи ужасное. — Он улыбнулся. — Но мне надо было ее заиметь в коллекции. Надо! — Он сжал кулак. — Отстегнул за нее десять штук.

Стефани была поражена.

— Десять тысяч? Вы имеете в виду долларов?

Он махнул рукой.

— Да это пустяки. За эту жемчужину в моей коллекции! За нее и сто тысяч не жалко отдать. Вы представляете, насколько редкиподобные записи?

— Ну, уж во всяком случае, одно ясно, — сухо заметила Стефани. — Вы не принадлежите к категории голодающих служителей искусства.

— Н-нет… — Было заметно, что ему неловко. — Мой…э…дед. Видите ли, он оставил мне небольшой трастовый фонд.

Внезапно у Стефани в памяти вспыхнула лампочка.

— «Пепперберг гаранти траст Пеппербергс»! — воскликнула она. — Так вы из тех Пеппербергов?

Алан поморщился.

— Виноват. — На лице появилась извиняющаяся улыбка. — Я белая ворона в своей семье. Не пошел в банковское дело.

Неудивительно, что он с легкостью мог отстегнуть десять тысяч за какую-то некачественную запись! Имя Пеппербергов стояло в ряду таких имен, как Анненберги, Рокфеллеры, Меллоны.

— Скажите мне вот что, Стефани, — попросил он, резко меняя тему разговора. — Вы слышали о Борисе Губерове?

— Конечно! — Стефани засмеялась. — Любой школьник о нем слышал.

— Он был — а для меня таким и остается — величайшим пианистом мира! — В подкрепление своих слов он потряс кулаком. — Величайшим!

Она позволила себе легкую улыбку.

— Даже в сравнении с Горовицем, Рубинштейном, Фельцманом?

Он насмешливо фыркнул и сделал рукой такое движение, будто отгонял мух.

— До того как он заболел артритом, он их всех мог переиграть! Думаю, что и сейчас может. Его называли пианистом пианистов. Вы понимаете, что это значит?

— Алан, — сказала Стефани. — Давайте перейдем к делу. Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы говорить об искусстве фортепьянной игры.

— Я знаю. Я просто пытаюсь показать вам, что мне можно верить. Я кое-что понимаю в классической музыке. Я не хочу, чтобы у вас сложилось неправильное представление обо мне.

Она выглядела озадаченной.

— Но почему у меня должно сложиться неправильное представление о вас?

— Потому что я собираюсь вам сообщить нечто настолько дикое и невероятное, что вы можете заподозрить, что у меня крыша поехала.

Она молча ждала продолжения.

— Вы можете без предвзятости отнестись к тому, что я вам сообщу? — спросил он мягко.

В его голосе было что-то такое, что заставило ее утвердительно кивнуть.

— Хорошо, Алан. Что бы вы мне ни рассказали, я оставляю все сомнения вам. Но это все, что я могу обещать.

Похоже, этот ответ его удовлетворил.

— Ладно.

Он допил то, что оставалось у него в стакане, затем оглянулся по сторонам, как бы желая удостовериться, что их не подслушивают, и наклонился к ней через стол.

— Вы знаете, над чем работал ваш дедушка? — спросил он вполголоса.

Стефани пожала плечами.

— Он собирался писать биографию Лили Шнайдер… — Она нахмурилась. — А что?

Он ответил вопросом на вопрос.

— Но вам знаком ее голос?

Стефани кивнула.

— Конечно.

— В таком случае, — Алан улыбнулся, — у меня есть кое-что послушать.

Со стоящего рядом стула он взял маленький магнитофон «Сони» с наушниками и положил его на стол.

— Вот. — Он пододвинул магнитофон поближе к ней. — Наденьте наушники.

Пока она надевала наушники, он достал две кассеты. Посмотрев надписи на них, он выбрал одну, вставил в магнитофон и нажал кнопку.

Зазвучало знакомое, кристально чистое сопрано, в сопровождении фортепиано. Это был сладкий и нежный — и в то же время сильный, мощный голос — его невозможно было спутать ни с каким другим. Стефани почувствовала, как по телу поползли мурашки. Она была так захвачена этим голосом, что не замечала ни плохого качества записи, ни шумов и хрипов, ни приглушенного разговора, проходившего фоном.

Только песня Шуберта звучала в ушах:

Алан выключил магнитофон.

Стефани открыла глаза и сняла наушники.

— Чудесно! — прошептала она.

Он улыбнулся, но глаза оставались серьезными.

— Стефани, вы можете определить, когда была сделана эта запись?

Она покачала головой.

— Нет. Как я могу это определить?

— Ну что ж, я тоже не мог. Но у меня есть друг, он работает инженером по звуку на студии звукозаписи. И в качестве личного одолжения мне он использовал студийное оборудование, чтобы поработать с этой пленкой. Так вот, кассета, которую я сейчас поставлю, — та же самая, которую вы только что прослушали… та же самая!Единственная разница в том, что пение было приглушено, а фоновый разговор, наоборот, усилен.

— Хорошо, — она кивнула.

Он поменял кассету.

— Я хочу, чтобы вы внимательно прослушали именно разговор.

Она снова надела наушники, и Алан снова нажал кнопку «Пуск».

Сначала она слышала только громкие хрипы, шипение, шум. А потом вдруг — снова то же пение и тот же аккомпанемент, но, приглушенные, они доносились словно откуда-то издалека.