Ведется розыск - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 9

— Так он у тебя что, без прописки жил?

— Да не жил он у меня совсем. — Разговор вошел в привычное для Совы русло, и она снова успокоилась. — Придет да уйдет. Ну, иногда ночевать останется — жених все-таки…

— Ну тогда ладно. А то паспортный режим нарушать нельзя, — назидательно проговорил я, дописывая протокол. — Ты это имей в виду. И вообще, веди себя правильно, порядок во дворе не нарушай.

— Да я знаю, я нарушать законы не хочу, никогда себе лишнего не позволю. Мне ведь неприятности ни к чему.

— Вот это ты правильно рассуждаешь, — «погладил» я Сову. — Молодец. Берись за ум, чтобы жалоб на тебя больше не было.

Просияв, Ожогина собралась уходить.

— Вы уже документы подали? — остановил я ее у самой двери.

— Какие документы? — искренне удивилась она.

— Ну с женихом твоим, Колей Берберовым, в загс ходили?

— Да нет еще, — Сова изобразила легкую сконфуженность, — собираемся только…

— Смотри, не забудь на свадьбу пригласить.

— Конечно, приглашу, — широко улыбаясь, пообещала Ожогина и, манерно попрощавшись, вышла.

Я записал кое-что в свой блокнот, потом набрал два номера и получил нужные справки.

Зазуммерил внутренний телефон.

— Ну что она рассказала? — поинтересовался Есин.

— Я вам через час доложу, надо в одно место съездить. Наша машина где?

— На трамвае съездишь. Ее Виноградов забрал. Он тоже грозился сногсшибательные новости привезти. Так что через час я тебя жду.

— Если на трамвае, то через два.

Но и за два часа я не управился. Берберов жил на другом конце города, к тому же дома его не оказалось. Я уже знал, что он не судим и на учете у нас не состоит, но решил навести о нем справки по месту жительства. Характеризовался он в общем неплохо: хотя и был любителем выпить, но меру знал, вел себя тихо, с соседями жил мирно, в обиходе вежлив. Единственным недостатком его был повышенный интерес к противоположному полу. Впрочем, на мой взгляд, это не самый большой недостаток. На всякий случай я выяснил и то, что красного свитера у него нет.

Работал Берберов грузчиком в продовольственном магазине неподалеку от дома, и я сразу вычислил его по высокому росту и прибауткам, которыми он перебрасывался с продавщицами. Подождав, пока его назвали по имени, и убедившись, что не ошибся, я отозвал его в сторону и поговорил минут пятнадцать.

Николай рассказал, что поссорился с Ожогиной больше месяца назад и с тех пор ее не видел, жизнью ее не интересовался и с кем встречается она в последнее время, он не знает. Когда я спросил, кто может об этом знать, Берберов, мучительно поморщив лоб несколько минут, посоветовал поговорить с некой Надей Дыминой, которая, по его словам, была до недавнего времени ближайшей подругой Совы, но буквально на днях насмерть с ней разругалась.

Любезность Берберова на этом не закончилась, и он, отпросившись с работы, показал мне, где живет Дымина.

На стук вышла высокая худощавая девица лет двадцати двух, довольно симпатичная и без того налета вульгарности, которого можно было ожидать от закадычной подруги Совы. Стиль одежды ее тоже был совершенно иным: облегающие джинсы, туфли из джинсовой ткани и батник с запонками. Если бы она была из компании Машки Вершиковой, в просторечии Хипповой Мэри, я бы не удивился: обычно подруги, как говорится, «одного поля ягоды» и, кроме одинаковых взглядов на жизнь, у них стандартны и косметика, и одежда, и манеры. А стоявшая передо мной девушка явно дисгармонировала с тем миром, в котором обитала Ожогина.

— Вы Надя?

— Я, а вы кто? — настороженно спросила она, но, увидав удостоверение, засуетилась и, перейдя на шепот, умоляюще зачастила:

— Только тихо, пожалуйста, давайте зайдем в дом, а то тут соседи…

Такая реакция меня удивила, но вида я не подал и зашел в комнату. Здесь было чисто и довольно уютно, имелось три полки с книгами, на столе лежала стопка польских журналов «Кино» и блок сигарет «Ядран». Рядом с журналами — учебники для десятого класса «История», «Литература». Все это удивило меня еще больше: и обстановка не соответствовала той, какую я ожидал увидеть.

— Надя, кто там пришел? — послышался женский голос из соседней комнаты.

