Последнее королевство - Корнуэлл Бернард - Страница 74

– Лучше, – согласился я, – но Убба ничего не предпримет, пока руны не скажут ему, что пора.

Судьба правит всем. Убба это понимал, вот почему ждал знамения богов. Я знал, что сова и есть знамение; она пролетела над нашими головами, над кораблями датчан и исчезла в той стороне, где блеснул огонек, где-то над побережьем Сэферна. Вдруг я вспомнил четыре корабля короля Эдмунда: как они подошли к побережью Восточной Англии и забросали корабли датчан горящими стрелами… И тогда я понял, что сумел разгадать знамение.

– Если ваших людей обойдут, они погибнут. Но если мы обойдем датчан, погибнут они. Значит, мы должны их обойти.

– Как? – горько спросил Одда.

Все, что он видел впереди, это гибель на заре, атаку, битву и поражение, но я-то увидел сову. Она пролетела от кораблей к огоньку, это и был знак: поджечь корабли.

– Как мы сможем их окружить? – спрашивал Одда.

Я замолчал, не зная, стоит ли рассказывать. Если я последую знамению, нам придется разделить войско, именно такую ошибку совершили датчане у холма Эска. Я сомневался, но ведь Одда пришел ко мне не потому, что вдруг меня полюбил, а потому, что я был готов сразиться с Уббой. Я единственный здесь был уверен в победе или же казался уверенным, что, несмотря на юный возраст, делало меня вождем этих людей. Олдермен Одда, годящийся мне в отцы, искал у меня поддержки. Он хотел, чтобы я рассказал ему, что делать, – я, который никогда не бывал в настоящем клине. Но я был молод, самоуверен, и знамение подсказало мне, что сделать, а я рассказал об этом Одде.

– Вы когда-нибудь видели скедугенгана? – спросил я. В ответ он перекрестился.

– Когда я был ребенком, я мечтал увидеть скедугенганов. Я выходил ночью их искать, учился бродить ночью, чтобы к ним присоединиться.

– Какое это имеет отношение к битве на рассвете?

– Дайте мне пятьдесят человек, и они вместе с моими людьми на заре ударят здесь, – я указал на корабли. – Мы начнем с того, что подожжем суда.

Одда посмотрел с холма на ближайшие костры, которые отмечали посты вражеских часовых в восточной части луга.

– Они заметят вас и будут готовы встретить, – сказал он.

Олдермен имел в виду, что сто человек не смогут так просто пройти это расстояние, спуститься с холма, прорваться через часовых и перейти болото без звука. Он был прав. Мы не пройдем и десяти шагов, как поднимется тревога; армия Уббы, без сомнения, столь же готовая к бою, как наша, вывалит из лагеря и перекроет моему отряду подступ к лугу еще до того, как мы достигнем болот.

– Когда корабли загорятся, – проговорил я, – датчане бросятся к реке, а не на луг. А вдоль берега тянется болото. Там они не смогут нас окружить.

Конечно, они могли бы это сделать, но все-таки на зыбком болоте угроза окружения будет не так велика, как на лугу.

– Но вы не сможете добраться до берега. – Олдермен разочаровался в моей идее.

– Движущаяся тень сможет, – сказал я. Он молча поглядел на меня.

– Я смогу туда добраться, – заверил я, – а когда загорится первый корабль, все датчане кинутся на берег, вот тогда сто человек вполне смогут прорваться. Датчане побегут спасать корабли, и наши люди сумеют быстро пересечь болото; они помогут мне поджечь другие корабли, а датчане попытаются перебить нас.

Я махнул в сторону берега, показывая, куда побегут из лагеря датчане по полоске твердой суши – туда, где стоят корабли.

– Когда все датчане окажутся на берегу, – продолжал я, – между рекой и болотом, вы приведете фирд им в тыл.

Олдермен задумался, глядя на корабли. Если мы атакуем, скорее всего, это произойдет на южном склоне холма – столкновение лоб в лоб с войском Уббы, клин на клин, наши десять сотен против их двенадцати. Сначала у нас будет преимущество, поскольку воины Уббы рассыпаны вокруг холма и потребуется время, чтобы собрать их и построить, а мы за это время глубоко продвинемся в их лагерь. Но датчан будет становиться все больше, нас остановят, окружат, и начнется жестокая резня. И в этой резне у них будет численный перевес; они обогнут наши фланги, зайдут в тыл, туда, где стоят люди, вооруженные серпами, и тогда нас всех ждет смерть.

