Акция прикрытия - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 32

Убийцу схватили прямо на месте, тогда с этим было строго: ни залога, ни подписок, арестовали – и все! Но следствие и суд – это дело одно, а месть – другое. Родственники Пашаева собрали делегацию и отправились просить о примирении. Решать такой вопрос должен старший мужчина в роду погибшего. А самым старшим был тринадцатилетний Магомет.

Делегация медленно шла по единственной улице села – человек тридцать, впереди седобородые аксакалы, чей авторитет по законам гор непререкаем. Но сейчас они выступали просителями: плечи опущены, головы склонены, глаза смотрят в землю... Старики взвалили на плечи тяжелую ношу, и чаша унижения, которую им предстояло испить, была прямо пропорциональна твердости сердца старшего Тепкоева.

Покаянная процессия приблизилась к наглухо закрытым воротам и замерла в ожидании. Теперь все зависело от хозяев. Они могли выйти сразу – верный знак того, что дело решится миром. Но так случалось крайне редко. Чаще посланцам обидчика предстояло ждать долго. Чем больше времени пройдет до открытия ворот, тем меньше шансов на достижение соглашения. Бывало, что из дома вообще никто не выходил. Тогда аксакалы снимали шапки и стояли с голыми головами, что считалось немалым позором. Этот добровольно принятый уважаемыми и ни в чем не виноватыми людьми позор должен был смягчить обиженных и подтолкнуть их к переговорам. Но так происходило не всегда. Простояв весь день и не добившись своей цели, старики опускались на колени. Неслыханное унижение! После этого даже самое твердокаменное сердце обычно размягчалось. А если нет... Старики уходили оскорбленными, между кровниками разгоралась ожесточенная война, причем общественное мнение не всегда было на стороне формально правого, но уклонившегося от примирения рода.

Посланцы Пашаевых четыре часа выстояли под палящим солнцем. Пот струился из-под тяжелых каракулевых папах, бараньих шапок, цивильных шляп, оставляя тусклые потеки на суровых, изборожденных морщинами лицах.

– Выйди, поговори с ними, – сказала мать, но Магомет только покачал головой. Ради случая он надел черкеску, папаху, пристегнул к поясу отцовский кинжал. Все четыре часа он молча стоял посреди комнаты – ноги широко расставлены, руки уперты в бока, рот жестко сжат.

В конце пятого часа посредники обнажили головы.

– Не доводи до крайности, – снова начала мать, – Хочешь отказать – откажи, но не позорь стариков!

В люльке заплакал шестимесячный Руслан. Отец успел положить ему нож под подушку, чтобы рос мужчиной, но научить ничему не смог. Ему придется учиться у старшего брата и пользоваться его репутацией. Губы Магомета сжались еще плотнее.

– Иди к ребенку! – коротко бросил Иса, старший брат матери. – Пусть делает, как знает! Не учи мужчину...

Кроме Исы в доме находились еще три ее брата. Они не относились напрямую к роду убитого и не могли вступать в переговоры, но были против примирения и научили Магомета, как он должен себя вести. Впрочем, тот и сам, без подсказок, выбрал бы ту же линию поведения.

Доводить стариков до коленопреклонения Иса не советовал, чтобы не озлоблять лишних людей, да и Магомету не хотелось этого делать. Когда солнце стало клониться к закату, тяжелые железные ворота распахнулись, и Магомет вышел на улицу, приняв ту же позу, в которой простоял все это время.

Старший из примирителей подошел к нему и просительным тоном сказал:

– Что случилось, то случилось, твоего отца не вернешь, и Энверу придется ответить по закону. Но они никогда не враждовали, виновата водка и карты, да и они оба виноваты... Зачем тут мстить? Лучше договориться о цене крови.

Такое иногда случалось: родственники убийцы щедро платили семье погибшего, и те не объявляли кровной мести. Но взять деньги за отнятую жизнь мог только тот клан, в котором не было настоящих мужчин.

– Вы все говорите правильно, – с расстановкой произнес Магомет. – Я привык слушать старших и выполнять то, что они советуют. Но среди старших есть те, кого надо слушать в первую очередь. И самый первый – отец.

Магомет замолчал. Всем, кто слышал разговор аксакала и безусого юнца, разговор на равных, возможный лишь в одной ситуации – в той, в которой он происходил, стало ясно, что примирение не удалось.

