Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 17

Пучком он окунул стрелы наконечниками вниз в черный отвар и держал их там с четверть часа. Когда вытащил, наконечники и шейки древков почернели, пропитавшись отравой. С мрачным горловым смешком Канц вложил их обратно в колчан и зарыл ненужный пока казанок.

Потом он поднялся с колен и вслушался.

Он слышал шум листвы, кряхтение стволов, редкие голоса невидимых птиц. Через малое время ухо его уловило далекий призыв рога. Он направился в ту сторону, откуда донесся этот звук.

Вокруг был лес – сырой, «черный», как его называли, – над головой крушина да ольха, под ногами бурьян да крапива, и та тощая. В таком лесу грибы росли только хилые, на тонких белесых ножках, сейчас они вовсе побурели и скукожились от холодной мокрой погоды.

Врага Канц увидел на узкой, изрытой кабанами прогалине. Тот стоял, задумавшись, с отстраненной улыбкой на лице, слабые блики солнца играли на серебристо-зеленом одеянии, блестели светлые волосы, прижатые у висков жемчужным легким венцом.

Канц метнулся за ствол дерева. Слился с корявой ольхой, что притулилась на краю прогалины. Он прижался к дереву. Плечо его нашло в бороздах коры опору, расставленные ноги уперлись в корни, губы раздвинулись в улыбке, но улыбка была недобрая. Он вытащил стрелу, наложил ее на тетиву. Нацелил в золотой узор одеяния под ключицей. Враг не шевелится, враг не ведает, враг беззащитен в своем собственном лесу! Канц разразился беззвучным злорадным хохотом, и как бы в ответ ему заскрипело нутро безобразной старухи ольхи. Он отпустил тетиву, и стрела ушла, топя свист в шуме листвы.

Враг полетел из седла вниз головой – в бурьян, в бурелом, в крапиву. Стройное тело его изогнулось, обвиснув на поваленном стволе, волосы рассыпались по преющей листве, венец скатился в кабанью лужу.

Канц встал над ним, опираясь на лесной посох. Как давно он мечтал пригвоздить врага к земле этим посохом, не мечом, нет, а вот именно простым вилланским посохом! Или широким тесаком отрезать ему голову. Тут вдалеке послышался лай собак. Двумя руками Канц поднял над головой посох с железным наконечником и всадил его врагу меж ребер, да надавил еще, чтобы острие прошло до земли. Потом он протер подошвы сапог папоротником, чтобы собаки не взяли след, и скрылся в зарослях.

Потом, много времени спустя, он узнал, что магнат Окер Аргаред избежал смерти – жена его, колдунья, как-то передала ему свою жизненную силу, а сама умерла. На руках магната остались двое малолеток, Элас и Лээлин. Услышав об этом в каком-то кабаке, Канц, уже хмельной, громогласно пожелал им всем троим сдохнуть, в честь чего и осушил шкалик горючей хлебной браги, запив огромнейшей кружкой «Черного Омута», от горечи которого даже после браги рот перекашивало, а на глазах выступали слезы.

Лицедей Канц посмотрел в глаза королеве – глаза с потайной грустинкой на черном донце. Она-то глядела совсем не на него, а куда-то мимо. Ушел из-под режущего взгляда Ниссагля и сказал:

– Согласен я, ваши милости.

– Ну и ладно, – Ниссагль развязал привешенную к поясу сумку, вытащил два покоробленных свитка, чернильницу и перо, – сейчас напишу тебе сопроводительную бумагу, с ней придешь в Сервайр. Там один мастер, Мартель, есть уже, но он старенький, у него поучишься. Потому что людей казнить – не свиней резать. – Он усмехнулся. – Жалованье тебе положат с каждого признания, с каждой смерти. Готово. – Он поставил точку в сопроводительном пергаменте. – Вечером будь в Сервайре, в крайнем случае завтра. Да смотри, не болтай о нашем разговоре. Дело государственное. Внял?

– Внял, ваша милость.

– Ну, иди. Нам с ее величеством надо еще поговорить тут.

Канц откланялся. Он вернулся на площадь, собрал, не проронив ни слова, свои пожитки, взвалил тюк на плечи и ушел. Он шел по улице Возмездия, и ему уступали дорогу маклеры и торговцы. Солнце было затянуто тучами и лишь порой круглилось в просветах раскаленной серебряной монетой. Покачиваясь, Канц шел посередине улицы Возмездия к Сервайру, поднявшему свои узкие башни над синей рябью Вагернали.

