Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман - Страница 67

Даукту – мрачный, немолодой мужичонка, чей хутор лежал по другую сторону от Павилосты, – покачал головой.

– Если уж так заснежит, Симаню носа не покажет из своего теплого уютного замка.

Горстка валмиерцев, чья ненависть к графу Симаню и альгарвейцам, на чьих штыках тот восседал, оказалась достаточно велика, чтобы рискнуть жизнью в попытке добраться до него, разом обернулась к крепости из желтого известняка, венчавшей холм на полдороги между Павилостой и Адутишкисом. Энкуру, отец нынешнего графа, изрядно укрепил замок – при том, как он обходился с крестьянами, местному властителю требовалось надежное убежище. Кучка повстанцев не могла и надеяться прорвать оборону твердыни. Оставалось только надеяться, что информатор не солгал и Симаню отправится сегодня на охоту – за оленями, вепрями и фазанами.

– В прежние времена, когда ядрометов не было, – заметил Рауну, – такую крепость нипочем бы не взять.

– Даже теперь, когда есть ядрометы и драконы, гарнизон из стойких парней мог бы заставить альгарвейцев попотеть, – добавил Скарню.

– Только не Энкуру. – Даукту сплюнул со злостью. – Он-то знал, с какой стороны хлеб медом намазан. Как только стало ясно, что рыжики побеждают, он повалился на брюхо и показал глотку, словно трусливый пес.

– Теперь он мертв, – промолвила Меркеля. – Пожри его силы преисподние, мертв. И Симаню заслуживает смерти. И, – голос ее осип, – каждый рыжик заслуживает смерти за то, что они сделали с Гедомину…

Ее ненависть к альгарвейцам была и оставалась личным, интимным делом.

– То, что они творят теперь на западе… – пробормотал Скарню.

Голос его пресекся. Остальные валмиерцы промолчали, стараясь не смотреть ему в глаза. Скарню и сам не знал, до какой степени можно верить слухам, распространявшимся по зоне оккупации, но когда вокруг столько дыма, невольно начинаешь побаиваться, что где-то в глубине тлеет огонь.

– Трудно поверить, чтобы даже альгарвейцы опустились до такого, – промолвил Рауну. – Они, конечно, сукины дети, но в Шестилетнюю войну дрались честно, если в общем взять.

– Варвары. Всегда были дикарями, да такими и останутся. – Даукту сплюнул снова.

– О да! – яростно выдохнула Меркеля.

Никому – ни Скарню, ни Рауну, ни соседским хуторянам, знавшим ее всю жизнь, – не хватило смелости сказать ей, что налет на графский замок – дело не женское. Иначе, пожалуй, она обошлась бы с наглецом посуровей самих рыжиков.

«Альгарвейцы сказали бы: „Даже каунианам понятно“, – мелькнуло в голове у Скарню. – Что ж, кнут в их руках, и они орудуют им без колебаний». Но вслух он не сказал ничего. Офицеру полезно иной раз бывает взглянуть с точки зрения противника. А солдаты сражаются упорней, когда считают врага варваром и сукиным сыном.

Отдаленный зов рога отвлек маркиза от раздумий. Прищурившись, он вгляделся в смутные очертания графского замка.

– Мост опускается?

– Ага, – подтвердил Рауну. – Без очков я едва могу читать, зато вдали все вижу лучше, чем в молодости.

– Они приближаются, – выдохнула Меркеля. – Едет вся ихняя охота…

Голос ее, хоть и негромкий, таил в себе больше страсти, чем самые яростные вздохи на любовном ложе, что делила она ныне со Скарню, а прежде – с Гедомину.

Скарню тоже увидал охотников, и не диво: скакуны их сияли ослепительной белизной, будто озаренные невидимым из-за тяжелых снежных туч солнцем.

– Это не кони, – промолвил он. – Это единороги. Щегольства ради.

– Ага, – подтвердил Даукту. – Ты не знал, что граф держит в усадьбе целый табун? – Он пожал плечами. – Ну, что ж поделаешь. Ты ж не из тутошних.

Если бы Скарню до конца дней своих прожил в здешних краях, местные жители до седых волос говорили бы: «Да он не из тутошних». Но мысль эта улетучилась быстро.

– Тогда нам тяжелей придется, – заметил он. – Единороги скачут быстрей, чем кони, и соображения у них больше.

– Ага. А еще у каждого всадника есть жезл, и обращаться с ним всякий умеет, – добавил Рауну. – За Симаню не скажу, а вот средь альгарвейцев трусов не бывает, что про них ни скажи.

