Эрагон.Наследие - Паолини Кристофер - Страница 119

45. Звук его голоса, прикосновение его руки

А-а-а-а!..

— Ну что, ты готова поклясться мне на языке древних?

— Ни за что!

Вопрос Гальбаторикса и ответ Насуады стали уже поч­ти ритуальными — вопрос — ответ, как в детской игре, вот только она в этой игре явно проигрывала.

Ритуал — вот то единственное, что позволяло Насуаде сохранять разум. С помощью самых разнообразных ритуа­лов она могла управлять собственным миром — с их помо­щью она могла выдержать промежуток от одного события до другого, будучи лишена любых других ориентиров. Ри­туалы мыслей, ритуалы действий, ритуалы боли и облег­чения — на них покоилась, от них зависела сейчас сама ее жизнь. Без них она бы совсем потерялась — овца без пасты­ря, верующая без веры, Всадник без дракона.

Этот ритуал, к несчастью, заканчивался всегда одинаково: очередным прикосновением раскаленного железного прута.

Вскрикнув, Насуада тут же прикусывала язык, и рот наполнялся кровью. Кровь заливалась в горло, Насуада му­чительно кашляла, но крови было слишком много, и она начинала задыхаться. Легкие жгло от нехватки воздуха, линии на потолке извивались, становились неясными, а потом наступало беспамятство и сплошная чернота.

Когда она снова приходила в себя, Гальбаторикс, пока железные прутья накалялись в жаровне, начинал все сна­чала. И это тоже стало одним из ритуалов.

Язык он ей каждый раз залечивал. Во всяком случае, Насуада считала, что это делал именно он, а не Муртаг, потому что он сказал: «Так не пойдет — если ты не смо­жешь говорить, откуда же я тогда узнаю, что ты готова мне служить?»

Как и прежде, Гальбаторикс сидел справа от нее, и она по-прежнему видела его лишь частично; собственно, ви­дела она всего лишь его силуэт в золотистом ореоле, а его лицо и тело, так или иначе, были скрыты от нее длинным тяжелым плащом и густой тенью.

— Я ведь знаком с твоим отцом. Я встречался с ним, ког­да он был управляющим в главном поместье Эндуриеля, — сказал Гальбаторикс. — Он тебе об этом рассказывал?

Она содрогнулась и закрыла глаза, чувствуя, что плачет. До чего же она ненавидела его голос! Он говорил так убеди­тельно, так соблазнительно, что ей хотелось подчиниться ему, сделать все, что он хочет, лишь бы снова услышать этот сильный, мелодичный и совершенно колдовскойголос.

— Да, — шепотом ответила она.

— Я тогда и внимания-то на него почти не обратил. Да и с какой стати? Он был слугой, персоной незначитель­ной. Эндуриель давал ему довольно много свободы, счи­тая, что так он лучше справляется с делами — пожалуй, слишкоммного свободы он ему давал, что потом и под­твердилось. — Гальбаторикс пренебрежительно махнул рукой, и свет упал на его гладкую согнутую кисть, похо­жую на отполированный временем коготь. — Эндуриель всегда слишком много позволял своим слугам. А вот дра­кон у негр был хитрющий; Эндуриель всегда слушался его советов; как ему дракон скажет, так он и поступит… Какие, право, странные события оказались со всем этим связаны! Вот уж поистине шутки судьбы! Подумать толь­ко, человек, который заботился о том, чтобы мои сапоги к утру хорошенько вычистили, стал в итоге моим главным врагом после Брома; а теперь еще и ты, его дочь, явилась в Урубаен с какими-то претензиями. Впрочем, ты вот-вот поступишь ко мне на службу, почти как когда-то прислу­живал мне твой отец. Какая ирония судьбы! Или ты со мной не согласна?

— Мой отец бежал оттуда и при этом чуть не убил Дур­зу! — гневно возразила Насуада. — И он тебе никогда не служил! И все твои чары и клятвы его удержать не сумели. И меня ты тоже удержать не сможешь!

Ей показалось, что Гальбаторикс нахмурился.

— Да, это получилось весьма неудачно, и Дурза на какое-то время оказался совершенно выбит из колеи. Когда человек обзаводится семьей, это, похоже, сильно помогает ему полностью перемениться, а порой даже пе­ременить свое истинное имя. Именно поэтому я теперь вы­бираю себе слуг исключительно из тех, кто бесплоден и не состоит в браке. Но ты весьма прискорбно заблуждаешься, если рассчитываешь от меня ускользнуть. Единственная возможность для тебя покинуть зал Ясновидящей — это принести мне клятву верности.

