Мятежная - Рот Вероника - Страница 18

По меркам всех фракций, он молодой глава фракции, всего лишь тридцати девяти лет от роду. Но для лихачей это – ничто. Эрик стал главой Лихачества в семнадцать. Но, вероятно, именно здесь кроется причина, по которой остальные фракции не принимают всерьез наше мнение и наши решения.

Джек симпатичный, с короткими черными волосами, высокими скулами и теплым взглядом раскосых, как у Тори, глаз. Но, несмотря на приятный внешний вид, его никто не называет очаровательным, вероятно, потому, что он правдолюб, а у них обаяние считается орудием обмана. Я надеюсь, он скажет нам, что происходит, не тратя времени на любезности. Это сейчас многого стоит.

– Они доложили мне, что вы удивились факту вашего ареста, – говорит он низким, но странно невыразительным голосом, от которого, кажется, не будет эха даже на дне пещеры. – Для меня такое означает либо то, что против вас выдвинуто ложное обвинение, либо то, что вы изображаете невиновность. Единственным…

– В чем нас обвиняют? – перебиваю я.

–  Егообвиняют в преступлениях против человечности. Тебяобвиняют в пособничестве ему.

– Преступления против человечности? – подает голос Тобиас. Он разозлен. – Каких?

– Мы видели видеозапись атаки. Ты управлялсимуляцией, – отвечает Джек.

– И откуда она у вас? Мы же забрали диск с данными, – говорит Тобиас.

– Ты взял одну копию. А вся видеозапись из района Лихачества была передана на другие компьютеры по всему городу, – отвечает Джек. – Мы видели, как ты управлял симуляцией, потом едва не забил еедо смерти, пока она не сдалась. Потом ты остановился, у вас произошло примирение любящих, и вы украли жесткий диск. Единственное этому объяснение таково, что симуляция была окончена, и вы не хотели, чтобы запись попала нам в руки.

Я едва удерживаюсь от того, чтобы расхохотаться. Мой самый героический поступок в моей жизни, единственное, что я сделала стоящего, и они думают, что я работала на эрудитов.

– Симуляция не закончилась, – говорю я. – Мы остановилиее, ты…

Джек поднимает руку.

– Мне неинтересно, что вы будете говорить сейчас. Вы расскажете правду, когда будете допрошены с применением сыворотки правды.

Кристина однажды рассказывала мне про эту штуку. Она призналась, что самое трудное в инициации Правдолюбия – получить укол сыворотки правды и отвечать на личные вопросы перед лицом всех членов фракции. Мне не надо слишком глубоко в себе рыться, чтобы понять, это – последнее, что мне хочется получить в виде укола.

– Нет, ни за что, – возмущаюсь я, качая головой.

– У тебя есть что скрывать? – спрашивает Джек, приподнимая брови.

Я хочу ответить ему, что у любого человека хотя бы с каплей собственного достоинства есть вещи, которые он не открывает никому, но не хочу вызывать подозрений. И просто качаю головой.

– Ладно.

Он смотрит на часы.

– Полдень уже миновал. Допрос пройдет в семь вечера. Не пытайтесь к нему готовиться. Под влиянием сыворотки вы ничего не сможете скрыть.

Развернувшись на месте, он выходит.

– Какой добрый человек, – иронизирует Тобиас.

Вскоре группа вооруженных лихачей сопровождает меня в душевую. Я наслаждаюсь процессом, держа руки под горячей водой, пока они не краснеют, и глядя на себя в зеркало. Когда я жила в Альтруизме, мне не дозволялось часто смотреть в зеркала, а я считала, что за три месяца человек может сильно измениться. Но сейчас мне хватило пары дней.

Я выгляжу старше. Может, из-за коротких волос или из-за того, что все произошедшее застыло на моем лице, словно маска. В любом случае я всегда думала, будет здорово, когда я перестану выглядеть ребенком. Но сейчас я чувствую лишь ком в горле. Я уже не та девочка, которую знали мои родители. И они уже никогда не увидят, какой я теперь стала.

Я отворачиваюсь и ударяю обеими ладонями в дверь, распахивая ее.

