Книга и братство - Мердок Айрис - Страница 81

— А я не верю, что он не связан, — сказал Гулливер, — и не верю, что он одинокий теоретик. Он желает такого общества. Это единственное, на что такие, как он, способны, и это достаточно реально.

— Вся твоя картина западной цивилизации — это теория, — возразил Краймонд Джерарду, — Весь твой образ жизни поддерживает нищету и несправедливость, за твоими цивилизованными отношениями стоит ад страдания и насилия. Что происходит с диссидентами, когда они прибывают на свой обетованный Запад? Горюют, чахнут, находят все это ужасным, они наконец-то видят все это въяве. Есть такая вещь, как история, я говорю не просто о концепции, выдвинутой Гегелем, Марксом или даже Геродотом, я говорю о глубоком, мощном, неустанном процессе в обществе. Это вы просто отказываетесь замечать. Вы думаете, что реальность в конечном счете недурна, и думаете, а сами вы тоже прекрасные люди, чувствуете себя уверенно. Вы высокого мнения о себе потому, что вы англичане. Вы живете книгами и разговорами, взаимными восхвалениями и выпивкой — вы алкоголики, — а еще сентиментальными представлениями о добродетели. Вы неэнергичны, ленивы. Настоящие герои нашего времени — те, кто достаточно смел, чтобы дать отвод старой убаюкивающей эгоцентричной самодовольной морали и старому имперскому моралисту, который был монархом всех исследованных им земель! К примеру, мы должны научиться жить с машинами, задуматься над тем, как жить с ними, с компьютерами, с теорией информации, с физикой, — старый самодовольный либеральный индивид уже проиграл, он ничто, с ним покончено, он не может представлять никакой ценности…

— A-а, хватит! — вспылила Роуз. Ее трясло от злости. — Ты продал душу…

— Да, продал, — сказал Краймонд, — и горжусь этим, что проку в душе, этом позолоченном идоле себялюбия! Я продал ее, и могущество, которое я получил взамен, мне пригодится. Оно — сущность нового мира и нового человека. Все вы делаете идола из своей души, то есть из самих себя. Спросите того, с кем вы солидаризуетесь, так вам скажут, какое место вы занимаете и к какому классу принадлежите. Люди этой планеты не как вы, это им нужно служить, их нужно спасать, голодная овца смотрит просительно и не получает пищи…

— Ты отравляешь их! — воскликнул Гулливер.

— Твои «люди» — это абстракции, — сказала Роуз, — просто смутная идея, которая питает твое ощущение могущества, это тот вид марксизма, которого ты придерживаешься, устарел и провалился, это с ним покончено! Ты не тот новый человек, о котором толкуешь, а всего лишь старомодный надменный маньяк, помешанный на могуществе, который считает себя сверхчеловеком! Говоришь, индивида не существует, — а как насчет голодающих в Африке?..

— В основе твоей морали — чувство, — сказал Краймонд, — я не говорю, что это пустое, но это главным образом тешит ваше сознание. Вы помешаны на экологии и защите животных, сокрушаетесь по поводу голода и высылаете чек, и по поводу насилия тоже, а потом можете забыть об этом на какое-то время, вы не желаете разбираться в реальных причинах, отчего в мире все не так, как надо. Почему мы не способны накормить планету, почему почти все человеческие существа не оправдывают гордое звание человека? У человека громадный потенциал, способности его разума невероятно велики, у нашего рода еще все впереди, настоящий поиск еще даже не начинался! Ну и конечно, существуют проблемы, требующие разрешения, о которых вы вообще не догадываетесь, уж не говоря о том, чтобы думать над ними!

— Это уже слишком, — не выдержала Роуз, — теперь ты просто стараешься оскорбить нас!

— Вы не слишком вежливы со мной, если на то пошло. Вы просили меня прийти. Не знаете, что возразить мне, даже не способны на серьезное обсуждение моих идей, вот и злитесь!

— Ты говоришь, мы гордимся тем, что мы англичане, — заметил Гулливер. — Ты явно страдаешь комплексом неполноценности из-за того, что ты шотландец и даже не шотландский горец! Мне отвратительны твои идеи.

— Ну а мне — твои. Ты, похоже, все ненавидишь с тех пор, как потерял свое юношеское обаяние.

— Краймонд!.. — предостерегающе сказал Джерард.

