Доктор Данилов в тюремной больнице - Шляхов Андрей Левонович - Страница 18

Как сказал Боэций (Аниций Манлий Торкват Северин Боэций (ок. 480–524) — римский государственный деятель, философ. Был казнен по обвинению в государственной измене. Слышали о таком?): «Infelicissimum genus infortunii est faisse felicem». Переводится как: «Величайшее несчастье — быть счастливым в прошлом».

Глава шестая

Пресс-тур

Сначала беда собиралась обойти колонию стороной и нагрянуть к соседям, в точно такое же исправительное учреждение. Но за несколько дней до намеченной даты у соседей на промзоне случился пожар, который, несмотря на то что пожарных в колониях ждать не приходится (там свои пожарные команды, набираемые из осужденных), удалось погасить не сразу. Проще говоря, вся промзона, представлявшая собой деревообрабатывающее производство со множеством горючего материала, выгорела дотла.

Тащить журналистов на пожарище было неуместно и невозможно. Им надо показывать товар лицом, а не обгорелой изнанкой. Репортерам, шакалам пера и гиенам широкоугольных объективов, только дай, за что уцепиться…

Это был теплый солнечный день. Среда. Блаженное послеобеденное время. Начальник колонии курил в своем кабинете и думал о том, что хорошо бы к будущему лету закончить не только строительство дачи, но и внутреннюю отделку. Тогда можно будет послать подальше жену с ее пристрастием к морскому отдыху и провести отпуск по-человечески — банька, рыбалка, грибы-ягоды.

Максим Гаврилович не любил жарких многолюдных пляжей и заграницы с ее непонятками и заморочками. В прошлом году, пока еще в Египте было спокойно, Максим Гаврилович сурово отравился в Шарм-эль-Шейхе блюдом из морепродуктов, которое жене взбрело в голову заказать в одной из грязных туземных харчевен. Восточного колорита захотелось дуре, лучше бы в отеле пообедали, тем более что отдыхали по системе «все включено». Жена, в свою очередь, утверждала, что отравился ее благоверный не ими («Я-то больше твоего съела, и ничего!»), а поганым местным алкоголем, который литрами хлестал в отеле. Все включено, наливают без счета, как тут удержаться?

Отвалявшись в номере три дня (по правде, большей частью приходилось сидеть на толчке), Максим Гаврилович решил, что с заграничным отдыхом пора завязывать. Непоседливая, несмотря на возраст, жена несколько раз заикалась о Европе — Франции и Англии, но таскаться в толпе себе подобных страдальцев и осматривать достопримечательности Максиму Гавриловичу тоже не хотелось. Какой это, к едрене фене, отдых? От него недолго и загнуться в расцвете полковничьих лет.

Отдых — когда просыпаешься утром у себя на даче, окунешься в речку, порежешь на вольном душистом воздухе огурчиков и сальца, запьешь все стаканом ледяной водочки и сядешь в тенечке с хорошей незанудной книжкой. А за обедом повторить водочки под жареную картошечку (жарить надо по-человечески, как испокон веков, чтобы картошечка была поджаристой да рассыпчатой, а не пересушенной соломкой-фри). Вечером — в баньку, ломоту в костях прогонять. В выходные, когда соберется приятная компания, можно уплыть на катере на рыбалку, ушицы с дымком похлебать… И никакого многолюдья вокруг. Полковник Скельцовский сильно уставал от него на работе, которую привычно именовал службой.

От приятных дум отвлек телефонный звонок.

— Здорово, Максимыч! — зарокотала трубка. — У меня для тебя сюрприз…

Скельцовский был Гаврилычем, но начальнику областного управления Куксину почему-то нравилось называть его Максимычем.

— …готовься в субботу принимать пресс-тур, Максимыч.

Сюрприз оказался хорош, ну просто отменный! К ним готовились заранее, наводили порядок, проводили беседы с осужденными, репетировали, кто и что будет говорить, негласно назначали отвечающих на вопросы.

