Мятежная - Рот Вероника - Страница 17

Я киваю, продолжая слизывать арахисовое масло, теперь уже с неба.

– Сьюзан хочет сходить к альтруистам, проведать их, – говорит он. – Я тоже. А еще мне необходимо быть уверенным, что с ней ничего не случится. Но тебе нельзя быть здесь одной.

– Не проблема, – отвечаю я.

– Почему бы тебе не присоединиться к нам? – спрашивает он. – Альтруисты с радостью примут тебя обратно, я уверен.

Я также. В Альтруизме не копят обиды. Но я и так пребываю на краю пропасти отчаяния. Если вернусь в фракцию, к которой принадлежали мои родители, она меня поглотит.

Я качаю головой.

– Мне надо отправиться к правдолюбам и выяснить, что происходит, – заявляю я. – С ума сойду, если не узнаю.

Я с трудом улыбаюсь.

– Но ты иди, конечно. Ты поддержишь Сьюзан. Ей сейчас вроде лучше, но ты ей все равно нужен.

– Хорошо, – соглашается Калеб. – Ну, попытаюсь присоединиться к вам позже. Будь поосторожнее.

– Разве я не всегда такая?

– Нет, думаю, нормальное слово, которое тебе подходит всегда, это «безрассудная».

Он слегка сжимает мне здоровое плечо. Я отправляю в рот следующую порцию арахисового масла.

Из мужской душевой выходит Тобиас. Вместо красной рубашки Товарищества на нем черная футболка, а его короткие волосы блестят от воды. Наши взгляды встречаются, и я понимаю – пора в дорогу.

Район правдолюбов большой, как целый мир. По крайней мере кажется мне таким.

Они живут в большом бетонном здании, рядом с тем, что когда-то было рекой. Вывеска на здании сохранилась не полностью, остались буквы «MERC IS MART». Когда-то это было название «Merchandise Mart» – «Товарный супермаркет», но большинство людей называют его «Merciless Mart»<$FИгра слов. «Merciless Mart» (англ.) – дословно: рынок безжалостности.>, «Супермаркет Безжалостности». Поскольку правдолюбы беспощадны, хоть и честны. Самим им это прозвище, похоже, нравится.

Я не знаю, чего ждать, поскольку никогда здесь не была. Тобиас и я останавливаемся у входа и переглядываемся.

– Вот мы и на месте, – говорит он.

Я не вижу ничего, кроме своего отражения в стеклянных дверях. Я уставшая и грязная. Впервые мне приходит мысль, что мы ничего не должны были делать. Просто спрятаться у бесфракционников, и пусть другие со всем разбираются. Мы были бы никем, но вместе и в безопасности.

Он все еще не рассказал мне о своем ночном разговоре с матерью, и я не думаю, что собирается. Он так стремился попасть к правдолюбам, что я начинаю думать, не планирует ли он что-то втайне от меня.

И я вхожу в здание. Может, я решаю, что если уж мы так влипли, то надо выяснить, в чем дело. Я – дивергент, значит, я не ничтожество, и больше не может быть «безопасных» мест, и у меня есть другие дела в жизни, помимо того, чтобы играть в семью с Тобиасом. Очевидно, он согласится со мной.

Вестибюль просторный, хорошо освещенный, с полом из черного мрамора, тянущимся до самых лифтов. В центре на полу выложено кольцо из белых мраморных плит, внутри которого изображен символ Правдолюбия – наклонные весы, символизирующие то, что истина весит больше лжи. В вестибюле полно лихачей с оружием.

Одна лихачка с рукой на перевязи подходит к нам, держа пистолет перед собой и наставив его на Тобиаса.

– Назовите себя, – говорит девушка. Молодая, но не настолько, чтобы знать Тобиаса.

Следом подбираются остальные. Некоторые глядят на нас с подозрением, но большинство – с любопытством. Но в их глазах вспыхивает нечто еще более странное. Они узнают нас. Наверняка они встречали Тобиаса, но откуда догадались про меня?

– Четыре, – говорит Тобиас. – Трис, – кивает на меня. – Лихачи, оба.

У девушки расширяются глаза, но она не опускает оружие.

– Зачем вы здесь? – спрашивает она. Некоторые из лихачей выходят вперед, но осторожно, будто мы представляем для них опасность.

– А в чем проблема? – спрашивает Тобиас.

– Вы вооружены?

– Конечно, ведь я лихач или кто?