— Это ко мне знакомый. — Дымина закрыла дверь и включила магнитофон. «Чтоб не было следов, дорогу подмели, ругайте же меня, позорьте и трезвоньте, мой финиш — горизонт, а лента — край земли, я должен первым быть на горизонте…» — со зловещей интонацией запел хриплый баритон.

«Ну и ну», — подумал я, а вслух спросил:

— Разве мы с вами знакомы?

— Извините, это я для мамы. — Дымина нервно распечатала пачку сигарет и щелкнула зажигалкой. — Она старенькая, у нее сердце… И если она узнает, что ко мне милиция…

Все беспутные дети одинаковы. Они жалеют престарелых родителей и вспоминают про их изношенные сердца уже тогда, когда на пороге появляется работник милиции.

Судя по поведению Дыминой, она знала, какие претензии ей могут предъявить правоохранительные органы.

— Вы знаете, зачем я к вам пришел?

— Знаю, конечно, знаю. Я мучилась все дни, уже жалела, что пошла на это…

— Чтобы не жалеть потом, надо обдумывать свои поступки до того, как их совершаешь, — произнеся эту фразу, я сам почувствовал, насколько она фальшива и назидательна, но делать было нечего. — Рассказывайте все с самого начала, подробно и по порядку.

Нервно затягиваясь и отчаянно жестикулируя, Дымина поведала мне, как неделю назад купила за 45 рублей туфли (прекрасные, итальянские, с двумя перепонками), а они оказались велики (размер подходящий, но полнота, вы понимаете, носить можно, но совершенно не смотрится!), а тут подружка предложила продать «с выгодой», чтобы подзаработать (она говорит, мол, все так делают, без переплаты хорошую вещь не достанешь, ну я и согласилась).

«Заработок» Дыминой составил 15 рублей, сколько получила подружка, она не знала.

— И только потом я поняла, что это спекуляция, — трагически заломив руки, каялась она. — Но я ведь не спекулянтка, это так, случайность. Что мне теперь будет?

«А меня — в товарный и на восток, и на прииски, в Бодайбо», — надрывался магнитофон, и Дымина, поморщившись, приглушила звук.

— А подружка — это Галя Ожогина?

— Да нет, с Галкой я поссорилась.

— И давно?

— С неделю назад. — Дымина говорила машинально, с тревогой ожидая ответа на главный для нее сейчас вопрос.

— Чего же вы поссорились?

— Сама понять не могу. Видно, ей вожжа под хвост попала. Пришла как-то к ней, она что-то жжет в печке. Увидела меня и ни с того ни с сего — в крик. Выставила меня из дома и дверь на крючок, больше не приходи, кричит. А то сама от меня не вылезала, журналы смотрела да про кино расспрашивала.

— Когда все это было?

— Точно не помню, где-то неделю назад.

— Что же она жгла?

— Да тряпку какую-то красную. — Только сейчас до Дыминой дошло, что интересует меня совсем не то, что, на ее взгляд, должно интересовать. — Да Ожогина тут ни при чем. У нее и знакомых таких нет, кому можно с переплатой хорошую вещь продать. Так что мне теперь будет?

— Давайте закончим про Ожогину. Что вообще между вами общего?

— Ей у меня нравилось: можно музыку послушать, покурить, кофе выпить. Журналы она смотреть любила, ну, там, где актрисы, актеры… Делилась со мной, говорила, что больше ей пооткровенничать не с кем.

Теперь мне стала понятной эта странная дружба. Действительно, после неприбранной, запущенной квартиры, бесконечной кутерьмы пьянок и неразберихи в знакомствах комната Дыминой представлялась Сове тихой, спокойной гаванью, где можно отдохнуть душой, провести время «покультурному» — с магнитофоном, кофе, иностранными журналами и познавательной беседой, где можно высказать все, что тебя волнует, и рассчитывать на сочувствие и добрый совет.

В сущности, те, с кем постоянно общалась Ожогина, вряд ли были способны на нормальный откровенный человеческий разговор. Их интересы замыкались на бутылке, пьяном суррогате любви, особенности общения определялись спецификой алкогольного интеллекта, когда от дружеских лобызаний до мордобития расстояние короче ширины обеденного стола. Какое уж тут душевное участие, заинтересованность в чужой судьбе и сопереживание! А Ожогина, оказывается, нуждалась в таких эмоционально-нравственных категориях. Кто бы мог подумать…