Беатрикс и Ниссагль, снова укрывшись масками, ехали на этот раз по улице Короны. Нарядная, шире прочих в Хааре, она была во власти вельмож и богачей. Мелкую сошку, если она забредала сюда с лотком, нещадно гнали стражники. Здесь позволялось строить лавки лишь ювелирам, очень искусным оружейникам, шорникам и портным, да и то – только лавки, без мастерских. Чем ближе к Цитадели, тем теснее и чаще стояли магнатские дома с фасадами из полированного камня, резными фризами и бестиями на ступенчатых фронтонах. Узкие окна презрительно глядели через каменные перемычки.

– Вот гнезда-то где, – Беатрикс оглядывалась по сторонам, точно досужий путешественник, – а мрачно-то как…

– Тут еще не все гнезда. Тут всякие боковые родственники строятся. Вот на Дворянском Берегу, как его наши горожане зовут, самая сила… А что мрачно, так это вам только кажется, потому что вы их не любите. Смотрите… – Больше он ничего не успел добавить, потому что сзади из распахнувшихся ворбт вылетела лихая кавалькада.

– А ну, падаль, разойдись! – рявкнули им в уши, чья-то плеть огрела коня Беатрикс по боку, причем свинчатка одного из хвостов пребольно стегнула ее по колену. Более ловкий Ниссагль успел прижаться к стене и удержал испуганного коня шпорами.

– Вот чумные! – еле перевела дух королева и потерла колено. Наверняка синяк. Кто это был?

– Этери Крон. – Ниссагль мельком взглянул вслед уносящимся всадникам. – Это был Этери Крон.

– А-а, – со странной многозначительностью откликнулась Беатрикс, продолжая растирать колено. – Этот маленький паршивец… Ну-ну. Вольно ж ему, взбесясь…

– Что поделать, ваше величество, если вы путешествуете по городу тайно, то непременно нарветесь на неприятность, и плетка – это еще очень безобидно, если вспомнить промах покойного короля…

– Ты не так понял. Я не досадую. Не надо меня утешать. Мне интересно, куда это он, миленок, средь бела дня так разогнался. Воображаю, сколько они народу у пристаней помнут.

– В фехтовальный зал он поехал. Он же повадился рубиться с господином Энвикко Алли.

– А, ну-ну, ну-ну… – С глухим смешком королева направила коня на середину улицы и дала ему шпоры.

Сталь звенела под сводами Галереи Мечей, высокой протяженной залы, выстроенной нарочно для учебных поединков и игрищ с оружием. На острых клинках и без лат сражались камергер королевы Энвикко Алли и Этери младший из Дома Крон, поразительно красивый и угрюмый отрок, очень ловкий в рубке и фехтовании. Мечи, хоть и острые, были все ж таки не боевые, а потешные – при ударах то и дело сыпались большие золотистые искры, – секретом изготовления такой стали владели только кузнецы королевского Дома.

Энвикко стремился все делать красиво – он танцевал перед соперником, искусно дразня и отвлекая его. Движения Этери были скупы и точны, словно на старой фреске, – выпад, шаг вперед, шаг назад, разворот. Наверху, шумя платьем, прошла опоздавшая королева, встала, где лучше видно. За спиной у нее был Варгран. Голова королевы была не покрыта, в волосах поблескивали золотые бусины, на плечах – чернобурый воротник длинной желто-лиловой епанчи, скрывшей вопреки обычаям скроенное по-городскому новое платье. Застежка-цепочка на груди не позволяла епанче сползать. Беатрикс выглядела весьма по-королевски – с нужной смесью величия и изящества. Когда Этери трудноуловимым ударом снизу подцепил и выбил оружие из рук притомившегося Энвикко, она снисходительно зааплодировала. Противники чопорно раскланялись.

– Вы уже истинный воитель, яснейший магнат, – проворковал Алли, кокетливо скрадывая эмандские согласные, – ваше искусство владения оружием поистине совершенно. Не знаю, найдется ли кто-нибудь, вам равный. Меня признавали лучшим в Марене, но я перед вами чувствую себя мальчиком, хотя многие из достойнейших бойцов посейчас носят мои отметины. Быть может, вы соизволите дать мне несколько уроков?