Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен - Страница 48

Долго ждал его Нольбу и, не дождавшись, стал рубить тыкву топором. Но, кроме беловатой, довольно аппетитной на вид мякоти, в тыкве ничего не было. Тогда Нольбу позвал жену и сказал ей:

— Послушай, я уже проголодался. А тыква эта так и просится, чтоб ее съели. Свари-ка из нее похлебку. Подкрепимся всем семейством и с новыми силами примемся с тобой вдвоем за последнюю тыкву. В старину люди говаривали: «Сладкое — за горьким». Вот на меня поначалу и навалилась всякая нечисть, а под конец улыбнется счастье. Неужто Небо оставит меня? Уж так ведется: кто задумал обзавестись богатством, тот с малых лет подвергается тяжким испытаниям. Ставь поскорее варить похлебку.

Повеселевшая супруга Нольбу нарубила мякоть тыквы крупными ломтями, приготовила соевый соус, доверху налила в большой котел воды и развела такой сильный огонь, словно собиралась варить не тыкву, а говяжий мосол.

К полудню похлебка была готова, и каждый член семьи отведал по чашке.

Когда с едой было покончено, Нольбу с раздувшимся после похлебки животом повернулся к жене и, рыгнув, проговорил:

— Уф, хороша нынче похлебка. Тан-дон!

— Да, похлебка вышла на славу. Тан-дон! — согласилась жена.

— Ой, как вкусно! Тан-дон! — в один голос заявили дети.

— Что за чертовщина? — изумился Нольбу. — Как поели этой тыквы, так все отчего-то стали после каждого слова добавлять «тан-дон»! Тан-дон!

— И точно! — подтвердила супруга. — У меня тоже после этой похлебки изо рта невольно вылетают какие-то странные звуки!.. Тан-дон!

— И мы, мама, тоже теперь почему-то стали говорить «тан-дон». Тан-дон! — закричали дети.

— Ох, дети, впрямь что-то неладное творится! Тан-дон!

Тогда Нольбу с бранью набросился на супругу:

— Ты у меня не дури! Тан-дон! Какой это похлебки ты наелась, что без конца теперь твердишь «тан-дон»?.. Тан-дон!

— Простите, виновата... Тан-дон! — отвечала супруга.

А между тем звонкое, как всплеск струн каягыма, «тан-дон» гуляло уже по всему дому. «Тан-дон!» — кричала дочь Нольбу, «тан-дон!» — вторил ей брат, «тан-дон!» — бранилась тетка Нольбу, «тан-дон!» — вопили дети слуг.

В ту пору мимо проходил сюцай Ван. Услыхав странные звуки, доносившиеся из-за плетня, Ван спросил Нольбу:

— Послушай, Нольбу! Чего вы там наелись все, что издаете такие звуки?

Нольбу почтительно отвечал ему:

— Выросла у меня, недостойного, тыква, и мы сварили из нее похлебку, а когда отведали ее, из нас стали сами собой вылетать эти звуки.

Сюцай не поверил Нольбу и сказал:

— Что за чепуху ты говоришь! Где это видано, чтобы человек, поев тыквенной похлебки, стал издавать такие звуки? Ну-ка, зачерпни мне немного в чашку твоего варева!

Нольбу подал сюцаю чашку с похлебкой.

Попробовав похлебку, сюцай нашел, что она великолепна, и с аппетитом съел всю чашку, а затем проговорил:

— Похлебка у тебя отменная! Тан-дон!.. Ой, я тоже, кажется, сказал «тан-дон!». Тан-дон!

И он против своей воли повторил несколько раз кряду «тан-дон». Раскаялся Ван, что вздумал попробовать похлебку, и, проклиная Нольбу, отправился восвояси.

Призадумался и Нольбу. Сажал он тыквы, чтобы стать богачом, — и вот чем кончилось: потерял большое состояние да претерпел злоключения, какие никому не снились. А тут вдобавок новая напасть: весь дом твердит «тан-дон»! Такого, верно, еще ни у кого не бывало!

Кляня свою судьбу, Нольбу с серпом в руках взобрался на гору и принялся с остервенением кромсать тыквенные, плети, как вдруг увидел: под побегами, в тени, лежит тыква — величиною с огромный колокол и весом не меньше чем в тысячу кынов.