Но если я спущусь с холма и начну жечь корабли, датчане кинутся на берег, чтобы меня остановить, и окажутся на узкой полоске земли. Если же ко мне на помощь явится сотня человек под командованием Леофрика, мы сможем продержаться до тех пор, пока Одда зайдет датчанам в тыл, и тогда смерть ждет датчан, зажатых между моим отрядом и войском Одды, между рекой и болотом. Они окажутся в капкане, как нортумбрийская армия под Эофервиком.

Только у холма Эска проиграла та сторона, которая первой разделила силы.

– Это может получиться, – сказал Одда задумчиво.

– Дайте мне пятьдесят человек, – повторил я, – молодых.

– Молодых?

– Им придется бежать с холма, – пояснил я. – Очень быстро. Им необходимо добраться до кораблей раньше датчан, и сделать это надо на рассвете.

Я говорил с уверенностью, которой не ощущал. Потом замолчал, ожидая согласия Одды, но он тоже молчал.

– Выиграйте эту битву, лорд, – я назвал его лордом не потому, что ему подчинялся, а потому, что он был старше, – и вы спасете Уэссекс. Альфред вас не забудет.

Олдермен немного подумал – и, наверное, мысль о королевской награде убедила его, потому что он кивнул.

– Ты получишь пятьдесят человек.

Равн дал мне множество советов, и все они были хороши, но сейчас ночной ветер принес воспоминание только об одном из них, самом первом, том, который я никогда не забывал.

Никогда, сказал он в первую нашу встречу, никогда не сражайся с Уббой.

Пятьдесят человек привел шериф Эдор, суровый, как Леофрик, и тоже участвовавший в настоящих сражениях. Его излюбленным оружием оказалось обрезанное охотничье копье, хотя на поясе болтался и меч. Копье, пояснил он, достаточно тяжело, чтобы пронзить кольчугу или даже проломить щит.

Эдор, как и Леофрик, принял мой план без возражений. Тогда я даже не думал, что кто-то может мне возразить, но теперь, оглядываясь назад, удивляюсь тому, что план всей битвы под Синуитом был придуман двадцатилетним юнцом, который ни разу в жизни не бывал в настоящем сражении. Но я был силен, я был лордом, вырос среди воинов и отличался нахальной самоуверенностью человека, рожденного для войны. Я – Утред, сын Утреда, сына Утреда, и мы не смогли бы удержать земли Беббанбурга, если бы проливали слезы над алтарями. Мы были воинами.

Люди Эдора и мой отряд собрались у восточной части стены: здесь им полагалось ждать, когда на заре загорится первый корабль. Леофрик с командой «Хеахенгеля» стоял справа, как я и хотел, – именно туда обрушится главный удар, как только Убба со своей дружиной набросится на нас у реки. Эдор и воины Дефнаскира выстроились слева: они должны были уничтожать тех, кто попадется им навстречу, а главное, выхватывать головешки из костров датчан и поджигать оставшиеся корабли.

– Мы не собираемся сжечь все суда, – сказал я, – пусть займется хотя бы три-четыре. Датчане прилетят на огонь, как пчелиный рой.

– Пчелы больно кусаются, – заметил кто-то из темноты.

– Вы боитесь? – насмешливо спросил я. – Это датчанам надо бояться! Знамения у них самые скверные, они уверены, что проиграют, и последнее, чего сейчас хотят, – это драться на заре с воинами Дефнаскира. Они у нас будут визжать, как бабы, мы перебьем их и отправим в датский ад.

На том я и закончил свою речь перед битвой. Следовало бы сказать больше, но я волновался, ведь мне предстояло спуститься с холма первому – и в одиночестве. Я все детство мечтал стать одной из движущихся теней. Леофрик с Эдором не поведут сотню человек к реке, пока не увидят, что датчане кинулись спасать корабли, а если я не смогу поджечь корабли, атаки не будет, страхи Одды оправдаются, датчане победят, Уэссекс падет, и не будет больше Англии.

– Теперь отдыхайте, – неловко завершил я свою речь. – До рассвета еще часа четыре.

И я вернулся на вал, а скоро ко мне подошел отец Виллибальд, неся распятие, вырезанное из воловьей кости.