Русские понты: бесхитростные и бессовестные - Макфадьен Дэвид - Страница 7

Возможная путаница с радостью жизни очень важна, потому что понт направлен именно на то, чтобы создать впечатление радостного входа в мир, игру, большой город или незнакомое будущее, а получается чаще всего совсем по-другому. Понт становится отчаянной, злостной самозащитой, а не радостным вступлением в зону чужой значимости, как у команды Аршавина или мультиков Куки. Понтярщик не знает конкретно, чего хочет, с кем именно он общается в неясном процессе формирования личности или что вообще с ним будет.

Пора все привести в мало-мальски приличный порядок при помощи конкретных категорий. Иногда высказывается суждение, что существуют четыре типа понта. Первый тип неотделим от материального мира: когда ты говоришь (или показываешь), что тебе принадлежит больше материальных ценностей, чем на самом деле. Или ты в состоянии пользоваться и манипулировать тем же самым миром, как тебе заблагорассудится. А когда мир не ведет себя согласно твоему генеральному плану, дело порой доходит до мордобоя. Тут после очередного провала из-за твоего мизерного запаса слов начинаются так называемые «физические» понты. «Этот понт — со стороны других лиц — может нанести физический вред. Пример: “Эй, пацан! Ты вообще, шо такой дерзкий?”». Восходит ли этот первый вариант к общей, вневременной психологии или к личному опыту — спорный вопрос. [17]

Если, между прочим, у тебя возникнет желание проверить пределы такого материального мира на деле, достаточно толкнуть кого-нибудь пару раз в медленно движущейся очереди. Получишь бесплатное знакомство со второй категорией понта — «общественной». Тут мы обнаруживаем желание превратить любое социальное влияние в силу, поднимающую человека (тебя!) на одну ступеньку выше по общественной лестнице. Это просто увеличивает число людей, которых надо убедить или обмануть… Другими словами, чем сильнее за материальным или физическим понтом ощущается жажда своей уникальной, универсальной (и одинокой!) роли в мире, тем больше необходимость заводить новые знакомства. Новый понт нуждается в новой аудитории. Но каждое такое знакомство приносит и новый риск, что будешь разоблачен. Вот один из коренных парадоксов понта.

Остается только надеяться, что над толчками и ушибами удастся подняться ввысь, туда, где находится третий вид понта — «духовный». Тут человеку требуется доступ к чему-то идеальному — либо к редкостному внутреннему состоянию, либо просто к какой-то идее, которую «братья наши меньшие» никогда не осмыслят. Бывает порой, что после безуспешной попытки взять знакомого на духовный понт человек прибегает к искусственным приемам: «Он начитывается сайтов/книг/ мнений и начинает сражать всех наповал своим нереально особенным мнением, которое он может даже не понимать». Это довольно часто наблюдается в области интеллектуального снобизма, который выливается в претензии на «духовность». Поэтому самый читающий народ в мире якобы скупает модные издания стопками, «даже не задумываясь над прочитанным, и сыплет пафосные речи на тему глубины мысли, доступной только избранным». [18]

Это влечение к мажорству вызывает и другой парадокс. Если материальные и общественные притязания на гордую обособленность заставляют тебя контачить с соседями, то тут все наоборот. Все утверждения со стороны понтярщика, что он лучше всех понимает непростой порядок вещей в мире, глядя на все с высоты птичьего, если не с ангельского полета, отстраняют его от мира. Любой представитель умного «превосходства» нуждается в изолированности. Быть интеллектуально особым — значит быть отдельно и в явном меньшинстве. И там его сразу забудут.

На последнем — или самом фундаментальном — месте оказываются четвертые — «детсадовские» — понты. Это нормы поведения, освоенные нами давным-давно, когда мы были еще окружены игрушками и длинными ногами людей высокого роста. Можно даже сказать, что детсадовские понты — синтез всех предыдущих. Звучат они примерно так: «Да, это неправильно. Сейчас тебе все объясню: мой папа играет в Red Hot Chili Peppers, а дед служил в Чернобыле, поэтому твои слова — ложь, а я — гений». Как мы помним, способность этих иллюзий действовать — даже недолго — зависит от блефа, от каменного лица в ситуациях, где «главное не быть, а выглядеть». [19]Понт, что для многих является сутью всего грубо материального, оказывается воплощением всего виртуального. Того, что может быть.

Русским детям сегодня говорят, что если очень надо понтоваться, то лучше с большой долей юмора. Взрослые по горькому опыту знают, что в состязаниях по понтам никаких гарантий нет. Надо поступать так, чтобы «главным было именно действие или эмоция, а не какая-то замечательная особенность или вещь у рассказчика», делающая его особым. [20]Почему так? Потому что взрослые у нас умные: самоуверенность всегда обратно пропорциональна неверию в себя. Если эмоции влияют на суждения и самоуверенность развивает доверие к ним, то по-настоящему самоуверенные люди менее восприимчивы к психологическому влиянию извне.

Они вроде бы сами все решают, но это только кажется. Они доверяют окружающему (пустому/незнакомому) миру: психологи иногда проводят параллель с пилотом, летящим по гряде облаков. Как пилот полагается на бортовую навигационную систему, так в бытовых ситуациях (как в «Цементе») люди следуют своим эмоциям, когда просто плывут по течению. В потоке игры. Как этому пилоту, так и нам лучше доверять надежности своей «бортовой» системы, т. е. эмоциям, когда мы окружены безбрежностью «туманной» реальности. Уверенность в себе обеспечивает основу для использования эмоционального компаса. [21]Часто бывает, этот компас не работает только из-за сомнений в своей надежности или комплекса неполноценности. Эмоции не только рисуют карту не совсем понятного облачного мира, но и диктуют лучшие возможности его покорения.

Мы вступаем в мир с надеждой, но делаем вид, будто с уверенностью. Понт — вовсе не признак уверенности, наоборот, он показывает наше подсознательное преклонение перед миром слишком большим, непредсказуемым. Это мы знаем с детства и защищаемся понтами.

Пусть говорят, что взрослый понт — это беззастенчивая предпродажная подготовка самого себя. Рекламный трюк. Представление. На понтах, как на котурнах. Нет, понт не театр. Он меняет жизнь. Борхес [на самом деле Ницше!], большой любитель величавых трюизмов, однажды написал волнующую фразу: «Если ты долго смотришь в бездну, то и бездна долго смотрит в тебя». Это про понты писано. [22]

Итак: понт — неотъемлемая часть социализации любого ребенка. Но что с ним делать, когда наступает юность или взрослая жизнь? Станет ли понт полезной, сознательной тактикой на будущее или будет неосознаваемой особенностью нашей психики? У Сартра есть пьеса под названием «Кин». Там некий лондонский лицедей XIX века Эдмунд Кин так часто играет пафосные шекспировские роли на сцене, что, когда в его реальной жизни наступает беда (в виде крупных долгов), он ведет себя перед кредиторами подобно гордым, самоуверенным персонажам английского театра. Он воспринимает собственную виртуальность, как явь.

Подобный выбор стоит перед сегодняшними молодыми людьми. У одних такое явление театральной показухи довольно быстро проходит, «как насморк, а у других это просто приобретает хронический характер и постепенно становится патологией». [23]В случае реализации, как у Кина, второй возможности временная маска сможет легко стать настоящим лицом. Форма станет содержанием: реклама станет самим продуктом, и голограммы материализуются.