Жестокое и странное - Корнуэлл Патрисия - Страница 35

Я не дотрагивалась до ее головы до приезда санитарной бригады, которая поместила тело Сьюзан на носилках в машину. Забравшись внутрь, я в течение нескольких минут искала пулевые ранения. Одно я обнаружила в правом виске, другое – в углублении на шее сзади, чуть ниже волос. Я провела рукой в перчатке по ее каштановым волосам, но крови больше не было.

Марино забрался в машину.

– Сколько раз в нее выстрелили? – спросил он меня.

– Я нашла два входных отверстия. Одну пулю я чувствую у нее под кожей над левой височной костью. Марино мрачно взглянул на свои часы.

– Доусоны живут недалеко отсюда. В Гленберни.

– Доусоны? – переспросила я, снимая перчатки.

– Ее родители. Мне нужно с ними поговорить. Сейчас. Пока какая-нибудь зараза не проговорилась, и в результате они услышат об этом по радио или телевидению. Я договорюсь, чтобы вас отвезли домой.

– Нет, – возразила я. – Мне кажется, я должна поехать с вами.

Начинали зажигаться уличные фонари. Марино угрюмо смотрел на дорогу, его лицо казалось жутко пунцовым.

– Скоты! – взорвался он, стукнув кулаком по рулю. – Будь они прокляты! Выстрелить ей в голову! Стрелять в беременную женщину!

Я смотрела в боковое окно. В моей голове проносились бессвязные обрывки воспоминаний.

Я откашлялась.

– А ее мужа нашли?

– Дома никто не подходит. Может, он у ее родителей. О, Господи. Ненавижу свою работу. Боже мой. Не хочу. Веселенькое Рождество. Звонишь в дверь и убиваешь людей на месте, потому что говоришь им такое, от чего рушится жизнь.

– Вы никому жизнь не разрушали.

– Да? Ну что ж, смотрите, сейчас вы станете этому свидетелем.

Он свернул на Элбимарли. Вдоль дороги стояли контейнеры, окруженные мешками, набитыми рождественским мусором. Уютно светились окна, в некоторых из них мерцали разноцветные елочные гирлянды. Молодой папаша вез по тротуару на санках своего маленького сынишку. Они улыбнулись и помахали нам вслед. В Гленберни жили люди, принадлежавшие к средним слоям общества, – молодая интеллигенция, как семейные, так и одинокие. Там царила своеобразная атмосфера – летом они выходили посидеть на крыльце своего дома, готовили во дворе еду. Они собирались на вечеринки, окликали и приветствовали друг друга через улицу.

Довольно скромный дом Доусонов в тюдоровском стиле выглядел уютно обжитым, с аккуратно подстриженными хвойными деревьями перед входом. В окнах вверху и внизу горел свет, у обочины стоял старенький автомобиль-"универсал".

В ответ на звонок по другую сторону двери раздался женский голос:

– Кто там?

– Миссис Доусон?

– Да?

– Детектив Марино, Полицейское управление Ричмонда. Мне нужно с вами поговорить, – громко сказал он, поднося свой знак к дверному глазку.

Защелкали открывавшиеся замки, и я почувствовала, как у меня забилось сердце. Во время своих многочисленных медицинских перипетий мне не раз приходилось слышать, как пациенты кричали, умоляя меня не дать им умереть. Я лгала ради того, чтобы их успокоить: «У вас все будет в порядке», – когда они умирали, сжимая мою руку. «Очень сожалею», – говорила я их близким и любимым, убивавшимся от отчаяния в тесных душных комнатушках, где не по себе становилось даже священникам. Но мне никогда не приходилось стучать в чью-то дверь, возвещая о смерти, в день Рождества.

Единственное сходство между миссис Доусон и ее дочерью, которое я заметила, были подчеркнутые скулы. Миссис Доусон с яркими чертами лица, короткими седыми волосами весила на вид не больше сорока килограммов и напомнила мне испуганную птичку. Когда Марино представил меня, в ее глазах появилась паника.

– Что случилось? – еле вымолвила она.

– Боюсь, у меня для вас очень плохие новости, миссис Доусон, – начал Марино. – Речь идет о вашей дочери Сьюзан. Сожалею, но я вынужден сообщить вам, что ее убили.

В ближней комнате послышались легкие шажки, и в двери справа от нас появилась маленькая девчушка. Остановившись, она смотрела на нас широко раскрытыми голубыми глазами.

– Хейли, где дедушка? – дрожащим голосом пролепетала миссис Доусон. Ее лицо стало мертвенно-бледным.

– Наверху.

Хейли в синих джинсах и новых на вид кожаных мокасинах была похожа на мальчонку. Ее светлые волосы казались золотистыми, левый глазик немного косил, и она носила очки. Я бы дала ей не больше восьми лет.