– Стоять, руки за голову, – поспешно говорит она, будто и не надеясь, что мы подчинимся. Я гляжу на Тобиаса. Почему все ведут себя так, будто мы сейчас на них набросимся?

– Мы вошли через главный вход, – медленно говорю я. – Думаете, мы бы это сделали, если бы хотели напасть на вас?

Тобиас не смотрит на меня. Касается пальцами затылка. Спустя секунду я делаю то же самое. Лихачи обступают нас. Один начинает обыскивать Тобиаса, с ног до головы, а другой вынимает пистолет, который был у него за поясом. Еще один, круглолицый парнишка с румяными щеками, извиняюще глядит на меня.

– У меня нож в заднем кармане, – произношу я. – Начнешь лапать – пожалеешь.

Он невнятно что-то бормочет, и одними пальцами вытаскивает нож за рукоятку, стараясь не касаться меня.

– Что происходит? – спрашивает Тобиас.

Девушка переглядывается с остальными.

– Извини, но нам приказали арестовать тебя сразу же, как ты появишься, – отвечает она.

Глава 11

Они окружают нас, но не связывают руки, и ведут к лифтам. Я несколько раз спрашиваю, за что нас арестовали, но никто даже не смотрит в мою сторону. Я сдаюсь и иду молча, как Тобиас.

Мы поднимаемся на третий этаж, где нас отводят в небольшую комнату с белым мраморным полом. В ней – никакой мебели, кроме скамейки у дальней стены. У каждой фракции есть комнаты, куда помещают тех, кто может причинить другим неприятности.

Дверь закрывают, щелкает замок. Мы снова одни.

Тобиас сидит на скамейке нахмурившись. Я хожу перед ним взад-вперед. Если он хочет сказать мне, зачем мы сюда пришли, то объяснит, так что я не спрашиваю. Пять шагов вперед, пять назад, в одном ритме. Будто я надеюсь, что движение поможет мне додуматься насчет чего-то.

Если эрудиты не взяли верх над правдолюбами, а Эдвард сказал нам именно это, то зачем правдолюбам нас арестовывать? Что мы им плохого сделали?

Если эрудиты еще не взяли власть окончательно, единственное возможное преступление – сговор с ними. Не сделала ли я чего-то такого, что можно истолковать как сговор? Я сильно прикусываю нижнюю губу. Я застрелила Уилла. И еще нескольких лихачей. Они были под воздействием симуляции, но правдолюбы или не в курсе, или не считают это оправданием.

– Ты не можешь успокоиться, а? – говорит Тобиас. – Ты мне нервы взвинчиваешь.

– Я так сама успокоиться пытаюсь.

Он наклоняется вперед, ставя локти на колени, и глядит в пол между кроссовок.

– Рана у тебя на губе говорит об обратном.

Я сажусь рядом с ним, поджав колени и обхватив их левой рукой. Правая болтается сбоку. Он долго ничего не говорит, и я сжимаю ноги рукой все сильнее. Мне кажется, что чем меньше я стану, тем безопаснее.

– Иногда мне кажется, ты мне не доверяешь, – говорит он.

– Я доверяю тебе, – отвечаю я. – Конечно, доверяю. Почему ты так подумал?

– Просто есть что-то, чего ты мне не говоришь. Я признался тебе в таком…

Он качает головой.

– Я не рассказал бы этого никому и никогда. С тобой что-то происходит, но ты пока молчишь.

– Много чего происходит. И ты знаешь, – отвечаю я. – И, кстати, что насчет тебя? Я тебе то же самое могу сказать.

Он касается моей щеки, запускает пальцы в волосы и игнорирует мой вопрос.

– Если все из-за твоих родителей, – шепчет он, – просто выговорись, и я поверю.

Наверное, в его глазах могло бы быть опасение, учитывая, где мы находимся, но они темны и неподвижны. Они уводят меня в хорошо знакомые места. Безопасные. Там я смогла бы признаться в убийстве одного из его лучших друзей, и я не боялась бы того, как Тобиас потом посмотрит на меня.

Я кладу свою ладонь поверх его.

– Все из-за этого, – слабым голосом отвечаю я.

– Ладно, – говорит он и касается моих губ своими. Мне сводит живот от чувства вины.

Дверь открывается. Появляются несколько человек. Два человека, правдолюбы, с пистолетами в руках, темнокожий правдолюб постарше, незнакомая женщина-лихач. И наконец, входит Джек Кан, представитель Правдолюбия в правительстве.