Пресс-тур — не день отряда, когда на территорию пускают родственников осужденных. Родственники лишнего болтать не станут, понимают, что все аукнувшееся, то есть сказанное, непременно откликнется на их сидельцах. Пресс-тур — это свора охочих до сенсаций журналистов, которые все подмечают, никого не боятся или думают, что никого не боятся. Во всяком случае, администрации колонии управу на них не найти. А это значит… Ничего хорошего это не значит.

Вон, в Липецкой области после одного такого пресс-тура в колонии сменилось все руководство. Два психически нездоровых осужденных нарассказывали журналистам всяких страшилок, процентов на восемьдесят высосанных из пальца, те подхватили, раздули-разнесли, и вот вам результат… А начальник той колонии, между прочим, всю жизнь в передовых ходил, купался, можно сказать, в благодарностях, со дня на день повышения ждал, областное управление принять готовился. Каково ему сейчас на гражданке?

— Как понял? Прием!

— Так ведь собирались к Большову, Федор Юрьевич…

— А теперь к тебе! Или ты не рад, Максимыч?

Кто ж тут будет веселиться? Разве что полный идиот.

— Рад, — соврал Скельцовский, — но ведь сегодня среда…

— Да, — подтвердил Куксин. — Целых два с половиной дня на подготовку! Я верю, что ты в грязь лицом не ударишь!

В последней фразе не было ободрения, только угроза. «Только попробуй сплоховать, Максимыч, голову оторву!»

— Не ударю! — обреченно пообещал Скельцовский и уточнил: — Вы-то, Федор Юрьевич, сами будете?

— Нет, Гамаюна пришлю. Но ты не расслабляй булки, с журналистами приедет Ферапонтов. Ну, все, больше я тебя не задерживаю.

Трубка противно запищала, будто дразнясь.

— Вот же………, мать его……! — высказался Скельцовский. — Чтоб они там…………без передыху!

Матерщина не принесла облегчения. Беда на пороге! Вот если, с божьей помощью, пронесет… Ладно бы, приехал один Гамаюн…

От заместителя начальника УФСИН по Тверской области полковника Гамаюна Скельцовский подлянок и подножек не боялся. Не те отношения. Да и вообще, в одном котле варимся, потому и интересы общие. Свой человек Гамаюн. А вот начальник департамента социально-психологической и воспитательной работы с осужденными полковник Ферапонтов был нежеланным гостем. Начальники из «главка» всегда норовят «нарыть по углам грязи», у них спорт такой. И они обо всех нарушениях докладывают не кому-то там, а Самому — директору ФСИН России. Эх, только бы пронесло…

Через десять минут в кабинете Скельцовского собрались его заместители и начальник психологической лаборатории капитан Капранов, который попал в высшее общество благодаря тому значению, которое придавалось психологической службе в свете нынешней реформы уголовно-исполнительной системы.

Сообщив подчиненным новость, Скельцовский определил каждому участок работ (в частности, майору Баклановой было велено занять к субботе не менее 12–13 коек, чтобы было видно, что медицина работает), посулил всяких бед тем, кто рискнет облажаться, и отпустил, велев капитану Капранову задержаться.

Когда все вышли, начальник колонии пристально посмотрел на начальника психологической лаборатории и сказал:

— Ты, капитан, молод. Тебе еще расти и расти. До полковника, может, и выше поднимешься, если повезет. Вместе с прессой, черти бы ее побрали, к нам приедет из Москвы начальник департамента социально-психологической и воспитательной работы. Прикидываешь?

Капранов судорожно сглотнул набежавшую слюну и дважды кивнул.

— С тебя хорошая, проникновенная речь про социальные лифты и все такое. И про постоянный рост показателей не забудь, чтобы и ежу было понятно, что день ото дня мы работаем все лучше.

Из контингента непременно выбери человек пять посмышленее, которых не стыдно будет журналистам предъявить. Пусть они расскажут о себе и о том, как мы им помогаем осознать и подготовиться к новой жизни после освобождения. Не надо петь хором дифирамбов, следует просто рассказать своими словами, без лишней патетики. Чтобы все естественно смотрелось. Ну, ведь ты психолог, не мне тебя учить, как надо врать, чтобы верили. Про работу с сотрудниками тоже не забудь упомянуть. Но основной упор делай на осужденных. Все ясно?