Последнее королевство - Корнуэлл Бернард - Страница 73

– Я тебя знаю! – заревел он, указывая на меня двумя пальцами, чтобы защититься от моих злых слов.

– А я знаю тебя, Убба Лотброксон, – сказал я, отпустил амулет и поднял три пальца. – Ивар мертв, – я загнул один палец, – Хальфдан мертв, – я загнул второй палец, – остался только ты. Что говорят руны? Что к восходу новой луны в Мидгарде не останется ни одного сына Лотброка?

Я затронул больную струну, как и собирался. Убба невольно сам схватился за амулет-молот. Священник Одды переводил, его голос снизился до невнятного бормотания, а олдермен смотрел на меня широко раскрытыми, изумленными глазами.

– Вот почему ты хочешь, чтобы мы сдались, – продолжал я. – Потому что руны предсказали, что ты не убьешь нас в битве?

– Тебя я убью, – сказал Убба. – Распорю от глотки до паха. Выпущу тебе кишки.

Я заставил себя улыбнуться, хотя это нелегко, когда Убба начинает угрожать.

– Что ж, попытайся, Убба Лотброксон, но у тебя ничего не выйдет. Я знаю. Я сам бросал руны, Убба, бросал руны под вчерашней луной, я все знаю.

Ему это не понравилось. Он поверил в мою ложь. Убба хотел казаться самоуверенным, но в какой-то миг посмотрел на меня испуганно. Видимо, его руны предсказали ему то же самое: атака на Синуит окончится его гибелью.

– Ты – мальчишка Рагнара, – сказал он, наконец-то меня узнав.

– И Рагнар Бесстрашный говорит во мне, – ответил я, – он взывает из Валгаллы, он хочет мести, Убба, мести датчанам, потому что Рагнар был предательски убит своими соплеменниками. И я – исполнитель его воли, посланник из Валгаллы, я пришел за тобой.

– Я его не убивал! – возмутился Убба.

– Какое дело до этого Рагнару? Он просто хочет мести, для него один датчанин ничем не лучше другого, так что кинь свои руны еще раз, а потом сложи меч. Ты обречен, Убба.

– А ты – кусок горностаевого дерьма, – сказал он, развернулся и быстро зашагал с холма.

Олдермен Одда все еще на меня глядел.

– Ты его знаешь? – спросил он.

– Я познакомился с ним, когда мне было десять, – ответил я, наблюдая, как уходит датский вождь, и думая о том, что, если бы у меня был выбор, если бы я послушался зова воина в себе, я бы скорее сражался рядом с Уббой, чем против него. Но пряхи решили иначе. – Я знаю его с десяти лет и еще знаю, что Убба боится богов. Сейчас он напуган до смерти. Вы можете атаковать, сердце Уббы подведет его, потому что он думает, что уже проиграл.

– Альфред придет, – сказал Одда.

– Альфред сдерживает Гутрума, – ответил я.

Конечно, я не знал этого наверняка. Может, Альфред наблюдал сейчас за нами с холмов, только вряд ли бы он оставил Уэссекс на разграбление Гутруму.

– Он сдерживает Гутрума, – повторил я, – потому что армия Гутрума в два раза больше армии Уббы. Хотя Гутрум потерял половину флота, у него все равно полно людей, так зачем же Альфреду выпускать его из Эксанкестера? Альфред не придет, а мы все погибнем от жажды к тому времени, как Убба соберется на нас напасть.

– У нас есть вода, – мрачно буркнул сын олдермена, – и эль.

Он поглядывал на меня настороженно, потрясенный тем, как запросто я разговаривал с Уббой.

– У вас эля и воды на день, – насмешливо заметил я – и по лицу олдермена понял, что угадал.

Одда развернулся и поглядел на долину Педредана. Он надеялся увидеть войска Альфреда, высматривал блестящие под солнцем копья, но, разумеется, не увидел ничего, кроме качающихся под ветром деревьев.

Одда Младший почувствовал неуверенность отца и поспешно сказал:

– Мы можем подождать дня два.

– Смерть не станет легче через два дня, – тяжело произнес его отец – и я восхитился им в этот миг.

Он надеялся обойтись без битвы, надеялся, что король спасет его, но в глубине души понимал, что я прав, и знал – эти датчане на его совести, судьба Англии в руках людей из Дефнаскира, и они должны биться.

– На заре, – сказал олдермен, не глядя на меня. – Мы выступаем на заре.