– А отец учил: кто намеренно убил – никакого прощения!

Развернувшись, тринадцатилетний глава рода Тепкоевых вернулся во двор. Ворота закрылись. Посланники Пашаевых вытерли потные потеки на лицах, надели шапки и двинулись обратно. Теперь ритуал скорбной церемонии не соблюдался – по пыльной улице толпой, словно после колхозного собрания, тяжело шли усталые старые люди, обсуждающие между собой происшедшие события. Примирение не удалось, но такой вариант был одним из равновероятных и сам по себе никого не оскорблял. Многие старики в душе одобряли решение Магомета, хотя вслух высказывать мнение, противоречащее принятой на себя миссии, естественно, не могли. Зато все отмечали, что мальчик держался достойно, как настоящий мужчина. И склонялись к мысли, что лет через десять-пятнадцать, когда Эявер выйдет из тюрьмы, он исполнит долг мести. Никто не мог подумать, что месть будет свершена значительно раньше.

Суд над Энвером Пашаевым начался через четыре месяца. Незадолго до этого Магомет сломал правую руку. Как произошло несчастье, никто не видел, просто мальчик появился на улице в гипсе, рассказав сверстникам, что упал с сарая. На самом деле он ниоткуда не падал и кость была цела, а гипсовую культю изготовил дядя Иса. Обмотал бинтом полено, промазал гипсом, когда чуть схватилось, аккуратно снял и высушил. Получилась труба. С одного конца дядя замотал ее бинтом, с другого Магомет просовывал руку. В трубе руке было просторно и оставалось место для пистолета. Пистолет тоже принес дядя Иса.

– «ТТ», – объяснил он. – Рельс пробивает. Направляй в грудь или живот и нажимай сколько успеешь. В голову не надо – не попадешь, И не бойся, судить только с четырнадцати лет могут, а тебе ничего не будет.

Магомет и не боялся. За отца надо мстить, а кто это сделает, кроме старшего сына? И мать, и дядья, и все родственники его одобряют и поддерживают, соседи и знакомые тоже одобрят, пацаны-сверстники завидовать станут...

Он старательно тренировался дома перед зеркалом: освобождал висящую на перевязи руку в гипсовой трубе и быстро разворачивал в сторону воображаемого Пашаева. Потом дядя Иса вывез его в лес, чтобы научить стрельбе.

– Давай в это дерево. После первого я на тебя кинусь. Успей хотя бы три раза...

Магомет очень старался, но произошло непредвиденное. после первого выстрела пистолет отказал, и дядя Иса, изображающий солдата конвоя, легко его обезоружил. Оказалось, что в гипсовой трубе нет места для вылета гильз, поэтому затвор заклинило. А единственная выпущенная пуля в цель не попала.

– Так не пойдет. – Дядя был очень обескуражен. – Надо что-то думать...

Иса думал два дня, а на третий принес видавший виды, со стертым воронением наган.

– Он гильзы не выбрасывает, и движущихся частей нет – потому надежней... Только курок тяжелый. Ну-ка попробуй – хватит силы?

Рука у Магомета была сильной, четыре раза он щелкнул курком довольно легко.

– Годится, – одобрил дядя. – Теперь попробуем по-настоящему.

На этот раз стрельба шла без задержек, Магомет успел пальнуть дважды, а когда Иса предварительно взвел курок, то даже трижды, при этом две пули попали в дерево.

– Нормально, – заключил Иса. – Старайся ближе к сердцу. Револьвер, скажешь, нашел.

Суд шел три дня. Вяло давали показания свидетели, зачитывались какие-то документы, выступали прокурор и адвокат. Не особенно вслушиваясь в происходящее, все три дня отрешенно сидел рядом со скамьей подсудимых сын потерпевшего – мальчик с жестко сжатыми губами и напряженным взглядом, время от времени поправляющий на перевязи сломанную руку. Иногда он смотрел на подсудимого, и тогда Энвер Пашаев ерзал на жесткой скамейке и отводил глаза в сторону. Магомет ждал приговора. Если убийцу приговорят к расстрелу, справедливость свершится без его участия. Если же нет... Он не испытывал ненависти к наголо остриженному Энверу, но и жалости не чувствовал. То, что ему предстояло сделать, он готов был исполнить по чувству долга и трезвому расчету, а не по велению эмоций.