— Лучше умереть!

— Как это недальновидно. — Золотистая тень Гальба­торикса склонилась к ней. — А тебе никогда не приходило в голову, что этот мир стал бы гораздо хуже, если бы я тог­да не уничтожил орден Всадников?

— Всадники хранили в Алагейзии мир, — сказала она, — они ее защищали от войны, от чумы… от угрозы шейдов. Когда наступал голод, они приносили голодающим пищу. Как может наш мир быть лучше без них?

— Между прочим, за свою службу они получали очень высокую плату. Уж тебе-то следовало бы знать, что за все в мире приходится платить — когда золотом, а когда и кро­вью или временем. Все имеет свою цену, даже Всадники. Всадники тем более.Да, они хранили мир, но они же не давали нормально жить другим народам Алагейзии; они прямо-таки душили своими законами эльфов, гномов, да и людей тоже. Как обычно прославляют Всадников барды, в своих песнях оплакивая их уход? Они поют о том, что правление их длилось тысячелетия, однако в течение этого восхваляемого «золотого века» мало что менялось, кроме имен правителей, самодовольных, не знающих ни от кого угрозы, продолжавших спокойно сидеть на своих тронах. О да, тревожиться им было почти не о чем: то какой-то шейд появится, то ургалы вторгнутся, то между двумя кланами гномов междоусобица вспыхнет из-за шахты или туннеля, которые никому, кроме них самих, не нужны. Но в целом порядок вещей оставался точно таким же, каким его установили Всадники, достигнув своего расцвета.

Насуада услышала звон металла — это Муртаг помешал угли в жаровне. Ей очень хотелось увидеть его лицо, чтобы понять, как он воспринимает слова Гальбаторикса, но он, как обычно, стоял к ней спиной и смотрел на угли. Един­ственные мгновения, когда он смотрел прямо на нее — когда Гальбаторикс приказывал ему приложить к ее телу раскаленный добела металл. Это был лично его ритуал, и Насуада подозревала, что он ему так же необходим, как и ей — ее ритуалы.

А Гальбаторикс все продолжал говорить:

— Разве это не кажется тебе одним из самых страшных зол, Насуада? Жизнь — это перемены, однако Всадники на­столько ее подавили, что наша страна пребывала в какой-то странной дремоте и никак не могла стряхнуть с себя цепи, которыми они ее опутали, не могла ни идти вперед, ни вернуться назад, как того требует природа… Она ока­залась совершенно не способна к обновлению. Я собствен­ными глазами видел те старинные свитки — и на острове Врёнгард, и здесь, в храмах Илирии, — где подробно опи­сывались самые разнообразные открытия в области ма­гии, в механике и во всех прочих сферах натурфилософии; и эти открытия Всадники тщательно ото всех скрывали, потому что боялись того, к чему это может привести. Эти открытия никогда не стали бы всеобщим достоянием, ибо Всадники были просто трусами, помешанными на старом образе жй^ни, на старых способах мышления и решившие защищать все это до последнего дыхания. Их правление — это тирания, нежная, мягкая, но все-таки тирания!

— Значит, единственным решением ты считал убий­ство и предательство? — спросила Насуада, не заботясь о том, что за такие слова он может ее и наказать.

Гальбаторикс рассмеялся; он был, похоже, чем-то страшно доволен.

— Какое лицемерие! — воскликнул он. — Ты обвиняешь меня в том, к чему стремилась сама. Ведь и ты без колеба­ний прикончила бы меня на месте, как бешеного пса — если б смогла, конечно.

— Ты — предатель, а я — нет.

— Я — победитель. А в конечном итоге только победа и имеет значение. Мы с тобой не так уж сильно отличаем­ся друг от друга, Насуада. Ты мечтаешь убить меня, потому что считаешь, что моя смерть принесет Алагейзии некое «исцеление». А еще потому, что ты, будучи еще почти ре­бенком, веришь, что смогла бы куда лучше меня править Империей. И твоя спесь в итоге приведет к тому, что дру­гие станут тебя ненавидеть и презирать. Но только не я. Я отлично тебя понимаю, ибо и сам я восстал против вла­сти Всадников по тем же причинам, по каким и ты сража­лась со мной; и я оказался совершенно прав, поступая так, и одержал над ними победу.