Мы спали в боевых доспехах. Точнее, люди пытались спать в кожаных нагрудниках или в кольчугах, в перевязях, держа шлемы и оружие наготове. Мы не зажигали костров: Одда не хотел, чтобы враги видели, что мы готовимся к битве. Но у датчан костры горели, и наши часовые с холма при свете этих костров следили за всеми передвижениями врага.

Никто не пришел.

Ущербная луна выплывала и снова скрывалась за рваными облаками. Костры датчан окружали нас со всех сторон, больше всего их было на юге, у Кантуктона, где встал лагерем Убба. Огни горели и на востоке, где стояли датские корабли, пламя играло на позолоченных драконьих головах и на расписных змеях. Между холмом и рекой раскинулся луг, с дальнего конца которого датчане наблюдали за нашим холмом, за лугом тянулось широкой полосой болото, а за болотом была полоска твердой земли вдоль реки – там под несколькими навесами расположились у костров воины, охранявшие корабли. Навесы остались после рыбаков, давно оттуда сбежавших. Несколько датчан ходили между кострами под драконьими носами кораблей, а я стоял на стене и глядел на вытянутые грациозные суда, молясь, чтобы «Летучий змей» был еще цел.

Спать я не мог. Я думал о щитах и датчанах, о мечах и страхе. Я думал о своем ребенке, которого ни разу не видел, о Рагнаре Бесстрашном, гадая, видит ли он меня из Валгаллы. Я опасался, что завтра, когда наконец окажусь в настоящем клине, проиграю, и не одного меня в ту ночь терзала бессонница: посреди ночи на поросшую травой стену поднялся и встал рядом со мной человек, в котором я узнал олдермена Одду.

– Откуда ты знаешь Уббу? – спросил он.

– Я был в плену у датчан, – пояснил я, – они меня воспитали. Датчане научили меня сражаться. – Я коснулся одного из своих браслетов. – Вот этот дал мне Убба.

– Ты сражался за него? – спросил Одда – не обвиняюще, а с любопытством.

– Я сражался, чтобы выжить, – ответил я уклончиво. Олдермен поглядел на освещенную луной реку.

– В том, что касается битвы, датчане не дураки. Они будут ждать нас на заре.

Я ничего не ответил, решив, что Одда испугался и передумал.

– А их больше, чем нас, – продолжал он.

Я все еще молчал. Страх правит людьми, и нет страха сильнее, чем страх перед клином. В ту ночь мою душу переполнял страх, я никогда еще не бился клин на клин в бою, в котором сходятся целые армии. Я был на холме Эска, видел другие сражения, но никогда не сражался в настоящем клине.

«Завтра, – думал я, – завтра!» И, так же как Одда, мечтал, чтобы Альфред нас спас, но знал, что спасения не будет.

– Их больше, – снова сказал Одда, – а у некоторых из моих людей нет ничего, кроме серпов.

– Серпом тоже можно убить, – сказал я, хотя это были глупые слова. Не хотел бы я оказаться лицом к лицу с датчанами с одним лишь серпом в руке. – Сколько человек имеют хорошее оружие? – спросил я.

– Наверное, половина.

– Значит, они встанут в передних рядах, а остальные будут забирать оружие у погибших.

Я понятия не имел, о чем говорю, знал лишь, что должен говорить уверенно. Страх правит людьми, но уверенность гонит страх.

Одда немного помолчал, глядя на темные силуэты кораблей внизу.

– С твоей женой и сыном все в порядке, – сказал он после паузы.

– Вот и хорошо.

– Мой сын просто хотел ее спасти.

– И молился, чтобы я погиб. Он пожал плечами.

– Милдрит жила с нами после смерти отца, мой сын обожает ее. Он не хотел причинить ей зла и не причинил.

Олдермен протянул руку, и в слабом свете луны я увидел кожаный кошель.

– Остаток выкупа.

– Оставьте у себя, господин, – сказал я, – отдадите мне после битвы, а если я погибну, отдадите Милдрит.

Над нами пролетела сова, быстрая и бесшумная, и я задумался, что она может предвещать. Далеко на востоке, выше по берегу, за Педреданом, блеснул огонек: еще одно знамение, которое я не мог истолковать.

– Мои люди – хорошие воины, – говорил Одда, – но что, если нас обойдут с флангов? – Страх все еще его не отпускал. – Было бы лучше, если бы Убба атаковал нас.