Летописи Святых земель - Копылова Полина - Страница 16

Под довольные выкрики и аплодисменты зрителей мальчик в зеленом кафтанчике завершил «Игру» издевательским поучением, что, мол, правда и честь господ Этарет непостижима для вилланов, так что держитесь-ка, горожане, от них подалее.

Когда посмеивающиеся зрители стали расходиться, повторяя и перевирая шутки из «Игры», зеленый малютка влез в телегу Канца. Тот отдыхал, сидя на мешке с тряпьем, – лицедейство давалось ему трудно. В опущенной на колени руке была зажата фляжка с «Омутом».

– Слышь, Канц, тут двое крючкотворов с королевской службы хотят с тобой переговорить. Выглядят не злыми, а вообще не знаю.

– Я их приметил. Из-за пьески, должно быть, беспокоятся. Нажаловался, наверное, кто… – Голос Канца резко прозвучал под пологом телеги и, вероятно, достиг слуха чиновников.

– Они выспрашивали, кем ты был раньше. Ну, я сказал, мол, свинобой. И им, кажется, понравилось. Так что ты бы лучше подошел к ним, спросил, что им от тебя нужно. Может, им при королевской кухне нужен забойщик?

– Уже иду. – Канц полутора глотками осушил фляжку и бросил ее в открытый кожаный сундук с мишурными нарядами. Чиновники, оба скрестив руки на груди, поджидали его.

– День добрый тебе, Канц, – поздоровался один, очень низенький, – мы хотим переговорить с тобой об одной работенке. Как насчет прогуляться до кабачка? Насухо слова не идут.

– Бога ради. – Канц заложил руки за спину, тряхнул белесой гривой и вразвалку направился в кабак. Чиновники пошли за ним. В кабаке они настояли на отдельной комнате, за которую не торгуясь отвалили цену суточного постоя. Канц заплатил за себя сам, отклонив их предложение. Ведомые нескладным слугой, лицо которого обильно обсели бородавки, они поднялись в дощатую комнатенку, наполненную запахом слежавшейся соломы. Здесь был топчан, четыре корявых стула с прорезными сердечками и шаткий голый стол. Слуга поставил на него бутылки и тарелки со снедью, после чего удалился.

– Ну, какая такая работенка?

Чиновники, не торопясь отвечать, сняли шляпы, повесили их сзади себя на стулья. У одного были длинные, до плеч, волосы с медовой рыжиной, очень красивые, холеные, а лицо – женское, хорошенькое, но какое-то недоброе. Другой был чернявым недомерком с синеватыми пятнами от выбритой на лице растительности. Они сели, и недомерок властно указал обалдевшему Канцу на стул.

– Я Гирш Ниссагль, начальник Тайной Канцелярии ее величества Беатрикс, королевы Эмандской, – представился он, откидываясь на спинку.

– А я имею честь быть той самой королевой Эманда, – с еле заметной улыбкой добавила переодетая женщина, – так что имя мое Беатрикс.

Канц даже не успел испугаться в первый момент, а потом это уже было не важно. С напряжением глядя на необычных гостей, он ждал, что будет дальше.

– Ты неплохой лицедей, мастер Канц, – начала королева, слегка растягивая слова и испытующе его рассматривая, – совсем не плохой. Ты доставил нам много удовольствия своей игрой. Скажи-ка мне, своей королеве, без утайки – не было ли у тебя какой истории с Этарет? Уж больно живо все получалось в миракле.

– Один из них и взаправду увел у меня невесту, – угрюмо ответил Канц.

– И чем кончилось?

– Он украл у нее сына, куда-то спрятал его, потому что это был его первый сын, а саму Руту уволок в город, в публичный дом.

– Так ее тоже звали Рутой? А как его? И как сына?

– Его звали светлейший магнат Окер Аргаред, то есть и посейчас так зовут, а про сына ничего не знаю, без меня он родился, без меня и пропал.

– Ах вот как… А послушай-ка меня, Канц. Не хочешь ли ты сыграть еще одну роль? Тоже тут, на Огайли. Каждый раз твое представление будет собирать прорву народа, и одежду тебе пошьем в Королевских мастерских покраше, чем эти отрепья. И жить будешь при дворце.

Беатрикс улыбнулась. Канц нахмурил брови. Все движения мысли отразились на его лице.

– Что-то я в толк не возьму, – начал он с осторожностью, – что вам от меня надобно… Королевским лицедеем, что ли, меня хотите сделать? Чтоб я про вас хорошо играл? Так я не сдюжу. Не лицедейская у меня природа, ваше величество. От нужды кривляюсь.

Тут улыбнулся и Ниссагль.

– Должность хаарского палача – вот о чем мы ведем речь. Имея навык на скотобойне, мастер Канц, вы могли бы отправлять должность палача в Хааре и казнить преступников, приговоренных судом королевы. Перед вами станут равны и последний бедолага, и первый вельможа. И возможно, однажды вы сойдетесь с Аргаредом.

Над столом воцарилась тишина. Канц, насупясь, глядел в сторону. Размышлял. Вспоминал…

Кожаная занавесь над лазом в хижину была откинута. Тоскливо пахло землей, сыростью, хвоей. Холод полз по спине. Канц горбился над тощим огоньком, мешал зелье, завязав рот мокрым куском холстины, чтобы не надышаться. Надышишься – пропал. Посинеешь и сдохнешь. Зелье лениво бурлило, вздувшиеся из розовой накипи пузыри со звоном лопались у чугунных стенок казанка. Возле ног была охапка мокрых от дождя стеблей цикуты, ядреных, хрустящих, с отвратительными кожистыми пазухами возле сморщенных молодых листьев. Обернутыми в свиную кожу руками он неуклюже ломал их и почерневшей разбухшей деревяшкой запихивал в казанок. Больше, больше отравы, больше густой розовой накипи. Терпеливая ненависть правила его тугими мыслями, подсказывая имена потаенных недобрых трав, опущенных в закопченный казанок. Следом за цикутой – волчьи ягоды и бурая труха собранных прошлой осенью поганых грибов. Он прикрыл казанок медным блюдом, придавил камнем и подбросил в огонь хворосту, которым было завалено пол-избушки. Не смыкая глаз, разбитый и утомленный, он следил за огнем три дня, а потом, сняв казанок с огня и зарыв его в землю, повалился спать на подстилку из колючих веток. Проснувшись, он не оглядываясь ушел из леса поискать заработка и подождать, пока дозреет то, что в казанке.

Он прошел мимо тихого хутора, и ноздри ему защекотала теплая вонь свинарников. Он обошел стороной Цитадель Аргаред, над которой величаво колыхались флаги.

Рута давно ушла из его мыслей, память о ней лишь изредка тревожила его душу, только теперь душу свою он оставил в залог захороненному во мху казанку, чтоб ненависть крепила зелье.

Магнат велик. Он возжелал скуластую беляночку, что играла с поросятами на лугу возле хутора. По одному мановению его руки девочку отдали ему, и он посадил ее в седло впереди себя и, шепча ей на ухо свои нечистые заклятия, увез в Цитадель, на донжоне которой черным блестящим камнем выложено изображение высокого дерева. Там, под этим деревом, он ее и взял, оттуда и отослал, когда прискучила, оставив себе сына. А потом и вовсе продал ее кому-то далеко в столицу, в Хаар. Верно, в блудилище. Бог с ней. Она влюбилась в магната. Бог с ней. Но за себя он отомстит, когда к следующей осени дозреет под сыреющими мхами казанок, а в лесах затрубят, сотрясая слух, охотничьи рога магнатов. Он отомстит.

Холодным ясным днем, когда сквозь поредевшую листву бледно отсвечивало небо, он вернулся к осевшему и прохудившемуся шалашу. Жить в нем было нельзя – по ночам прихватывали заморозки так, что земля твердела на три пальца в глубину, а лишайник рассыпался под ногами. Но жить тут ему уже не пришлось – на весь следующий год он подрядился в купеческую караванную стражу…

Канц нашел и вырыл холодный казанок, в котором тяжко колыхалась жидкость. На миг ему стало жутко – старики говаривали, что в гнилостной сырости сами собой могут зарождаться немыслимые гадины без имен, от одного взгляда которых волосья вылезают и глаза лопаются.

Он поставил посудину наземь и, готовый если что отскочить, сбросил булыжник и поднял концом меча крышку.

Там была густая и неподвижная черная вода, в которой его склоненная голова отразилась безликим пятном. От варева шел тяжелый неживой запах, и сразу стало тоскливо на душе.

Канц закинул руку за спину и вытащил из колчана стрелы. Они были новые, недавно купленные, со светлыми древками и желобчатыми тонкими наконечниками, охотничьи, на мелкого пушного зверя.