Гнев Нольбу тотчас же растаял, будто снег. Вновь ожила в его душе надежда, и он молвил про себя:

— Наконец-то тыква с сокровищами в моих руках! Судя по ее весу, в ней сплошь одно золото. Потому, наверное, она и спряталась среди стеблей, подальше от чужого глаза, что в ней заключены несметные богатства. А я-то сокрушался понапрасну! Выходит, что те господа в масках, которые давеча явились из тыквы, не обманывали меня, когда говорили, что в одной из них есть золото. Эх, знай я раньше, что тыква с золотом лежит именно здесь, я бы не стал пилить остальные тыквы, а начал сразу с этой!

И ликующий Нольбу покатил тыкву вниз, весело напевая:

Но тут навстречу ему выбежала жена и закричала:

— Что вы делаете? Перестаньте! Неужели вам еще не опротивели эти тыквы? А если из нее снова вылезут дурные люди? Зачем вы притащили ее?

— Ступай прочь, глупая баба! — отвечал ей Нольбу. — Эта-то тыква как раз и есть золотая. Разве ты не станешь важной птицей, когда мы будем обладателями сокровищ? Перестань говорить чепуху да берись за пилу.

Установив тыкву перед собой, Нольбу приставил к ней пилу и принялся за работу.

Когда пила углубилась в тыкву почти до половины, Нольбу с волнением заглянул в щель: вся полость тыквы была заполнена чем-то желтым-прежелтым, похожим на чистое золото.

— Наконец-то! — воскликнул Нольбу. — Загляни-ка, жена, в эту тыкву! Видишь, как там все отливает желтым? Это слитки золота!

Жена отвечала ему:

— По цвету и впрямь будто бы похоже на золото, да только что-то уж больно мерзкий дух идет из этой тыквы. С чего бы это?

— Экие глупости ты говоришь! — сказал Нольбу жене. — Разве ты не знаешь, что тыквы бывают перезревшие и недозревшие? Эта тыква слишком перезрела, вот она и пахнет так скверно. Давай-ка поскорее распилим ее!

Но вот пилить осталось уже совсем немного. Тогда супруги остановились и, опустившись на корточки, с опаской и любопытством заглянули каждый со своей стороны внутрь тыквы. Внезапно оттуда рванул ветер, послышался гул, и хлестнула струя зловонной жижи, заставившая Нольбу и его супругу шарахнуться в сторону.

В мгновение ока бурлящий поток нечистот, который мог бы сдвинуть с места гору Тайшань и заставить выйти из берегов море, заполнил доверху все помещения в доме.

Испачканные с головы до ног, супруги бросились бежать прочь, а когда оглянулись, то увидели, что их жилище целиком погребено под нечистотами. Узнай о них торговцы удобрениями из Вансимни, Нольбу мог бы стать обладателем круглой суммы.

Ошеломленный Нольбу затопал ногами и закричал:

— Что же нам теперь делать, жена? Чаяли мы обрести сокровища — и промотали все свое добро. А эта мерзость лишила нас даже одежды! Что будем есть мы с малыми детьми в долгие дни лета, во что оденемся студеной вьюжною зимой? О горе, горе нам!

Пока Нольбу горестно стенал, зловонный поток достиг домов живших по соседству янбанов и стал заливать их жилища. Тогда янбаны посовещались меж собой и, спешно позвав слугу Кодусве, приказали ему схватить немедля Нольбу и доставить к ним.

Словно на крыльях, помчался Кодусве к Нольбу, на которого он уже с давних пор точил зуб, схватил его за шиворот и поволок на расправу.

Когда Нольбу оказался на коленях перед янбанами, один из них обратился к нему с такими словами:

— Слушай меня, мерзавец Нольбу! Ты никогда не чтил своих родителей, с братом рассорился, ни с кем из родичей не ладишь — одни лишь деньги у тебя на уме. Мало того что ты хуже всякого разбойника, еще и какое-то пагубное дело затеял. Нам, здешним янбанам, уже все уши прожужжали про то, как на твой дом обрушились несчастья и как ты погубил себя. Это тебе возмездие за грехи, но из-за твоих прегрешений пострадали также дома янбанов. Мыслимо ли найти еще где-нибудь такого негодяя? За свои преступления ты в скором времени предстанешь перед судом, а сейчас ты обязан до захода солнца убрать все эти нечистоты. Будешь медлить — не быть тебе живу.