— Терпеть не могу скандалистов, а ты как раз такой! — поморщилась Роуз.

— Все вы завидуете мне, потому что я способен думать, работать, концентрировать усилия, писать, — продолжал Краймонд. — А вы только и можете, что пыхтеть от негодования.

Дженкин посмотрел на листок, переданный ему Гулливером, прочитал написанное: «подлый мерзкий ШАРЛАТАН», и сказал:

— Слушай, Дэвид, так не годится.

— Что не годится? Обмен оскорблениями? Совершенно согласен. Поэтому я просто ухожу.

— Нет, я о твоей точке зрения вообще. Где-то ты серьезно лжешь.

— О, вероятно. Но в вашем мире так принято. Приходится малость преувеличивать, чтобы что-то сдвинулось с места!

— Ты явно решил не заканчивать книгу, потому что знаешь, что она тебе ни черта не удалась, и боишься признаться в этом! — воскликнул Гулливер.

— Единственный из вас, кто хоть чего-то стоит, — сказал Краймонд, вставая, — это Дженкин, да и тот дурак. Кстати, скажу вам, пожалуй, что книгу я только что закончил, так что можете больше не платить мне, если именно это вас беспокоит.

Краймонд ушел. Роуз была в слезах. Джерард принес шерри, и Гулливер налил себе. Дженкин стоял у окна, глядя на желтоватую мглу снаружи.

— Поговорили, называется! — буркнул Гулливер, который стыдился, что потерял самообладание, и злился, что спустил Краймонду насмешку над собой. Шерри умерило его стыд и придало злости.

Джерард перестал расхаживать взад и вперед по комнате и сел рядом с Роуз, которая хлюпала, уткнувшись в платочек. Она была сердита на Джерарда. Опустив платочек, она набросилась на него:

— Почему ты это допустил, почему позволил им кричать друг на друга?

— Ты тоже кричала, — заметил Гулливер.

— Краймонд не кричал, — сказал Джерард, — он позволил нам это делать! Конечно, это никуда не годится, но он выиграл матч.

— А я не считаю, что он выиграл, — продолжал злиться Гулливер, — хотел бы я как-нибудь дать ему пинка. Но удивительно, что книга закончена! Интересно, насколько это правда?

— Разумеется, правда, раз он так говорит. Нужно позвонить Дункану и сказать ему об этом.

— Зачем же он тогда приходил? — озадаченно спросила Роуз. — Наверное, просто хотел ссоры. Какая невероятная озлобленность! Ни словечка благодарности.

— Думаю, на самом деле он пришел, чтобы попытаться объяснить нам свою книгу. Нам следовало быть менее агрессивными в начале разговора. Ты права, Роуз, это моя вина, надо было мне взять на себя инициативу, обдумать, что сказать, мы должны были обсудить это заранее.

— Почему это, черт возьми, должны были… — возмутился Гулливер.

— Но, Джерард, ведь ты уже разговаривал с ним, ты знал, что он, скорее всего, скажет. Зачем же собрал нас всех здесь, чтобы он мог поливать нас грязью?

— То, что он сказал сегодня, — это пародия на то, что он говорил мне. Все это до некоторой степени забавно.

— Не понимаю таких забав.

— Он разыгрывал спектакль, он хотел, чтобы у нас кровь застыла в жилах, хотел напугать нас.

— Ну, меня он не напугал, меня он просто страшно разозлил, — сказала Роуз, сморкаясь в платочек. — А мы тоже хороши. Думаю, он был абсолютно серьезен. Может, он действительно помешался? Он внушает мне какое-то отвращение.

— Он безусловно фанатик, — сказал Джерард. — Его предки были кальвинистами. Он верит в магию.

— А что, кальвинисты верят в магию? — спросил Гулливер.

— Да. В немедленное спасение.

— В нем есть какая-то жуткая жажда смерти, — сказала Роуз. — Думаю, он кровожаден, жесток, люди для него не живые существа.

— Мне он говорил, что люди — это куклы или будут ими.

— Вот видите!

— А ты, Дженкин, что думаешь? — обратился Джерард к спине Дженкина.

Дженкин вернулся от окна и сел рядом с Роуз:

— Роуз, дорогая, не переживай. Конечно, он говорил серьезно, но Джерард прав, он играл, чтобы напугать нас!

— Ну так что ты все-таки думаешь? — сердито повторила она свой вопрос.