Когда лихачи приводят меня обратно в комнату для арестантов, я застываю в дверях. Тобиас выглядит точно так же, как в тот день, когда я впервые его встретила. Черная футболка, короткие волосы, жесткий взгляд. Его внешний вид всегда приводил меня в нервное возбуждение, я помню, как схватила его за руку, за пределами тренировочного зала, всего на пару секунд, и как мы сидели на скалах у расщелины. Как мне не хватает всего того, что было там.

– Есть хочешь? – спрашивает он. Дает мне сэндвич со стоящей перед ним тарелки.

Я беру сэндвич и сажусь. Прислоняю голову к его плечу. Все, что нам остается – ждать. Это мы и делаем. Съедаем все. Сидим, пока не устаем. Ложимся рядом друг с другом на полу, касаясь плечами и глядя в белый потолок.

– Что именно ты боишься сказать? – спрашивает он.

– Все подряд. Не хочу это проживать заново.

Он кивает. Я закрываю глаза и прикидываюсь, что заснула. В комнате нет часов, и я не могу считать минуты, оставшиеся до допроса. Наверное, здесь вообще время не существует. Но я чувствую, что вечер приближается со всей неизбежностью, и секунды давят, будто вдавливают меня в мраморные плитки пола.

Может, время бы протекло быстро, если бы не чувство вины. Ведь я знаю правду, но запрятала ее так далеко, что ее не знает даже Тобиас. Может, мне и не следует бояться, а честность облегчит мою жизнь.

Видимо, я и вправду засыпаю, поскольку дергаюсь, услышав звук открывающейся двери. Входят несколько лихачей. Одна из девушек зовет меня по имени. Кристина расталкивает остальных и бросается на меня, обнимая. Ее пальцы впиваются прямо в рану на плече, и я вскрикиваю.

– Пулевая рана, – объясняю я. – Плечо. Ух.

– О боже! Извини, Трис, – говорит она, отпуская меня.

Она тоже не похожа на ту Кристину, которую я знала. Волосы короче, как у мальчишки, кожа больше серая, чем коричневая. Она улыбается мне, но глаза остаются такими же, как и были. Усталыми. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но слишком нервничаю. Кристина будет на допросе. Она услышит, что я сделала с Уиллом. И никогда меня не простит.

Если я не справлюсь с сывороткой?

А хочу ли я такого, на самом деле? Чтобы весь ужас вечно гнил внутри меня?

– Ты в порядке? Услышала, что ты здесь, и вызвалась эскортировать тебя, – говорит она, когда мы выходим из арестантской. – Я знаю, ты не предатель.

– Я в порядке. Спасибо, что веришь, – отвечаю я. – Ты как?

– О, я…

Она умолкает и прикусывает губу.

– Тебе никто не говорил… в смысле, может, сейчас неподходящее время, но…

– Что? Что такое?

– У… Уилл погиб во время атаки.

Она встревоженно глядит на меня и выжидающе. Чего она ждет?

Ох. Я не должна показывать, что знаю о смерти Уилла. Я должна сделать вид, что эмоционально реагирую на весть, но не смогу сделать это убедительно. Лучше признаться. Но непонятно, как ей сообщить, не рассказывая всего.

Мне внезапно становится дурно. Я раздумываю, как лучше обмануть лучшую подругу.

– Я видела, – говорю я. – Как раз на мониторе, когда была на посту управления. Мне очень жаль, Кристина.

– О, – отвечает она и кивает. – Ну… хорошо, что ты в курсе. Мне не хотелось, чтобы для тебя это стало новостью здесь, среди всех.

Усмешка. Блеснувшая улыбка. Ничто уже не будет таким, как прежде.

Мы заходим в лифт. Я чувствую, что Тобиас смотрит на меня. Он знает, что я солгала насчет монитора. Я гляжу прямо, делая вид, что не сгораю от стыда.

– Насчет сыворотки правды не беспокойся, – шепчет она. – Это легко. Ты едва понимаешь, что происходит, когда находишься под ее воздействием. Лишь когда заканчивается действие, ты осознаешь, что сказала. Я проходила это испытание еще ребенком, у правдолюбов это нормальная практика.

Остальные лихачи в лифте переглядываются. В нормальных обстоятельствах кто-нибудь обязательно выговорил бы ей за такие разговоры о фракции. Но в жизни Кристины вряд ли еще будет случай, когда ей придется конвоировать лучшую подругу, подозреваемую в предательстве, на публичный допрос.

– Остальные в порядке? – волнуюсь я. – Юрайя, Линн, Марлен?