– Если струсил – можешь возвращаться на хутор, – бросила Меркеля.

– Лучше возьми свои слова назад.

Старый солдат глянул Меркеле прямо в глаза, и та отвела взгляд, неохотно кивнув. Скарню зауважал своего товарища по несчастью еще сильней. Немногим удавалось сдвинуть Меркелю с занятых позиций. Даже у капитана это получалось нечасто, хотя они с хозяйкой хутора и были любовниками.

Вновь пропел рог. Охота приближалась. Часть приближенных Симаню носила штаны, другие было облачены в юбки, но все с легкостью управлялись с капризными единорогами. Скакавший впереди всадник – сам граф Симаню, решил капитан – махнул рукой в сторону густого подлеска, где прятались налетчики.

Рауну безрадостно хохотнул:

– Теперь посмотрим, кто кого продал.

– Мгм, – пробурчал Скарню. – Тот конюх рассказал нам, куда собирается граф, оттого, что не мог терпеть такого хозяина, или рыжики заплатили ему, чтобы заманить нас в ловушку?

Один из крестьян кивком указал на замок.

– Не вижу, чтобы оттуда выходили солдаты. А если бы альгарвейцы попрятались в лесу, мы бы знали об этом – они бы уже набросились на нас. – Имелось в виду «Мы были бы уже мертвы». Поскольку Скарню был с его словами полностью согласен, то и спорить не стал.

Симаню крикнул что-то беззаботно – капитан не разобрал слов. Возможно, граф был хорошим актером, но Скарню надеялся, что их жертва еще ничего не подозревает.

– Подпустим их поближе, – предупредил он товарищей, Меркелю в особенности. – Это наш лучший шанс разделаться с ними. Упустим – этот поганец до конца дней с нашей шеи не слезет.

На миг он усомнился, следовало ли говорить такое. Да, Симаню – негодяй, но он был капитану ровней. Среди дворянства не принято выносить сор из избы. Но как отнестись к тем благородным, что с охотою стелились перед альгарвейскими захватчиками? Что сказать о них? «Лучше не говорить, а делать», решил Скарню. Этим он сейчас и займется.

Симаню крикнул что-то еще – на сей раз капитан разобрал слова «… за вепрем…», остальное, как прежде, унес ветер. Один из альгарвейцев бросил что-то на своем наречии, и граф ответил ему так же: звонкий щебет альгарвейской речи невозможно было ни с чем перепутать. Скарню сам не знал, почему это так взбесило его.

– Ближе, – шептал Рауну, поглядывая на всадников, точно на осторожную косулю в буреломе. – Пусть ближе подойдут. Не спугнуть бы…

Не успел он договорить, как кто-то из партизан на дальнем конце опушки открыл огонь. Скакавший следом за Симаню каунианин нелепо вскинул руки и, обмякнув, выскользнул из седла. Выстрел был превосходный. На такой дистанции Скарню сам не взялся бы поразить цель.

– Дурацкая твоя голова, – прошипел он вполголоса.

Теперь из-за одного удачного выстрела открыть огонь вблизи уже не получится. Ничего не поделаешь: подручные Симаню уже перекрикивались тревожно.

– В атаку! – заорал капитан.

Он вскинул жезл к плечу, прицелился в Симаню и выстрелил. Единорог изменника встал на дыбы, заржав пронзительно, и повалился наземь. Но ликующие крики Скарню и его друзей тут же сменились тревожными: граф выпутался из стремян и, пригнувшись за бьющимся телом скакуна, открыл огонь по скрывающимся в лесу партизанам.

Большинство подручных графа ринулось назад, к спасительным замковым стенам. Но двое – оба альгарвейцы, заметил Скарню, испытав одновременно восхищение их отвагой и стыд, оттого что ни один уроженец Валмиеры не присоединился к ним, – помчались в сторону леса, пришпоривая единорогов и отстреливаясь на скаку. Самоубийственной атакой они прикрывали своих сбежавших товарищей, не зная, ни сколько противников их встретит, ни где прячутся они в лесной чаще.

Несколько лучей ударило в них разом. Меркеля палила из старого охотничьего жезла Гедомину, не переставая, и всякий раз, когда падал наземь оккупант, из уст ее вырывался сдавленный храп, как в минуты наивысшего удовлетворения. Когда оба альгарвейца были убиты, она резко кивнула Скарню: