Старый патагонский экспресс - Теру Пол - Страница 8

Постепенно пар, замеченный мной ранее между вагонами, совсем заледенел. Все щели, сочившиеся паром, обросли нежной бахромой инея и коркой льда. Это смотрелось очень красиво, и не менее красиво было снаружи. Было уже одиннадцать часов, а мы еще не проехали Кливленд. Куда же подевался Кливленд? Между прочим, не я один задавал себе этот вопрос. По вагону все чаще проходили обеспокоенные пассажиры и спрашивали у проводника: «Эй, когда же будет Кливленд? Вы говорили, что мы уже должны быть там. Почему мы опаздываем?» А ведь Кливленд запросто мог быть там, за окнами вагона, погребенный под всей этой массой снега!

Наш проводник выглянул из заиндевевшего окна. Я уже открыл рот, собираясь спросить его, где же Кливленд, но он заговорил первым:

— Не вижу моего знакомого стрелочника.

— Что-то случилось?

— Нет, что вы! Просто каждый раз, когда мы проезжаем мимо него, он бросает мне в окно снежок!

— А кстати, где же Кливленд?

— Еще не близко. Вы разве не заметили, что мы опаздываем на четыре часа? Рельсы так оледенели в Эри, что мы еле тащились.

— А у меня пересадка в Чикаго в четыре тридцать.

— Значит, вы опоздаете.

— Отлично, — выпалил я и пошел прочь.

— Не расстраивайтесь! Я дам телеграмму из Элкхарта. И, когда мы приедем в Чикаго, «Амтрак» позаботится о вас. Они оплатят вам номер в «Холидей Инн». Все будет в порядке!

— Но я не попаду в Техас!

— Положитесь на меня, сэр! — он вежливо прикоснулся к козырьку своего кепи. — Вы только посмотрите, как много снега! Черт побери, просто жуть! — И он со вздохом уставился в окно. — Не хотел бы я оказаться на месте этого стрелочника! Так и замерзнуть недолго!

Прошел еще не один час, пока мы тащились до Кливленда, и эти бесконечные остановки и медленный ход только подогревали нараставшее во мне нетерпение: я чувствовал, что держать себя в руках все труднее. Теперь при виде снега за окном мне становилось тошно, а домики на склонах холмов и вовсе повергали меня в тоску: ничтожные домишки, не больше припаркованных возле них машин! Но самым большим издевательством стал сам Кливленд, все еще поверженный в ступор сильнейшим бураном, случившимся на прошлой неделе. Здесь только и говорили о том, как выжить в условиях снежной бури (горячий привет от покорителей Арктики с их спальными мешками, переносными печками, способами обогреть дом и приготовить горячую пищу в условиях полного коллапса социальных служб и прочими дивными вещами). Этому городу, погребенному под тоннами снега, предлагали посмеяться над длинной историей, напечатанной в местной газете, о чудовищной беспомощности русских перед снеговыми заносами. Ох уж эти русские! Под кричащим заголовком «МОСКОВСКИЕ СНЕГОУБОРОЧНЫЕ СЛУЖБЫ ОПОЗОРИЛИСЬ НА ВЕСЬ МИР!» с соответствующей фотографией статья начиналась со слов: «Городские службы, некогда считавшиеся самыми эффективными, совершенно не оправдали своего существования этой зимой из-за бюрократических неувязок и чрезвычайно обильных снегопадов». И дальше в том же злорадном тоне: «Совершенно очевидно, что дело не в нехватке снегоуборочной техники… Жители без конца жалуются на само состояние московских улиц… И вряд ли декабрьские снегопады и отсутствие мест для парковки оправдывают выбоины и ямы, оставшиеся на мостовой с осени…»

Ох уж этот Средний Запад с его самодовольством! Чтобы чувствовать себя человеком в Огайо, надо смешать с грязью русских. А уж если вспомнить о Сибири, так и того лучше. Куда Сибири до Огайо! Все эти новости я узнал из местной газеты, которую прочел от корки до корки. В Кливленде мы стояли два часа. Я спросил у проводника, в чем дело, и он объяснил такую задержку заносами и обледенением на дороге.

— Это действительно суровая зима.

Я сообщил ему, что в Сибири поезда ходят по расписанию. Но это не произвело впечатления. Да и я тоже предпочел бы Кливленд Иркутску, хотя в Кливленде явно было холоднее, чем там.

Я отправился в вагон-люкс, чтобы что-нибудь выпить и почитать «Дикие пальмы». Потом я заказал еще один коктейль. И еще один. На четвертом я решил остановиться. Если так пойдет дальше, я скоро окажусь под столом.

— Что вы читаете?

Ко мне обращалась пышнотелая веснушчатая леди на пятом десятке, державшая в руке банку с тоником без сахара.

Я показал ей обложку.

— Я слышала об этой книге, — сказала она. — Что-нибудь стоящее?

— Есть неплохие места, — и вдруг я рассмеялся. Хотя этот смех не имел ни малейшего отношения к Фолкнеру. Однажды, путешествуя в этих же местах на поезде «Амтрака», я тоже читал книгу. Никто не спросил меня о ней, хотя она явно вызывала интерес у окружающих. Это была биография мастера готического романа Говарда Лавкрафта. На обложке была крупными буквами написана его фамилия, и соседи по купе были уверены, что я не отрываюсь от книги, посвященной искусству любви [5].

Она сообщила, что живет во Флагстаффе, и тут же последовало:

— А вы откуда?

— Из Бостона.

— Правда? — Она явно заинтересовалась. Она попросила: — А вы скажете для меня какое-нибудь слово? Скажите «Боже»!

— Боже.

От восторга она захлопала в ладоши. Несмотря на свой избыточный вес, она была совсем маленькой, с широким и плоским лицом. Ее кривые зубы налезали один на другой, как будто им не хватало места на деснах. Честно говоря, я был ошарашен тем восторгом, который вызвало у нее произнесенное мной слово.

— Быожже! — повторила она, передразнивая мой выговор.

— Что вы сказали?

— Я сказала «Быожже»!

— Ну, я не сомневаюсь, что Он и так все понял.

— Мне так понравилось, как вы это сказали! Я ехала на этом же поезде две недели назад, только на восток. Мы застряли в снежных заносах, но все получилось так здорово! Нас поселили в «Холидей Инн», вы представляете!

— Надеюсь, что нам это не грозит.

— Вы совершенно не правы!

— Я ничего не имею против «Холидей Инн». Я просто хочу успеть пересесть на другой поезд.

— А кто не хочет! Спорим, я еду дальше, чем вы? Во Флагстафф, помните? — Она отхлебнула своего тоника и продолжила: — В итоге получилось, что у нас ушло несколько дней — дней,представляете? — чтобы добраться от Чикаго до Нью-Йорка! Это снег — он был буквально повсюду! В том поезде ехал такой милый мальчик. Он был из Бостона. И сидел рядом со мной, — она улыбнулась — пародия на обворожительную улыбку: — Мы спали вместе!

— Повезло, ничего не скажешь.

— Я знаю, что вы подумали, но так оно и было! Он сидел в своем кресле, а я в своем. Но, — и она мило зарделась, — мы спали вместе! Вот было здорово! Я не пила совсем, зато он выпил за двоих! Я не говорила вам, что ему было двадцать семь лет? Из Бостона! И всю ночь напролет он твердил мне: «Быожже, как ты прекрасна!» И он целовал меня столько раз, что я даже сбилась со счета! «Быожже, как ты прекрасна!»

— Это случилось в «Холидей Инн»?

— Это случилось в поезде. В ночном поезде, — сказала она. — В поезде с сидячими местами. Это было очень, очень для меня важно!

Я заверил, что это должно быть очень приятным опытом, и даже постарался себе представить, как пьяный в стельку юнец лапает эту веснушчатую толстуху, пока вагон с сидячими местами (как обычно по ночам, провонявший грязными носками) с шумом несется по рельсам.

— Нет, не просто приятный. Очень-очень важный! Это было именно то, в чем я нуждалась. То, ради чего я поехала на Восток.

— Чтобы познакомиться с этим парнем?

— Нет, что вы! — капризно протянула она. — Моя мама скончалась.

— Простите.

— Я узнала об этом во Флагстаффе и поспешила на поезд. А потом мы застряли в Чикаго, если вам хватит совести сказать «застряли» про «Холидей Инн»! А с Джеком я познакомилась где-то возле Толедо — где-то прямо здесь, если мы проезжаем Толедо, — и она выглянула из окна. — «Быожже, как ты прекрасна!» Это меня очень поддержало. Мне пришлось слишком многое пережить.

— Я вам искренне сочувствую. Наверное, это очень грустно — ехать домой на похороны.