– Иди скажи ему, пусть спустится, – сказала миссис Доусон. – А вы с Чарли оставайтесь там, пока я за вами не приду.

Сунув два пальца в рот, девчушка не торопилась уходить. Она настороженно смотрела на меня и Марино.

– Иди же, Хейли!

Хейли неожиданно сорвалась с места и убежала. Мы сели на кухне с матерью Сьюзан. Ее прямая спина не касалась спинки стула. Она не плакала, пока несколько минут спустя не вошел ее муж.

– О, Мэк, – пролепетала она. – О, Мэк. – И она разрыдалась.

Он обнял ее и прижал к себе. Он стиснул зубы, и кровь отхлынула от его лица, когда Марино рассказал, что произошло.

– Да, я знаю, где находится Стробери-стрит, – сказал отец Сьюзан. – Не знаю, зачем ей понадобилось туда ехать. Насколько я знаю, у нее не было там никаких дел. И сегодня все закрыто. Непонятно.

– А вы знаете, где ее муж, Джейсон Стори? – поинтересовался Марино.

– Он здесь.

– Здесь? – Марино оглянулся вокруг.

– Он наверху. Спит. Он не очень хорошо себя чувствует.

– А чьи это дети?

– Тома и Мэри. Том – наш сын. Они приехали к нам на праздники, а сегодня до обеда уехали. В Тайдуотер. К друзьям. Они вот-вот должны вернуться. – Он взял свою жену за руку. – Милли, у этих людей будет много вопросов. Тебе надо сходить за Джейсоном.

– Знаете что, – сказал Марино, – мне бы надо минутку поговорить с ним наедине. Может, вы меня к нему отведете?

Миссис Доусон кивнула, не отнимая от лица рук.

– Я думаю, тебе лучше присмотреть за Чарли и Хейли, – сказал ей муж. – Попробуй позвонить своей сестре. Может, она сможет прийти?

Он посмотрел своими голубыми глазами вслед жене и Марино, выходящим из кухни. Отец Сьюзан был высокий интересный мужчина с густыми темно-каштановыми волосами, тронутыми едва заметной проседью. Он был весьма сдержан как в своей жестикуляции, так и в проявлении эмоций. Сьюзан была похожа на него внешне и, возможно, манерой держаться.

– Машина у нее старая. У нее не было ничего ценного, чтобы украсть, и я знаю, она не могла быть ни в чем замешана. Ни с наркотиками, ни с чем-то там еще.

Он пытался найти отклик в моем лице.

– Нам неизвестна причина случившегося, преподобный Доусон.

– Она была беременна, – произнес он, и у него перехватило горло. – Как же кто-то мог?

– Не знаю, – сказала я. – Не знаю как.

Он закашлял.

– У нее не было оружия.

Сначала я не поняла, что он имел в виду. Когда до меня дошло, я попыталась успокоить его:

– Нет. Полиция не обнаружила оружия. Ничто не свидетельствует о том, что она покончила с собой.

– Полиция? А разве вы не полиция?

– Нет. Я – старший судмедэксперт. Кей Скарпетта.

Он оторопело смотрел на меня.

– Ваша дочь работала у меня.

– А, да, конечно. Простите.

– Не знаю, как мне вас успокоить, – с трудом произнесла я. – Я еще не приступила к своей работе. Но я сделаю все от меня зависящее, чтобы выяснить, что произошло. Я хочу, чтобы вы это знали.

– Сьюзан говорила о вас. Она всегда хотела стать врачом.

Он отвернулся, стараясь сдержать слезы.

– Я виделась с ней прошлым вечером. Дома, недолго. – Я помолчала: мне не хотелось докапываться до подробностей их личной жизни. – Сьюзан показалась мне обеспокоенной. Она в последнее время и на работе была не похожа на себя.

Он сглотнул. Его лежавшие на столе руки сцепились в замке. Костяшки пальцев побелели.

– Мы должны помолиться. Я прошу вас помолиться со мной, доктор Скарпетта. – Он протянул свою руку. – Пожалуйста.

Ощутив его цепкие пальцы на своей руке, я невольно вспомнила о равнодушии Сьюзан к своему отцу и ее неверии в то, что он отстаивал. Меня тоже отпугивали фундаменталисты. Мне было не по себе закрывать глаза и держать за руку преподобного Мэка Доусона, в то время как он благодарил Господа за некое неведомое мне милосердие и требовал от него того, чего он уже никак не мог пообещать. Открыв глаза, я убрала свою руку. В этот неприятный момент я испугалась, что отец Сьюзан почувствует мой скептицизм и подвергнет сомнению мою веру. Однако ему было не до моих душевных волнений.